Пепел на губах

Глава 11

В эту ночь сон не шел ко мне. Я лежал в кровати, слушая мерный свист ветра, гонявшего пепел по крышам, и чувствовал, как внутри меня медленно разгорается тревога, острая, как лезвие. Марта спала рядом, ее дыхание было ровным, но даже во сне она крепко сжимала мою руку, словно боясь отпустить, наверно предчувствуя тот холод, что витал вокруг. Я закрыл глаза, пытаясь отыскать в этой зыбкой тьме хоть крупицу покоя, но вместо этого почувствовал лишь холодный, острый укол, пронзивший мою ладонь — ту самую, из которой Эвета взяла кровь.

Это было нечто большее, чем просто боль, это была связь, принудительно навязанная и болезненная. Это был невидимый след, тонкая нить, которая вдруг натянулась, зазвенела и опасно завибрировала, словно струна перетянутого лука, готового порваться. Сквозь эту нить я ощутил чужое присутствие, целый рой сознаний, сосредоточенных на единой цели, их магия была осязаема, как морозный воздух. В центре этого роя — знакомое, липкое чувство, которое я связывал с магией смерти, гнилостной, тяжёлой. Эвета. Проклятие.

Картины пронеслись в моем разуме, нечеткие, отрывочные, словно дым, клубящийся в предрассветном тумане. Я видел округлую площадку, выложенную из почерневших костей, некогда принадлежавших, возможно, каким-то древним зверям или даже людям. Вокруг нее горели чаши с густой, маслянистой жидкостью, источавшей зловонный, сладковатый дым, который оседал на всё вокруг, делая воздух вязким и удушливым. Десятки фигур в темных балахонах, их лица скрыты глубокими капюшонами, кружили в медленном, зловещем танце, их движения были ритуальными, отточенными до мелочей. Их голоса сливались в протяжный, шипящий хор, эхом отдававшийся в недрах какого-то забытого подземелья, он резал слух и давил на виски. Я видел Эвету. Она стояла в самом центре, над чем-то, что было полым и черным, ее руки, тонкие и бледные, были вытянуты вперед, как-будто она пыталась объять незримую сущность. В одной руке она держала мутный кристалл, пульсирующий фиолетовым светом, словно затаившееся сердце, в другой — ту самую склянку с моей кровью. Моя кровь. Она медленно, капля за каплей, выливала ее в черную пустоту, и каждая капля, падая, издавала едва слышимый шипящий звук.

Ритуал был изощренным, куда более сложным, чем просто наведение порчи. Ведьмы не просто произносили слова; они ткали саму суть проклятия из моего дара, используя его как основу для создания магического якоря. Я почувствовал, как нити магии, сотканные из моего естества, обвиваются вокруг незримой фигуры, повторяющей мой образ, копируя каждый штрих, каждый изгиб моего тела, моей души. Они пытались связать меня с Ашем, не просто проклясть, а сделать частью его гниющего мира, источником его силы, его личной марионеткой, пока я сам не иссякну, не превращусь в его безвольного раба. Кристалл в руке Эветы впитывал эту магию, усиливал ее, а потом выбрасывал обратно, в тело моего фантома, заставляя его корчиться, выгибаться от невыносимой боли. Я чувствовал, как фантом задыхается, как его кожа чернеет, как его сердце сжимается в ледяной кулак. Это была медленная, мучительная смерть, спроецированная на меня, на каждый нерв моего существа.

Вдруг, в самом центре ритуальной площадки, что-то изменилось. Кристалл Эветы, поначалу сиявший ровным фиолетовым светом, задрожал, словно живое существо, охваченное страхом, а потом внезапно вспыхнул ослепительным, белым пламенем. Пламя это было не огненным, не дарующим тепло, оно было холодным, словно ядовитый лед, проникающим до самых костей. Оно не грело, а обжигало, несло смерть и разложение. Ведьмы, до этого поющие в экстазе, вскрикнули. Их голоса сорвались на визг ужаса, полный боли и непонимания. Нити, которые они тянули из моего фантома, резко дернулись, словно им кто-то резко дал обратный ход, обрушиваясь обратно на них самих, на их тела, на их души.

Я почувствовал, как ударная волна магии, искаженной, извращенной, бьет по телам ведьм, словно невидимый молот. Сначала по Эвете. Ее фигура выгнулась, словно сломанная ветка, ее позвоночник треснул с глухим звуком. Кристалл в ее руке лопнул, осыпав ее острой, ледяной крошкой, которая впивалась в кожу, оставляя глубокие, кровоточащие раны. Глаза ее расширились от невыносимой боли, изо рта хлынула черная, как смола, пена, и она начала задыхаться, не имея возможности даже закричать. Тело Эветы начало стремительно усыхать, кожа ее сморщивалась, натягиваясь на кости, словно старый, пергамент. Длинные черные волосы выпадали прядями, а глаза, до этого полные колдовского блеска, тускнели, превращаясь в пустые, безжизненные провалы, отражающие лишь ужас. Она упала на колени, пытаясь дотянуться до своей груди, словно желая вырвать оттуда боль, но ее пальцы, скрюченные и черные, уже не слушались, превратившись в нечто чужеродное. Последний хрип, булькающий и мерзкий, и тело рассыпалось в пыль, которую тут же подхватил невидимый вихрь.

Остальные ведьмы тоже не избежали своей участи. Проклятие, которое они сплели, вернулось к ним, усиленное и искаженное Мартой, словно бумеранг, набравший двойную силу. Нити, которые должны были связать меня, теперь опутывали их, высасывая жизнь, молодость, силу, превращая их в живые сосуды для собственной агонии. Их тела судорожно дергались, падая на костяной алтарь, который сам треснул и рассыпался под давлением обратной магии. Кости, из которых он был сложен, рассыпались в пыль, превращаясь в нечто живое и мертвое одновременно. Из их ушей, носов, ртов хлынула кровь, черная, густая, зловонная, пахнущая гнилью и смертью. Они кричали, их крики были полны боли и безумия, но они не могли ничего сделать, не могли сопротивляться тому, что сами же призвали. Они корчились, рвали на себе одежды, пытаясь избавиться от невидимых оков, но смерть наступала неотвратимо, превращая их в подобие обугленных мумий, чьи глаза были полны вечного, застывшего ужаса.

С последним, предсмертным криком, вся сцена исчезла, растворившись в черном, липком тумане. Я резко сел на кровати, тяжело дыша, чувствуя, как сердце колотится в груди, как будто я сам только что пережил эту агонию. Моя рука, из которой взяли кровь, болела невыносимо, и я увидел, как на ней проступили тонкие, черные линии, словно невидимые вены, набухающие ядом. Я протянул руку к Марте.

Она проснулась от моего движения, мгновенно пришла в себя, ее глаза, до этого закрытые, распахнулись, и в них я увидел то же, что чувствовал сам — отголоски пережитого кошмара, боль, застывшую в глубине зрачков. Она мгновенно поняла.

— Сработало, — ее голос был хриплым, едва слышным, но в нем прозвучало нечто, похожее на облегчение и освобождение от тяжкого бремени. — Проклятие вернулось к ним. Ты в порядке?

Она взяла мою руку, осторожно коснулась почерневших линий, ее прикосновение было прохладным и успокаивающим.

— Да, — ответил я, хотя чувствовал, как меня трясет, как дрожат мышцы. — Что это было?

— Их порча пыталась зацепиться за тебя, но я поставила защиту, — она вытянула вперед свою руку, и я увидел на ней тот же амулет, который она использовала для перекачки мне энергии. Он тускло мерцал, словно уголек в пепле. — А потом направила её обратно. Они почувствовали всю силу того, что хотели сделать с тобой. Каждое искажение, каждую каплю яда.

— Все? — спросил я, пытаясь унять дрожь в голосе.

— Все, кто участвовал в ритуале, — она кивнула, в ее глазах читалась глубокая усталость, но и удовлетворение от выполненной работы. — Их тела исчезли, обратившись в прах. Невидимый ветер унес их.

Я почувствовал, как внутри меня медленно поднимается волна злорадства, смешанная с отвращением к самой природе подобной магии. Справедливость. Или месть. Неважно, какое название дать этому. Одно было ясно: Эвета и ее ведьмы больше не были угрозой. По крайней мере, не напрямую. Их коварный план провалился, обратившись против них самих.

— Что теперь? — спросил я.

— Теперь Аш, — она посмотрела в окно, за которым уже начинал брезжить тусклый, пепельный рассвет. — Ему не понравится потеря своих ведьм, его верных слуг. Он придет. Скоро. И он будет зол.

И она оказалась права. Едва первые лучи солнца, тусклые и серые, пробились сквозь пепельную завесу, окрашивая мир в монохромные тона, как на горизонте показалось нечто, заставившее содрогнуться сам воздух, предвестник новой беды.

Это был третий штурм Вертана.

Я стоял на стене, рядом с Велесом и Первесом, и смотрел на приближающуюся армию Аша, чувствуя, как напряжение сдавливает грудь. На этот раз он изменил тактику, отказавшись от массированного наступления крепостей. Впереди, двигаясь медленно, но неумолимо, катился огромный, чудовищный таран. Он был сложен из черного, как ночь, обсидиана, усилен массивными стальными пластинами, а его головная часть была окольцована древними магическими рунами, которые тускло светились зловещим красным, словно живые угли. Эта махина была массивной, устойчивой, казалось, ее невозможно ни опрокинуть, ни сжечь — ни одно из наших прежних средств не подходило. Она двигалась, словно живое существо, нечто среднее между горой и зверем, ведомое сотнями Чревоглотцев, их хриплый, утробный вой эхом разносился по равнине, заглушая все прочие звуки.

— Что это за дрянь? — хрипло спросил Велес, его лицо было напряжено, а глаза сузились. — Я таких машин еще не видывал.

— Нечто новое, — ответил я, сжимая кулаки, ощущая холод металла.

Таран был направлен прямо на центральные ворота, словно хищник, идущий на свою жертву. За ним, огромной, бескрайней волной, шли легионы скелетов. Они несли мешки, наполненные песком и щебнем, и бросали их в ров, засыпая его своими телами, утрамбовывая площадку под ногами тарана. Работа шла быстро, слаженно, с пугающей эффективностью, как будто эти твари были не просто мертвецами, а частью единого, бездушного механизма. За считанные минуты ров, который мы с таким трудом углубляли и заваливали кольями, превратился в ровную, плотную площадку, по которой таран мог свободно двигаться. Тысячи тел были погребены под песком, создавая жуткую основу для наступления.

— Почему мы не стреляем? — спросил один из ополченцев — Устроим им новый огненный ад

— У нас осталось мало земляного масла — ответил Первес сжал рукоять меча, его губы сжались в тонкую линию.

— Ударим чуть позже, когда подойдут основные силы штурмующих — добавил я

Когда таран приблизился к воротам, его грохот стал невыносимым, раскатистым, словно гнев пробудившейся горы. Он отдавался по всему городу, проникал в головы защитников, сотрясал стены, казалось, что земля под ногами вибрирует в унисон с его ударами. Каждый удар тарана, который приходился по воротам, был как удар молота по наковальне, раскатистый, оглушительный, выбивающий пыль и крошку. Ворота дрожали, но они держались, сопротивлялись изо всех сил, словно живые.

Я знал, что это ненадолго. Ни одно дерево, пусть и окованное железом, не выдержит такого напора вечно.

— Приготовить катапульты! — крикнул я, мой голос звучал хрипло, но твердо. — Бьем в глубь порядков!

Ополченцы, хоть и были напуганы грохотом, работали слаженно, их движения были отточены муштрой. Горшки с земляным маслом взмывали в воздух, обрушиваясь на головы наступающих. Тысячи скелетов горели, превращаясь в пепел, но они продолжали идти вперед, ведомые неумолимой, безжалостной волей, не замечая боли и смерти. Таран работал, его удары становились все чаще, все сильнее, выбивая доски и кроша камень. Я почувствовал, как сердце сжимается в груди, понимая, что финал близок.

Наконец, с глухим, протяжным стоном, главные ворота Вертана рухнули. Они не выдержали, разлетевшись на щепки, их обломки с грохотом упали на землю, поднимая клубы пыли.

И тут для Аша и его войск, готовых ворваться внутрь был сюрприз. За воротами, там, где должна была быть прямая дорога в город, возвышалась огромная гора брусчатки. Мы сняли ее с улиц, перенесли сюда, завалив проход до самых верхних сводов, создав искусственную гору из камня. Это была настоящая стена, непреодолимая, грозная.

Войска Аша, ослепленные яростью и предвкушением легкой победы, хлынули в пролом. Но вместо легкой дороги в город, они уткнулись в гору камней, в эту рукотворную преграду. Их строй моментально нарушился. Они пытались лезть на брусчатку, цеплялись за нее своими когтистыми руками, но камни были скользкими от пепла, а их вес был слишком велик, и они падали, сбивая друг друга, создавая хаос. В этот момент мы нанесли свой главный удар.

— Пли! — крикнул я, и сотни катапульт, расположенных по всему периметру стен, обрушили на наступающих новый огненный дождь.

Горшки с земляным маслом падали не только за воротами, но и на фланги, на те войска, что пытались обойти завалы, наступая с боков. Это была новая огненная баня для рыцарей, скелетов, Чревоглотцев и всех тварей Аша. Пламя взметнулось вверх, освещая поле боя зловещим красным светом, клубы черного дыма поднимались к небу. Тысячи мертвых тел горели, их обугленные остовы падали в огонь, превращаясь в пепел, пополняя ужасный фундамент.

Это было жестоко, зрелище было поистине адским. Но иначе было нельзя, мы сражались за свои жизни, за свой дом.

Войти в город не получилось. Войска Аша метались в огненном плену, их дисциплина рушилась, превращаясь в панику. Они попытались отступить, но отступать было некуда. Их сбивали те, кто наступал сзади, их пожирал огонь, перекрывая путь к спасению. Аш, должно быть, понял, что его план провалился. Остатки его армии, те, кто выжил в этой огненной ловушке, наконец, отступили, унося с собой потери и ощущение поражения.

К вечеру город затих. Третий штурм провалился. Но это не означало победу. Это была лишь временная передышка.

Войска Аша не отступили полностью. Они лишь отошли на безопасное расстояние и начали разбивать огромный лагерь, который раскинулся на многие мили вокруг Вертана. Город был окружен, словно в тисках. Штурмов больше не было — началась осада.

Я собрал военачальников в главном зале донжона. Велес, Первес, Харт, Марта. Их лица были усталыми, покрытыми копотью и сажей, но в глазах горел огонь решимости, смешанный с тяжелой тревогой. Мы выдержали три штурма. Но теперь начиналось самое страшное испытание.

— Итак, — начал я, обводя их взглядом, чувствуя тяжесть своего голоса. — Мы отбились. Но Аш сел в осаду. Его цель изменилась.

— Он не будет больше штурмовать? — спросил Первес, его голос был низким, в нем слышалась надежда, смешанная с сомнением.

— Не думаю, — ответил я, покачав головой. — Он понял, что взять Вертан наскоком не получится. Его армия понесла тяжелые потери. Теперь он будет ждать, подтягивать из инферно свежие силы. Выжидать, пока мы сами не падем, пока голод не сломит наш дух.

Харт кивнул, его взгляд стал мрачным. — Голод, князь. Запасы. Это наше самое слабое место.

— Именно, — я поднял глаза на потолок, где, казалось, пепел просачивался даже сквозь камень, оседая на каждую поверхность, на каждую мысль. — Запасов у нас хватит на месяц, может быть на два. Начинайте сокращать порции еды.

— Горожане уже голодают, князь, — подал голос Велес, его обычно невозмутимое лицо было серьезным, с глубокими морщинами от усталости. — После пожаров, болезней, им не хватает еды. Скот умирает с ужасающей скоростью, отравленный пеплом. Урожай погиб под этой черной мглой. Они смотрят на нас с надеждой, но эта надежда тает с каждым днем.

— Мы не можем дать им надежду, которая не оправдается, — сказал я, чувствуя тяжесть этой ответственности. — Мы должны быть честны с ними, насколько это возможно.

— И что будем делать, князь? — Марта, до этого молчавшая, подняла глаза. В них была тревога, но и готовность к любым испытаниям. — Есть ли у нас план?

— Нам нужно держаться, — ответил я, мой голос стал тверже. — Каждое зернышко, каждая крошка теперь на вес золота.

— Народ не поймет, князь, — Первес покачал головой, его опыт подсказывал ему возможные последствия. — Они взбунтуются, решат, что их бросили.

— Они поймут, когда увидят, что мы делим с ними последнюю крошку, что мы страдаем так же, как и они, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Но этого будет недостаточно. Нам нужно продержаться до прихода подкреплений. Это наша единственная надежда.

— Подкреплений? — Велес усмехнулся, в его усмешке прозвучала горечь. — Откуда? Если они вообще придут. От Восточного Эскела, от западных княжеств? Сколько они будут идти? Месяц? Два? Три? Голод убьет нас раньше.

— Месяц, может быть, два, — ответил я, чувствуя, как внутри меня разгорается холодный огонь решимости, противостоящий отчаянию. — Но они придут. Фридрих собирает армию, Иоганна пытается достучаться до остальных князей. А до тех пор, мы должны держаться. Любой ценой. Каждый из нас. Иначе все, кто пал, пали зря, и их жертвы будут бессмысленны.

Я посмотрел в глаза каждому из них, и в их глазах увидел то же, что чувствовал сам: усталость, тревогу, но и непоколебимую решимость. Эти люди были моей опорой.

— Завтра утром, — сказал я, подводя итог. — Начнем сокращать порции еды. И будем ждать.

Над городом висела тишина, прерываемая лишь редкими скрипами и стонами. Пепел все так же сыпался с небес, покрывая мир серым саваном, а вдали, за стенами, горели огни лагеря Аша, словно тысячи зловещих глаз, наблюдавших за нами из темноты. Голод. Это было новое оружие Аша, не менее смертоносное, чем его демоны и огонь. И оно могло оказаться самым страшным из всех, способным сломить дух там, где оружие бессильно.