Пепел на губах

Глава 14

Лагерь, разбитый на заснеженной равнине, был лишь временным убежищем от неумолимого холода и подступающего мрака. Каждая стоянка сливалась с предыдущей в однообразную череду изнурительных переходов. Каждая ночь была лишь коротким перерывом перед очередным броском сквозь снег и ледяной ветер. Воздух, хотя и очищенный теперь от удушающего пепла благодаря неустанным порывам зимних вихрей, все еще сохранял отголоски едкого, металлического запаха горелой земли. Я лежал на своем походном ложе, прикрытый мехами, которые едва ли спасали от пронизывающего холода, просачивавшегося сквозь тонкое дно в самую суть костей. Снаружи, мерный хруст сапог часового по снегу служил единственным монотонным аккомпанементом к далекому, заунывному вою волка. Кто знает, может быть, то был лишь ветер, имитирующий хищный клич.

Сон для меня давно уже стал редкой и неглубокой роскошью. Его скудные часы были наполнены тенями павших товарищей и нескончаемым бременем мира, балансирующего на краю гибели. Даже присутствие Марты, ее тепло и ровное дыхание служили лишь хрупким якорем в бушующем шторме отчаяния. Даже оно не приносило истинного покоя — особенно, когда девушка уходила на обход полевого госпиталя, что шел за нашей армии.

Тревоги полководца разъедали меня изнутри, лишая иллюзии мира. Я чувствовал себя измотанным, не только физически — от бесконечных переходов сквозь снежные заносы и промерзшие перевалы, — но и духовно, глубокой, костной усталостью от тяжести решений, горечи потерь и постоянного, грызущего страха перед неминуемым провалом.

Мои глаза были закрыты, но истинная тьма не наступала. Вместо нее перед внутренним взором мелькал калейдоскоп лиц: решительное, иссеченное ветром лицо Харта, тихая мощь Фридриха, тревожные, проницательные глаза Марция. Каждый из них нес на себе отпечаток этой войны, безмолвное свидетельство ее неимоверной цены. Моя собственная рука, покоившаяся на эфесе Ас-Урума, казалась необычайно тяжелой, почти чужой. Меч, обычно являющийся таким утешительным продолжением моей воли, теперь едва заметно пульсировал. Низкое вибрато намекало на глубокое беспокойство, резонирующее с чем-то незримым и зловещим. Я списал это на свои издерганные нервы, фантомные ощущения перенапряженных чувств.

Тлеющие угли в маленькой жаровне, установленной в центре шатра, отбрасывали пляшущие тени, которые вытягивались и сжимались, превращая обыденные предметы в чудовищные образы. Стопка карт становилась искореженным лицом, груда припасов — скрюченным зверем. Звуки снаружи были приглушены, но усиливались гнетущей тишиной ночи. Лошадь тихо фыркнула вдалеке, звук естественной тревоги, не сигнала опасности. Шорох полога палатки, смена караульного — все казалось обыденным.

Затем произошло едва уловимое изменение. Звук, который был совершенно необычным. Это был слабый, почти неслышный скрежет, слишком точный для ветра, слишком обдуманный для случайно упавшей ветки. Он был быстро заглушен, умело подавлен, но все же запечатлелся глубоко в сознании. Мои глаза резко распахнулись, и мир словно обострился, тени углубились, тишина стала тяжелее, напряженнее.

Моя рука инстинктивно сжалась на Ас-Уруме. Меч, словно отвечая на невысказанный приказ, снова пульсировал, сильнее, настойчивее. Он вибрировал в моей хватке, почти выскальзывая из ножен. Затем, с едва слышным, почти музыкальным *шшииинь*, он выпрыгнул из них, пронесся по воздуху и с обнадеживающей тяжестью лег в мою протянутую руку. Его серебристое лезвие, обычно тусклое в сумерках, теперь излучало слабое, эфирное сияние, достаточное, чтобы обрисовать вход в шатер, теперь слегка приоткрытый.

Тень отделилась от глубокой темноты за пологом шатра. Не просто силуэт, что-то инфернальное, адское. Она скользнула внутрь, двигаясь с пугающей плавностью, подобно жидкой тьме, принявшей очертания. Полог шатра бесшумно опустился на место. Это существо, кем бы оно ни было, было мастером бесшумного проникновения.

Мое дыхание перехватило, не от страха, но от чистой, тревожной чужеродности существа передо мной. Оно было высоким, неимоверно худощавым. Его силуэт вытянутым и угловатым, почти насекомоподобным в своих пропорциях. Мельчайшие, почти незаметные грани на его поверхности ловили и преломляли свечение жаровни, создавая иллюзию микроскопических, смещающихся темных чешуек. Его голова была маленькой, овальной, без видимого носа или ушей. Два глаза горели, как искорки расплавленного изумруда, холодные и абсолютно лишенные чего-либо, напоминающего тепло или человечность. За спиной, плотно сложенные, едва различимые на фоне темной фигуры, виднелись две пары тонких, перепончатых крыльев, подобных крыльям чудовищной летучей мыши, но я ощущал остаточное дрожание смещенного воздуха.

Оно двигалось с хищной грацией, каждый шаг был невообразимо бесшумным, его многопалые руки — по четыре пальца, каждый с острым, темным когтем — были слегка вытянуты. На нем не было доспехов, только минималистичная упряжь из темных кожаных ремней, которая, казалось, сливалась с его обсидиановой кожей. С его бедер свисала коллекция коротких, зловеще выглядящих клинков. Это был не простой убийца. Это было нечто, выкованное в глубинах инферно Аша, создание чистой, просчитанной до мелочей разрушительности. Его присутствие излучало леденящий, неестественный холод, который проникал в самые волокна шатра, несмотря на тепло жаровни.

Оно остановилось примерно в пяти шагах от моего ложа. Его изумрудные глаза с тревожной интенсивностью уставились на меня. В этих движениях не было ни колебаний, ни лишних жестов. Оно знало свою цель и мое положение. Его тонкие, бескровные губы не шевелились, но я услышал голос, сухой, хриплый шепот, который, казалось, звучал прямо в моем сознании: — Свет умрет вместе с тобой, князь.

Я оттолкнулся от ложа, Ас-Урум был поднят для защиты. Меч казался странно легким, порывистым, почти частью моей руки. Убийца прыгнул, став размытым пятном обсидиана. Его скорость была ужасающей, намного превосходящей человеческую. Одна из его рук, размытое пятно с черным клинком, рубанула туда, где я был мгновение назад, разорвав тяжелые меха моего ложа со звуком рвущегося шелка. Я инстинктивно парировал Ас-Урумом, серебряное лезвие запело, встретившись с острыми, как бритва, мечом убийцы. Пронзительный, металлический визг разрезал воздух, отдаваясь эхом в ограниченном пространстве шатра.

Убийца отпрянул, его изумрудные глаза расширились. Он не ожидал сопротивления, тем более оружия, способного причинить ему вред. Оно снова двинулось, обрушив град ударов, жуткий танец смерти — в руках у него появился второй клинок. Вжик, вжик, уноси готовенького. Я только успевал парировать и уворачиваться. Даже крикнуть «Тревога» не было времени.

Я встречал каждую атаку поющим клинком Ас-Урума. Меч, наполненный моей магией, был продолжением моей воли, реагируя на каждое изменение равновесия, каждый тонкий обманный маневр. Убийца был быстрым, невероятно быстрым, извиваясь и выгибаясь таким образом, что это противоречило естественной анатомии. Казалось, у него не было костей, не было фиксированных суставов, лишь взаимосвязанная масса сверхъестественных мышц и затвердевшего панциря. Я чувствовал порыв его ударов, леденящую ауру его темной магии, но Ас-Урум держал его на расстоянии. Его серебряное свечение обжигало обсидиановую кожу везде, где оно соприкасалось. Каждый парирование, каждый блок, посылал неприятную ударную волну по моей руке, но меч держался крепко, его врожденная магия была мощным противовесом инфернальной природе убийцы.

Это был отчаянный, ограниченный бой. Палатка была слишком мала для широких, размашистых атак, вынуждая нас обоих к смертоносному, «танцу» на близком расстоянии. Жаровня, опрокинутая в начальном столкновении, отбрасывала беспорядочный, искаженный свет, что затрудняло отслеживание ошеломляющей скорости убийцы. Но Ас-Урум вел меня, его рукоять была теплой в моей руке, его клинок искал бреши в неестественной защите убийцы.

Быстрая обманка, внезапный выпад сбоку от убийцы. Это было движение, которое я едва не пропустил. Его тело вытянулось, став темной линией на фоне полога. Я повернулся, направив Ас-Урум по отчаянной дуге. Клинок встретил что-то твердое, не панцирь, а предплечье убийцы, которое оно подставило для защиты. Раздался тошнотворный *хруст* эхом по палатке, за которым последовал еще один металлический визг убийцы. Его рука повисла под неестественным углом, почти перерубленная.

Но даже с покалеченной конечностью оно было неумолимым. Когда я оправился от удара, его другая рука, невероятно быстрая, метнулась ко мне. Короткий, зловеще зазубренный клинок, черный как ночь и пульсирующий болезненно-зеленым свечением, ударил мне в бок. Я почти увернулся. Но именно, что почти. Меня все-таки задели.

Я почувствовал жгучую боль, холодное, влажное проникновение чуть ниже ребер. Я задохнулся, воздух выбило из легких, но адреналин битвы все еще бушевал во мне. Мой разум зарегистрировал немедленный, распространяющийся холод от раны, ощущение гораздо холоднее обычной стали. Яд.

Но убийца совершил фатальную ошибку. Его минутная оплошность в защите, его сосредоточенность на нанесении раны, оставила его уязвимым. С первобытным ревом, рожденным болью и яростью, я опустил Ас-Урум в разрушительной дуге обеими руками. Серебряное лезвие, насыщенное последней искрой моей отчаянной силы, рассекло торс убийцы от плеча до бедра.

Не было ни крови, ни потока плоти. Вместо этого из него вырвался фонтан черной пыли, смешанной с мерцающими обсидиановыми хлопьями и странным, кристаллическим светом. Тело убийцы, разделенное на две части, рухнуло со звуком разбивающегося стекла, растворяясь в груде дымящегося пепла и сверкающих фрагментов, которые быстро исчезли в никуда.

Наступившая звенящая тишина была оглушительной, прерываемой лишь моим собственным прерывистым дыханием и бешеным стуком сердца. Холод, начавшийся в боку, быстро распространялся, оцепенение, ползущее от точки входа. Мое зрение затуманилось, внутренности шатра качнулись, словно их настиг далекий шквал. Я споткнулся, сжимая рукоять кинжала, пытаясь вытащить его, но мои пальцы онемели, не отзывались.

Снаружи лагерь был все еще тих, слишком тих. Часовые… тот начальный скрежет. Тварь убила часовых⁇

— Тревога! — прохрипел я, вставая на колени. Еще один, более громкий крик — Тревога!!

Затем тишина взорвалась. Лагерь проснулся. Мои уши уловили быстрый топот сапог по снегу, крики Харта, лихорадочные вопросы.

Полог шатра распахнулся, впуская вихрь снега и встревоженные лица моей стражи. Харт был первым, его глаза широко распахнулись от тревоги, за ним последовали Велес, Первес и пара человек из личной свиты. Их взгляды окинули шатер, задержавшись на рассыпающейся груде пепла, где только что был убийца, затем на мне, все еще сжимающем Ас-Урум, с порезом на боку, из которого сочилась даже не кровь, а что-то зеленое.

— Князь! — Харт бросился вперед, опускаясь на колени рядом со мной. — Что случилось⁈

Я попытался говорить, но язык был толстым, тяжелым, словно свинцовым. Волна головокружения накатила на меня, и мои колени подогнулись. Я осел на Харта, моя хватка на Ас-Уруме ослабла. Мир начал вращаться, цвета блекли, сливаясь в мутную серую пелену.

— Он… он ранил меня… — Мне удалось прошептать, мой голос был едва слышным хрипом. Мое тело казалось тяжелым, невероятно тяжелым, погружающимся в холодную бездну. Яд клинка, казалось, усилился, вгрызаясь глубже в мою плоть. Жгучая боль, холоднее льда, начала распространяться от раны, пронизывая мои вены, поглощая меня.

После всех битв, всех трудностей, быть поверженным бесшумным убийцей и отравленным клинком в собственном шатре… Горькая ирония.

Затем я увидел Марту. Расталкивая всех, девушка бросилась на колени передо мной. Какая же она бледная, исхудавшая…

— Отступите! — приказала она, ее голос был на удивление сильным, прорезая нарастающую панику в шатре. — Мне нужна вода! Чистая вода!

Стражник бросился вперед с флягой. Марта схватила ее, поливая рану струей воды. Та зашипела, коснувшись отравленной кожи, испарившись почти мгновенно, оставив после себя слабый, едкий дым.

Затем она сделала что-то поистине отчаянное, что-то, что вызвало вздох сквозь собравшихся мужчин. Она склонила голову, ее рот нашел рану на моем боку. Я почувствовал резкое, всасывающее давление. Она сплюнула, струя черной, вязкой жидкости попала на меха, зашипев при контакте. Снова. И снова. Ее тело содрогалось при каждом выплевывании, но она продолжала.

Мир отступал, уносимый невидимым течением. Мои конечности были онемевшими, тяжелыми, сердце — вялым, затихающим барабаном в груди. Я умирал. Холод, начавшийся в боку, теперь объял все мое существо, сокрушающее, удушающее объятие. Я чувствовал, как падаю, спиралью вниз в бесконечную бездну, последние остатки сознания мерцали, как угасающая свеча.

Затем пустота уступила свету. Не резкому, беспощадному солнечному свету, и не пляшущим теням жаровни, но мягкому, эфирному свечению, исходящему отовсюду и ниоткуда. Я больше не чувствовал холода, не испытывал боли, лишь парил, бестелесное сознание в царстве мерцающих, изменчивых оттенков.

И тут он появился. Олаф. Он стоял передо мной, не как терзаемый фантом из сна, навеянного Ашем, но таким, каким я его помнил: сильным, решительным, его седая борода обрамляла лицо, испещренное мудростью бесчисленных битв. Его рука покоилась на эфесе двуручного меча. Глаза, обычно суровые, теперь источали глубокую, почти отеческую теплоту.

— Йен, — его голос был глубоким рокотом, подобным далекому грому, но при этом наполненным удивительной нежностью. — Ты всегда был слишком упрямым. Но это твое упрямство спасало тебя не раз, князь. И сейчас оно тебе послужит.

Я попытался заговорить, спросить его, где я, что происходит, но ни звука не вырвалось из моих губ. Сознание казалось текучим, переменчивым, неспособным собраться в слова.

— Здесь нет времени для слов, князь, — Олаф, казалось, прочитал мои мысли, легкая улыбка тронула его губы. — Ты на перепутье. Между тем, что было, и тем, что будет. Между жизнью и… другим. Но твой путь еще не окончен. Твоя битва не завершена. Ты еще нужен этому миру.

Он шагнул ближе, и я почувствовал слабый жар, исходящий от него, ощущение его непоколебимой верности и силы. Вокруг нас, казалось, сгущался туман, который принимал очертания древнего поля битвы, с возвышающимися над ним знаменами, развевающимися на невидимом ветру.

— Помни, Йен, — продолжал он, его взгляд был пронзительным, — твой народ нуждается в тебе. Они верили в тебя, когда остальные отступили. Ты не можешь их предать. Долг, князь. Он тяжел, но он — твой щит, твоя броня. Он дает смысл всей этой боли. Борись. Встань. Ты воин.

Его образ начал мерцать, растворяться, подобно туману, рассеивающемуся в утреннем солнце, но его слова эхом отдавались во мне, глубокий, непоколебимый призыв к действию. «Встань и Борись».

Когда образ Олафа растворился, из мерцающего света появилась другая фигура. Бриена. Ее присутствие было мягче, деликатнее, но при этом наполнено силой. Ее длинные, темные волосы струились вокруг нее, как шелковый плащ, а глаза, глубокие изумрудные омуты, хранили нежную печаль, но и несокрушимую силу. На ней было простое платье, которое я помнил, не погребальный саван, и тонкая красная линия на ее шее исчезла, уступив место гладкой, безупречной коже.

— Йен, мой любимый, — ее голос был мелодичным шепотом, успокаивающим бальзамом для моего израненного духа. — Ты помнишь наш сад? Как мы сидели под звездами, мечтая о мире, который никогда не наступит? Я отдала свою жизнь, чтобы ты мог жить. Чтобы у тебя был шанс. Неужели ты позволишь всему этому быть напрасным?

Волна сожаления, всепоглощающей вины, захлестнула меня. Ее жертва, жертва Бренны, многих других. Все это было напрасно?

— Не позволяй нашим смертям стать бессмысленными, — голос Бриены окреп, тонкое течение магии пронизывало ее слова. — Любовь, Йен. Это не слабость. Это твоя величайшая сила. Она связывает тебя с этим миром, с теми, кто еще жив, с теми, кто верит в тебя. Используй ее. Защити то, что осталось. Защити нашу память.

Она протянула ко мне руку, ее прикосновение было мимолетным теплом, которое пробудило глубокое томление в моем несуществующем сердце. Вокруг нас, казалось, расцветали тысячи небесных цветов, их лепестки опадали, превращаясь в чистый, сияющий свет, который, однако, уже начинали осквернять черные, дымящиеся пятна.

— Борись, мой князь, — призывала она, ее голос резонировал с древней силой. — Возьми свою любовь и сделай ее оружием. Вернись к жизни.

Ее образ тоже начал отступать, растворяясь в сияющей дымке, оставляя после себя слабый аромат жасмина и эхо правды ее слов. Любовь — твое оружие.

Свет снова изменился, приобретая сочный, землистый оттенок, и тогда появился Дианель. Его эльфийские черты были безмятежны, не омрачены жестокой смертью, которую он принял. Его серебристые волосы, обычно собранные в косу воина, теперь свободно спадали на плечи, переплетаясь с прядями мерцающего мха и осенних листьев. Его глаза, некогда живые зеленым светом леса, теперь хранили глубокое, знающее спокойствие древних деревьев.

— Князь Тиссен, — его голос был подобен шороху листьев на легком ветру, но нес в себе тяжесть веков. — Лес умирает. Но он не сломлен. Каждый корень, каждая ветвь, каждое живое существо борется за свое существование. Мы потеряли многое, но не всё.

Он обвел нас жестом, и на мгновение я увидел не мерцающий свет, а древний, зеленый полог Великого Леса, его листья мерцали от росы, его воздух был наполнен тихим гулом жизни. Но затем просочилась чернота, усики пепла и разложения ползли по величественным стволам, высасывая жизнь из яркой зелени.

— Аш пытается уничтожить саму душу мира, — голос Дианеля стал тверже, как кора многовекового дуба. — Не просто убить, но извратить, превратить жизнь в пепел. Но дух не сломить. Он живет в каждом из нас, в каждой травинке, в каждой капле воды. Даже если тело угасает, дух может гореть ярче всего.

Он встретил мой взгляд, его глаза отражали тихое отчаяние его умирающего мира, но и его вызывающую стойкость.

— Ты — часть этого духа, Йен. Ты — часть жизни. Не позволяй тьме поглотить себя. Сохрани искру, и она разгорится в пламя. Борись. За мир. За жизнь. За то, что еще можно спасти.

Образ Дианеля также исчез, оставив после себя слабый, пронзительный аромат влажной земли и листьев. Его послание было суровым напоминанием о ставках, о фундаментальной битве между жизнью и нежитью.

Затем воздух наполнился запахом железа и древнего камня, и передо мной предстал Князь Марций. Его внушительное присутствие не уменьшилось, его широкие плечи были расправлены, рука покоилась на набалдашнике боевого молота. Его лицо, хотя и все еще носило шрамы битв, теперь было безмятежным, наполненным тихим достоинством воина, который сражался и пал с честью. На нем были его тяжелые латные доспехи, но они сияли невозможным, незапятнанным блеском.

— Йен, — его голос был глубоким, резонирующим гулом, который наполнял это эфирное пространство. — Я пал на поле брани. Мои легионы разбиты. Но я не жалею ни об одном дне, ни об одной капле крови. Мы сражались за то, во что верили. За честь, за дом, за людей. И ты, князь, должен продолжить эту борьбу.

Он смотрел на меня так пронзительно, что я вздрогнул.

— Лидер не имеет права на смерть, пока есть те, кто следует за ним. Ты — их надежда, их знамя. Если ты упадешь, то падет и их дух. Твоя воля — это их воля. Твоя сила — их сила. Откажись от слабости, Йен. Откажись от отчаяния.

Марций указал пальцем в перчатке на что-то за пределами моего восприятия, что-то огромное и темное.

— Там, во тьме, есть те, кто ждет твоего падения. Не дай им этой радости. Вспомни всех, кто пожертвовал собой ради тебя. Вспомни их жизни. И встань. Борись. Пока дышишь, пока сердце бьется, есть шанс.

Его образ также начал растворяться, превращаясь в вихрь света и тени, но его слова, тяжелые от бремени ответственности и долга, отчаянно эхом отдавались во мне. «Борись. Пока дышишь».

Слова эхом отдавались, резонировали, стало топливом для яростной, отчаянной искры внутри меня. Это было крошечное пламя, но оно отказывалось гаснуть. Оно цеплялось, пробивалось наверх из сокрушающих глубин, к слабому, далекому свету. Я боролся с оцепенением, со сладким покровом забвения. Я толкал, напрягаясь против невидимого веса, возвращая свое сознание в болезненные рамки моего физического тела.

Глухой вздох вырвался из моего горла, резкий и обжигающий, когда мои глаза резко распахнулись. Мир, хотя и все еще расплывчатый и неясный, хлынул обратно ко мне, наполненный приглушенными цветами шатра, мерцающим светом единственного фонаря. Мое тело было свинцовой тяжестью, каждая мышца болела, каждый нерв кричал в знак протеста. Тотальная слабость охватила меня, истощение настолько глубокое, что казалось, я пробежал тысячу миль, сражался в тысяче битв. Тем не менее, холодная, оцепенелая хватка яда исчезла, сменившись тупой, пульсирующей болью в боку…

Я моргнул, пытаясь прояснить зрение, и увидел неясные фигуры, движущиеся вокруг меня. Один из них, ближе, наклонился надо мной. Это был эльф, его черты были тонкими и изящными, обрамленные длинными, серебристо-белыми волосами, которые ниспадали на его плечи, как пряденая лунная нить. Его глаза были поразительно глубокого изумрудного цвета, наполненные древней мудростью и спокойным, обнадеживающим присутствием. На нем была простая туника лесного зеленого цвета, без украшений доспехов или знаков отличия.

— Князь Тиссен, — его голос был мягким, мелодичным, как журчание лесного ручья, но при этом чистым и ровным. — Вы очнулись. Это хорошо. Я целитель Арвен, из Долины Сребролиста. Меня послал Элдорн, как только услышал о вашем ранении.

Он поднес к моим губам небольшую, искусно вырезанную деревянную флягу. Само дерево, казалось, гудело тонкой магией.

— Выпейте это, князь. Оно укрепит ваши силы. Яд был силен, но Марта спасла вашу жизнь. Вам потребуется время, чтобы восстановиться, но вы будете жить.

Я сделал глоток. Жидкость была густой, теплой, со вкусом богатой земли, сладких ягод и чего-то еще, чего-то древнего и дикого. Мягкое тепло распространилось по моей груди, бодря, рассеивая туман в голове. Мое зрение прояснилось, и я наконец смог рассмотреть детали шатра, встревоженные лица Харта, Велеса и Первеса, все они смотрели на меня с глубоким облегчением.

Затем мои глаза окинули шатер, ища, отчаянная мысль формировалась в моем сознании. Она должна быть здесь.

— Марта? — Мой голос был хриплым шепотом, тонким и дребезжащим. — Где Марта?

Лицо эльфийского целителя дрогнуло, лишь на мгновение. Его изумрудные глаза, затуманились глубокой скорбью. Он отвернулся, его взгляд упал на место в углу шатра, где под тяжелым шерстяным одеялом лежало тело. Холодный ужас, гораздо худший любого яда, сжал мое сердце.

— Князь, — Арвена тяжело вздохнул. — Марта… она спасла вас. Ценой своей жизни. Яд… он был слишком силен. Попав в ее кровь через рот… мы не успели.

Мир накренился. Слабое тепло от зелья исчезло, сменившись мучительным холодом, который пронзил меня до самого ядра. Марта. Моя Марта. Мертва. Из-за меня.

Сдавленный крик вырвался из моей груди, первобытный вой агонии и отчаяния. Я попытался сесть, чтобы броситься к ней, чтобы отрицать ужасную правду, но мое слабое тело отказалось повиноваться.

— Нет… Пожалуйста, нет!

Эльфийский целитель положил руку мне на плечо.

Наступившая тишина была удушающей, плотной от невысказанного горя и сокрушительного бремени жертвы, слишком великой, чтобы ее вынести. Победа, за которую я только что сражался, жизнь, за которую я цеплялся, теперь казалась пустой, бессмысленной. Холодное, пустое пространство в моем сердце было зияющей раной, гораздо глубже той, что была на моем боку.