Петр Третий. Огнем и Мечом

Глава 6 Цорндорф

ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ. КЁНИГСБЕРГ. КОРОЛЕВСКИЙ ЗАМОК. 18(29) июля 1758 года.

— Ну, и как тебе?

Павел усмехнулся, с интересом оглядывая казематы.

— Пыточная, как пыточная. Очень старая только. Сколько народу растянули на этой дыбе?

Пожимаю плечами.

— Сын, откуда мне знать? Замок старый. Менялись века. Правители менялись. Вопросы у правителей возникали и нужны были ответы.

Я уселся на дубовый стул палача, сделав приглашающий жест занять высокое кресло дознавателя. Был и третий стул для протоколиста, но мы здесь не для протокола.

Цесаревич оглядывал мрачное подземелье. Мы с ним с утра бродим по замку. Я здесь никогда не был ни в этой жизни, ни в прошлой. Но, имея опыт жизни в Кильском замке, я мог отвечать на вопросы сына о том, как всё устроено и как работает.

Третий день мы в Кёниге. Торжественный въезд и всё такое. Всякое верноподданническое и лучшие люди города и королевства имели честь и счастье нас приветствовать.

— Пап, а правда людей сильно пытают в таких местах?

Смеюсь.

— Нет, сын, чаще всего, — нет. Это больше театр. Но, люди верят в сказки. Достаточно допрашиваемого привести в такой каземат, освещённый зловещим светом, напугав, задёргав и затолкав в спину по пути. Чтоб ржаво скрипели где-то петли. Чтоб стоны звучали невыносимые. Чтоб истошно орал кто-то за стеной. Что-то вроде: «А-а-а, я всё скажу!» Показать страшную дыбу, на которую перед тем налили свиной крови, и большая часть начинает петь, что те соловьи на рассвете. У людей очень впечатлительная натура.

— Но, их же тоже растягивают?

— Часто — да. Но, не для ответов. Просто, чтоб на будущее не было желания сюда попадать ещё раз. Да и как растягивают? Пугают больше. Чуть-чуть боли, много страха и ужаса, и пошёл вон отсюда. Как говорится — иди и не греши больше.

Павел погладил подлокотники кресла.

— Забавно. Вот тут сидит дознаватель и…

Я его перебиваю:

— Забавно? В точно таком же кресле сидел твой прадед Пётр Великий, допрашивая на дыбе своего старшего сына Алексея Петровича за заговор против отца. И там был не театр. Боль была настоящей и Августейшая Кровь на дыбе тоже. Помнишь, чем для Алексея это закончилось?

Хмурый кивок. Разговор ему неприятен. Ничего, пусть помнит. Тут нет розовых слоников с мыльными пузырями.

— Сын, всегда будь внимателен к мелочам. Никто тебе ничего не должен, если ты не держишь власть. Власть имеет свойство расползаться, что тот песок между пальцами. И больше всего будь внимателен к тому, кто наследует тебе. А кто наследует за тобой Корону?

Нехотя:

— Лёшка.

Киваю.

— Верно. Алексей Петрович. Я, не дай Бог, не хочу наговаривать на твоего брата, но всегда помни, что Корона и Престол очень соблазнительные вещи. Люди ум теряют от этого. И всегда найдутся те, кто будет шептать и шептать на ушко о том, что Трон надо взять правильному Императору. А это соблазн. Пётр Великий пытал собственного сына, расследуя заговор. До него в истории это было далеко не один раз. Анна Леопольдовна подозревала свою Цесаревну Елизавету Петровну, и та, действительно, устроила государственный переворот. Елизавета Петровна всегда подозревала меня и относилась с опаской, просто не давая мне возможность такой переворот совершить. Но, я его совершил.

— Но, она же погибла при взрыве?

— Да. Но, я не имел точных сведений об этом происшествии. Но, мятеж я поднял и возглавил.

Усмешка:

— Боишься, что я устрою мятеж против тебя?

Устало тру глаза.

— Сын, вопрос не в тебе пока. Ты ещё юн для этого. Но, ты — Государь Наследник-Цесаревич. Император и Самодержец Всероссийский, вдруг что со мной случится. Ты можешь и не знать о заговоре. И, тем более, не участвовать в нём. Всё решат без тебя. Но, неизбежно какая-то суета вокруг тебя будет так или иначе. Помни, что если со мной что случится, то убъют и твою маму. Она, в качестве Регента не нужна заговорщикам. А так, ты — просто мальчишка на Троне, за которого всё решают. Вспомни Петра Второго.

— Да, я помню его историю.

— Если бы Пётр Второй не умер случайно, то был бы или куклой на Троне или с ним бы что-то случилось вдруг. Поэтому, сын, смотри по сторонам и слушай. О малейших сомнениях говори со мной. Договорились?

Кивок.

— Да, пап. Договорились.

— И Алексей может не знать о заговоре против тебя. Не подозревай его почём зря.

Угу. Как Александр Первый «Не знал» о заговоре против своего отца — Павла Первого.

— Но — будь внимателен.

Мы помолчали.

Заинтересованное:

— Пап, а много людей, которые выдерживали пытки на дыбе?

Пожимаю плечами.

— Не знаю таких.

— Но, я вот читал дело Лопухиной. Особо подчёркивалось, что Бестужева-Рюмина под пытками ничего не сказала и никого не оговорила.

Откидываюсь на спинку жёсткого стула палача и прикрываю глаза.

— А её, сын, никто ни о чём и не спрашивал.

Пауза.

— Это как, пап? Поясни.

— Обыкновенно. Следствию её ответы были не нужны. Елизавете Петровне тоже. Всё было ясно и без её показаний. Наговорит ещё лишнего, разбирайся потом. Так что её и не спрашивали толком. А тут я ещё уговорил Матушку не рвать Бестужевой-Рюминой язык и даже не высылать в Сибирь в монастырь. Так что её слегка попугали и выслали в ссылку в её собственное имение.

— Это из-за Ягужинской?

Открываю один глаз:

— Сын, ты что-то больно умный стал. Ну, да, из-за Анастасии. Где это ты нахватался таких знаний?

Усмешка:

— При Дворе. А ещё говорят, что баронесса Нартова — твоя любовница.

Ох, грехи мои тяжкие, прости Господи.

— Отвечу тебе, как мужчина мужчине. Нет, баронесса Нартова не моя любовница. Но, мы жили вместе до приезда в Россию твоей мамы. Удовлетворён ответом?

— Вы были очень близки?

— Да, что ж такое-то!

— Пап, я уже не совсем маленький мальчик. Тем более я вырос при Дворе.

Справедливость в его словах есть. Кто ему лучше ответит на щекотливые вопросы моего прошлого — я или зловредный злопыхатель, шепчущий в неокрепшие уши всякую грязную дрянь, смакуя подробности?

— Да, Павел, мы с Екатериной эдле фон Прозор были очень близки. Удовлетворён?

Кивок.

— Спрашивай у меня, если что. Не слушай сплетни.

— Хорошо, пап. А на дыбе все откровенны?

— Зависит, как спрашивать. И кого. С военными, которые прошли всякие битвы, сложнее, а со всякими дамами, гражданскими чиновниками и прочими тыловыми крысами всё просто. Человек пуглив по своей сути. На самом деле, если не под протокол и прочие формальности, то даже самый ярый ветеран, если правильно спрашивать, расскажет все через четверть часа допроса.

Особенно, если устроить экспресс-допрос. Но, допрашиваемого потом не соберёшь в кучку. Но, Павлу пока незачем об этом говорить.

Мрачно.

— Сын, мне тут надоело. Пойдём. Погуляем.

… Мы вышли во двор. Позади было довольно утомительное путешествие из Петербурга. Конечно, большую часть дороги мы ехали в карете, и лишь подъезжая к военным лагерям или городам, мы с Павлом садились в седло. Встречи. Смотр войск. Лучшие люди. Приём. Бал. Всё, как всегда. Цесаревич неплохо танцевал, так что местные барышни только о нем и шептались, вздыхая. Какой прекрасный и романтичный Кронпринц!

Душка просто. То ли ещё будет.

Конечно, самый роскошный приём был в Кёнигсберге. Зал Московитов в замке был богато украшен, приём, танцы, лучшие люди, танцы, лучшие люди, «Государь Император, Государь-Наследник, имею честь и счастье представить вам свою жену и дочь…»

Зал Московитов

Лишь на третий день мы с Павлом добрались до пыточной. Что ж, надежда на то, что нас там не станут беспокоить, вполне оправдалась. Ведь даже тут, во дворе замка, на нас смотрит несколько десятков пар глаз. Близко не подходят, так чтоб сильно явно и нагло, но, «случайно», на пути попадаются. Реверансы, то-сё.

Кто мы для них? Не могу сказать однозначно. Мы с Павлом — православные. И всё Августейшее семейство наше — православное. Потому враги по вере. Ортодоксы и еретики. Но, они и Чингисхану присягнули бы по ходу дела. С другой стороны, мы — немцы. Свои. И у меня с Линой одна с ними вера. Была. А сменить конфессию для высшей (и не только) аристократии пусть и не два пальца об асфальт, но, вполне обычное дело. Из дочерей Николая Второго лишь одна наотрез отказалась выходить замуж за заморского принца и менять веру. Все жёны русских Императоров принимали православие. А дочери — наоборот чаще всего, отказывались от него. Смотря за кого замуж.

И это не мы такие — жизнь такая. Не было принято в Европе настолько уж придерживаться веры и конфессии. Было. Не спорю. Но, не так чтобы уж совсем не случались переходы. Католики больше держались, а всякого рода реформистские конфессии смотрели на жизнь просто.

Да, и католики. Париж стоит мессы, как сказал в своё время новый католик Генрих Наварский. Он к ним. Невесты в обратную сторону. На улице у нас XVIII век просвещения.

В конце концов, мы все — христиане.

Мы с Цесаревичем слегка киваем, сохраняя достоинство, и продолжая беседу вполголоса.

— Как тебе Кёниг?

— Типичный немецкий город. Что-то вроде нашей Риги той же. Петербург не такой. И хоть у нас вокруг столицы полно немецких названий, но, у нас другой стиль. Не такой мрачный. Ты, как, собираешься Кёниг вообще присоединять к России?

Делаю неопределённый жест.

— Я не знаю, сын. Как жребий ляжет. Понимаешь, есть всегда желание получить всё, а потом хотя бы половину, а в конце — хоть что-нибудь.

— И что для тебя «хоть что-нибудь»?

— Мемель и округа. Нам нужен незамерзающий порт.

— Но, пап, ты же провозгласил себя Царём Пруссии.

Киваю.

— Да. Но, этого никто не признаёт. Твоему прадеду понадобилось два десятка лет, чтобы титул Императора Всероссийского признала та же Франция. Это политика, торги, расклады, союзы. Очень много всего. Часто приходится где-то что-то уступать. Или, наоборот, откусить пожирнее, а потом торговаться насчёт того, что мы готовы вернуть обратно и за что на обмен.

— Земли?

— Не обязательно. Условно, если в бою будет пленён наследник престола противника, то с его папашей, или кто там на троне, уже можно торговаться об уступках и каких-то признаниях, в обмен на освобождение пленённого. Всяко бывает.

Помолчали.

Вдруг Павел выдал потрясающую по глубине фразу:

— Немцев тут много. Даже больше чем в Петербурге.

Я чуть не расхохотался привселюдно.

Киваю.

— Интересное и глубокое наблюдение. Мы, вроде как, в Германии.

Сын усмехнулся.

— Шучу я. Хотя, да, немцев много. Что мы с ними будем делать?

Улыбаюсь:

— Устами младенца… Не знаю пока, сын. Посмотрим. Отдавать их Августейшему брату Фрицу у меня нет никакого желания. Точно не сейчас. Да, и, вообще. Возможно, кроме Мемеля, и не стоит их включать в Россию. Впрочем, посмотрим по итогам войны и мирного соглашения.

Мы говорили по-русски. Как только мы пересекли границы Германии, мы, не сговариваясь, перешли на русский. Почему? Не знаю. Может потому, что мы тоже, в сущности, немцы. Но, двум Государям Всероссийским, Самодержцу и Цесаревичу, говорить в Германии на немецком — это какой-то моветон. Мы — русские. Хоть и немцы по крови большей частью. Особенно Павел. Впрочем, для середины XVIII века понятия немец и немецкий язык не несут какого-то политического или даже национального содержания. Всяких немцев в Европе вагон и маленькая тележка. Да и сами немцы сходу не перечислят сколько у них всяких герцогств и княжеств. Есть Священная Римская Империя германской нации, но это довольно аморфное образование. И Империя эта Римская мало как мешает своим частям воевать между собой и с соседями. Так что немцы благополучно и с упоением продолжают резать друг дружку. Бог им в помощь и Бог им судья. Как говорится, Бог узнает своих.

Я не пастор, чтобы учить их жизни и проповедовать благочестия. Своих дел хватает.

С нами раскланивались всякими реверансами. В целом, по докладам, настроение, в городе и округе было сносным. Шла война и Пруссия, похоже, её проигрывала. Ну, даже, если и выиграет по итогу, как это отразится на жителях Восточной Пруссии? А никак. Перепресягнут Фридриху и радостно встретят своего Государя. А проиграет Фриц войну, так и местным что за беда? Зато избавились от тягот войны и разрушений. Налоги, как собирались, так и собираются. Рекрутов пока не забривают. Тех солдат и офицеров, кто перепресягнул Петеру Третьему, просто выводят из города и оттягивают вглубь тыла. Обычная предосторожность от возможных мятежей. А так, ничего эдакого не происходит. Торговля идёт. Никаких грабежей и насилия.

В конце концов, Петер Третий и Пауль — немцы. Свои, практически. Чего нервничать понапрасну?

— И что ты хочешь, пап?

Пожимаю плечами.

— Трудно сказать определённо и категорично. Повторюсь, идёт война. И у нас нет выхода в Мировой Океан. А это плохо.

— А Архангельск?

Что ж, наши занятия географией и политэкономией проходят не зря. Да, Павлу всего двенадцать. Но, я, всё же, профессор университета из далёкого будущего, да и мама наша очень образованная и просвещённая. Не говоря уж о целой веренице преподавателей самого высокого здешнего уровня, которые готовят России Наследника Престола.

Кривлюсь.

— Ты до Архангельска самого доберись сначала. Тем более с серьезным грузом. Тем более, что там сезон не такой уж и продолжительный. Потому я тебе и говорил, что нужно нам ещё хотя бы два порта в незамерзающей части Финляндии и Норвегии. Как и Мемель на Балтике. Кстати, сын, напомни мне, на чём поднялись немецкие города на Балтийском море?

Тот пожал плечами. Типа очевидный же ответ.

— Ганза.

— Именно! Ганзейский союз установил льготные пошлины для своих членов. Но, после присоединения Новгорода к Москве, нас с побережья Балтики вышибли. Твой прадед, после неудачных попыток это сделать до него, таки смог пробить это самое «Окно в Европу» и мы вновь получили доступ к Балтийскому морю. Я лишь расширяю это окно. Да, это не Мировой Океан, по крайней мере в военное время, когда Любекский канал и проход мимо Дании заблокированы. Но, даже в таких условиях, при наличии сильного флота, мы можем обеспечить морскую торговлю и перевалку грузов между нашими городами на Балтике. А дешевле транспорта, чем река и море, просто нет. Да и быстрее намного.

Кивок.

— Да, я знаю. Пап, когда мы поедем на саму войну?

Самый неприятный момент.

— Ты останешься в замке. В Штабе Ставки Верховного Главнокомандующего.

Он едва не плакал.

— Ну, пап, ты же обещал меня взять…

— Я тебя обещал взять с собой в Восточную Пруссию. Вот мы здесь.

— Пап…

Вздыхаю.

— Сын. Потерпи. На твой век войн ещё будет предостаточно. В той огненной каше, что будет на поле боя ты ничего сейчас не поймешь. Дым, огонь и суета. А здесь, у тебя будут офицеры Генштаба и карта с фигурками артиллерийских батарей, бригад, полков и батальонов, воздушные шары, тылы, фланги, обозы. Офицеры будут тебе комментировать что происходит и почему то или иное происходит. Это тебе не игрушки в Петербурге на манёврах. Это настоящая битва. Световой Телеграф будут приносить новости и изменения. Учись. Война не завтра закончится. Ты даже успеешь вырасти. Так что не волнуйся о том, что всё пройдёт мимо тебя.

— Пап. А можно, после сражения туда мне приехать?

— Зачем?

— Я хочу видеть, как оно на самом деле.

С сомнением смотрю на него.

— Поле боя — не лучшее зрелище, уж поверь мне. И пахнет там не розами. Будешь просыпаться в кошмарах. Тебе не понравится.

— Я не барышня, чтоб падать в обморок. Это война. Если я этого не увижу своими глазами, для меня все эти карты будут такими же игрушками, как в нашем дворце в Петербурге. Позволь.

Хмыкаю.

— Твоя мама меня убьёт. Ладно, я подумаю. Но, только после битвы.

Всё там, конечно, не уберут, но, хоть самое вопиющее. Впрочем, аромат битвы и через неделю не выветрится. Это не зимой сражаться. С другой стороны, зачем я сына сюда тащил? Цветочки нюхать? Видами любоваться? Он — Наследник Престола и будущий полководец. Или я его сегодня в пыточную водил просто поглазеть? Нет. Я рощу и воспитываю Правителя Всероссийского. А там не только балы и приёмы, но и грязь, и кровь.

И дерьмо.

— Хорошо, сын. Договорились.

— Спасибо, пап.

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. НОЙМАРК. ЦОРНДОРФ. 23 августа 1758 года.

Гвардии секунд-майор Анучин высоко сидел в своём гнезде старого дуба оседлавшего высокий холм у правого берега Гроф-Брука, ручья не широкого, но топкого. Подчинённые ему два отделения егерей заняли позиции в окружавшем Ивана леске ещё вчера утром. Пошумев, сюда выгнав местных и живность здесь сначала прошли гренадёры Любомирского. Они же выставили из трёх человек пикет у моста Дармицель. Собственно и этот пикет, и мост, и ещё три мост справ и два слева Анучину с его лёжки прекрасно видно. Так что, Иван Агапович и своих вставших у Картшена, и пруссаков, прошествовавших за его спиной по дороге до моста у мельницы через речку Миттель рассмотреть успел.

Иван после Персии немного и на «стратегических курсах» поучился, потому недоумевал, отчего учивший их генерал-фельдмаршал Кейт выбрал такую неудобную для обороны позицию. Нет, если бы Фридрих прямо от Кюстрина наступал — то позиция хороша. Но он то заняты русскими Кварченский холм с востока обошел. Можно было бы одними егерями пруссаков на переправах сдержать. Яков Виллимович командир опытный, но что вчера не было даже приказа пожечь мосты. Если бы не осмотревший позицию и те же переправы вчера Государь, то секунд-майор не сомневался бы что расположение войск оказалось ошибочное. Но! «Где Пётр Фёдорович — там победа». Значит готовит русский император Фридриху какую-то каверзу. Ему же, Анчуину, да и Фридриху, рано знать об этом!

У Ивана тут свои задачи есть. Его меткачи контролируют не только ближайшие мосты. Хотя уже этим они перекрывают возможность скрытного скопления у наших войск в тылу противника. У пятерых из них лучшие длинноствольные штуцеры-«винтовки», заряжаемые с казны. Ручная работа! Снаряжённые с аптекарской навеской патроны, пули «распирающие» особые, капсюльный замок, откидной в бок винтовой патронник, над стволом трёхкратного увеличения прицел. Окуляры — две капли чистейшей родниковой воды размером с алтын. На переднем метки. Очень для стрельбы удобные. Уверено на версту и пару цепей бьёт, то есть на тысячу двести мер по новой императорской системе. В общем, не винтовка — песня! Стоит правда каждая как вся Иванова деревня. И весит не мало: четырнадцать с половиной фунтов, по-новому это почти шесть кило. Так и с того что? Не егерям за винтовку платить, и не им в бой стоя ходить. Выбрал позицию, оборудовал лёжку, положил ствол на упор и сам рядом лежи. Главное глаза открытыми держи — цель пожирнее не упусти.

Остальные его меткачи, тоже не с пустыми руками, конечно, по номерам распределены. Ещё у пяти штуцеры попроще. У остальных пистоли и подзорные трубы. Они больше для наблюдения и охраны. Да вот один такой на соседней ели на десять метров выше Ивана сидит. «Тювик» самый легкий, у него два пистоля, бебут да трубы бинокулярные увеличением четыре у короткой, а у длинной двенадцать.

Глазастый малый. Как Сыч, он же сержант Ганнибал, после Гросс-Егерсдорфа с дерева свалился удачно, пришлось новые «глаза» искать. А тут Гурий Иваныч к отцу из Шляхетского корпуса сбежал… Выпороть бы. Да ведь на войну бежал, а не обратно. Вот и сидит второй день лейб-гвардии каптенармус Анучин младший высоко на ели, пропитывается смоленым и боевым духом. И много ещё чем. Такая уж у егеря жизнь. Не розами она пахнет.

Тювик поднимает руку над головой. Держит. Опускает её указывая на восток.

Хумай отвечает таким же понятием руки. Берёт подзорную трубу. Наводит. Ничего особенного. Тучки и солнце. Снизу пруссаки готовят к атаке полки. Что же сын увидел?

Повернувшись Иван видит, как глазастый отпрыск сложив из пальцев козу «торкает» её вперёд. Потом раскрывает ладонь и, покачав в локте, чуть поднимает её.

Секунд-майор напрягает глаза. В далеке, над холмами у самого горизонта невысоко парит странная птица. Иван поднимает командирский бинокль. Точно! Планер. С едва различимым даже с четырёхкратным увеличением наблюдателем. В верстах наверно в десяти-двенадцати.

Указательный палец Тювику вверх и кивок. Зоркий. Тихий. Терпеливый. Будет из парня толк. Бой ещё не начался, а то что не уйдёт отсюда Фридрих без короба сюрпризов сын увидел.

А Фриц похоже начинает, артиллеристы подпалили фитили. Анучин сложил руки и щебет свиристели полетел над лесом. Лес затих. Только где-то у реки зарянка поддержала беспокойную птицу.

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. НОЙМАРК. ЦОРНДОРФ. 23 августа 1758 года.

— Ваше Королевское Величество, — фон Мантейфель отдал приветствие приблизившись к обозревавшему дымы сражения начальству.

— О, Генрих! — приветствовал генерал-лейтенанта король, — на какую няньку ты оставил своих померанцев? На Цитена? Этот старый Буцефал может не дождавшись Вас начать наступать.

— Не наговаривайте на Ганса, Ваше Величество, — ответил генерал, — он не Зейдлиц чтобы приказы обходить.

— Ну, ну, Генрих, я не смогу вам второй раз стоять против вашего кузена Ивана, — ухмыльнулся король, — если он его захватит первым, то вы брата у русских не обменяете, он же вроже как раз у этого русского Цёге-фон-Мантейфеля заложником в поместье?

— Да, Ваше Величество, — под твердил Генрих, — даже письмо недавно прислал.

— Что пишет?

— В основном семейное, — пояснил генерал, — но вот отмечает когда они русским под Гросс- Егерсдорфом в тыл вышли то их встретили щиты.

— Только ко то?

— Нет, Ваше Величество, но когда мы подступили к русским они тоже выставили щиты, — к отметилфон Мантейфель.

— И как это им против наших пушек помогло? — удивился Фридрих, — разметало уже наверно в клочья вместе с стоящей за ними пехотой⁉

— Разметало, и горит как захваченный с утра нами русский обоз, — подтвердил генерал.

Фридрих скривил нос. Оказавшийся сенным русские вагенбург с самого утра противно чадил.

— Стоп! Генрих! — повернулся в недоумении король Прусский, — там что так много щитов что бы дымить?

— Так точно, Ваше Королевское Высочество! — отрапортовал генерал, — мои лазутчики сползали к их позициям, так вот их «стойкие гренадеры» тоже в массе своей горят.

— И не уходят? — удивился Фридрих, — железные люди!

— Стойкие. Но не в этом дело. Это чучела.

— Чучела? — изумился Фридрих.

— В основном одетые в русскую форму и кирасы чучела, — пояснил фон Мантейфель, — а за ними есть невысокий бруствер и наверно окоп, русские жду наше атаки там.

Фридрих сжал губы и нервно задышал.

— Dreckiger Arschloch! Выродок голштинский! — выплюнул правитель Бранденбурга, — варварами правит и так и воюет, подло! От пуль прячется, а беззащитный Кюстрин сжёг!..

Генерал фон Мантейфель слушал высочайший словесный мат стоически. У правящего Гогенцоллерна была очередная истерика. Ему надо выговорится. Найти виновного. Ведь не может же король быть виновен в том что уже спалил четверть порохового запаса артиллерии, и потерял пятую часть батарей в ответном огне, паля по сути по воробьям?

— Scheiße! Генрих, езжайте к своим батальонам и принесите мне голову придумавшего это бесчестие! Фермора или Кейта. А я её оправлю их московскому ордынцу! И пленных не брать! Трусы не достойны жить! А за сгоревших детей и немок Кюстрина не знайте этими варварам пощады! Идите!

Козырнув, генерал вскочил на коня и поспешил к своим кирасирам. Конечно первой должна пойти пехота, но ворваться в русский штаб суждено будет не им. Пруссии нужна эта победа! И Генрих фон Мантейфель, как и его король Фридрих Великий, за ценой её не постоит.

БРАНДЕНБУРГ. НОЙМАРК. ЦОРНДОРФ. 23 августа 1758 года.

Капитан Лопухин пользуясь краткой передышкой собирал немногих уцелевших гренадер своего первого гренадерского полка. Полковник Языков державшийся после ранения из последних сил был отправлен в тыл, а сам Авраам Степанович остался за старшего офицера. От полка если и осталось разве что на батальон, то хорошо, потому Лопухин ставил в строй и смешавшихся уже на поле стрелков Санкт-Петербургского и Вятского полков. Капитан последних, фон-Вейсенштейн, был сильно ранен прусскими штуцерниками и потому старшинство сбереженного от сабель и пуль Лопухина без возражения принял.

Странная штука жизнь. Старший брат и отец Авраама сгинули в сибирской ссылке. Мать, прежняя Императрица, из прихоти своей, изуродовала. Но, двенадцатилетнего Абрашу не тронула, дала родственником поднять его и обучить в Рыцарском ещё корпусе. Господь гнев Царский отвёл. А сегодня от ран и смерти пощадил. Для чего? Что б Петру Фёдоровичу служить? Тому, кого брат с матерью, как говорят, придушить вожделели? А. Пустой. Трёп один был, да и не стали б они и говорить ежели б знали какой сильный будет и заботливый у России Государь.

А сегодня…

Сегодня, за час до полдней, пруссаки как начали палить… Полегли бы все солдатики под их пушками. Так фельдмаршал Кейт вместо гренадеров под огонь чучела пустил, пока Лопухин прятался с гренадерами в окопах. Пока дымом не заволокло конечно и в чучельном полку немало живых было. Изображали движение, даже стреляли немного. Но потом Фридрих час по соломе в мешках да кирасах свои ядра изводил, а как понял, что к чему, то гвардию на их фланг бросил. Первую атаку отбили. Полк ещё целый был. Задумка Царская сработала. Что это не Якова Вилимовича хитрость та была, вся армия твердит. Кейт командир умелый, но с фантазией у него не очень. А вот Государь… Государь — велик полководец! Хитёр, дерзок, но обстоятелен в своих дерзновениях.

За пехотой король прусский на гренадер Зейдлица своих пустил. Еле устояли. Побили их немцы много. Дяде Василию Абрамовичу даже пришлось лично дрогнувших Вохонжцев собирать. Чуть сам в плен не попал. Авраам, как увидел, что генерала Лопухина уводят, так ротой и ударил в штыки. Коробочку тем раскрыл. Дядю спас, хоть тот и ранен сильно, а половину своих положил. Если бы не кирасиры генерала Демику, ударившие ударившие прусским «коллегам» во фланг, то и сам бы Авраам пал и положил всех кто остались от его роты.

— Капрал, — крикнул, хрипя Лопухин прокопчённому усачу бредущему с парой фузилёров Вохонжского полка, — давай суды!

Окликнутые солдаты повернул к гренадерам.

Пару взводов вроде Лопухин собрал. Уже не плохо.

Немцы ж не просто откатили. Наверняка каверзу готовят. Пушки их вроде притихли. Значит, опять конницу ждать. А её только встав в квадрат только и можно сдержать пехоте.

— Становись, вторым рядом, — скомандовал Авраам пришедшим, — патроны есть?

Капрал кивнул. Показал пальцами три.

«Немой что ли?»

Негусто.

— Кристов, — кликнул он своего фурьера.

— Да ваше благородие!

— Дай им ещё по одному на ствол, — распорядился командир,

Патронов нет. И те что есть — «трофейные». Что успели у мертвых собрать впопыхах собрать, то между бойцами и распределили.

Где патроны? Дайте патроны!!!

— Абрам Степанович, а может по два выдать? — спросил фурьер.

Лопухин покачал головой. Если кто останется в живых, то нет патронов на них. Совсем. И взять негде. Будь ты хоть трижды герой. Да, тут и один успеть бы перезарядить в поле. А потом в штыки.

Как и всегда.

Вот и немцы скачут в пыли.

— Сомкнуть ряды! В коробочку! — кричит Авраам, — стрелять по готовности!

Не до залпов уже.

Вот и первые гусары полегли. Но, темп не снижая, налетели на пехоту. Разрядили пистоли. Кристов, пронзенный рядом с командиром насквозь, даже не охнул. Он успел перезарядится и сил хватило фузею поднять. Так что, напоследок, ещё одного пруссака фурьер грохнул. Лопухин, забрав из слабеющих рук фузею, занял его место в каре. Пустое сейчас приказы раздавать. Солдатики службу знают. Не отступят.

Укол. Выпад. Саблю отбить. От пуль дрожать.

— Казаки! — орёт кто-то.

Казаки?

Казаки…

Ну, может, сегодня не придется Аврааму умирать…

Удар. Кровь на плече. Достали вроде.

Стоять. Стоять. Саблю вместо фузеи достать.

Врёшь…

Не возьмёшь меня так…

Снова над капитаном заржала лошадь.

Всё?

Нет. Замахнувшийся на него немец проткнут пикой. Но, и сам, спасший Абрама казачок, наземь летит. Молодой вроде. Мельком пролетел. Новый угрожающий силуэт.

Лопухин приседает и тащит здоровой рукой мальца к себе. Затопчут же в «хороводе».

— Сюды! — хрипит капитан.

— Я…

— Молчи… Не помочь им… Не мешай… Затопчут… Голову береги…

Конная канитель кружится вокруг каре. Ощетинившейся штыками пехоте и казакам с гусарами и нет дела до них.

Лязг металла. Выстрелы. Взрывы. Свист шрапнели. Всё кипит. И воздух. И земля.

— Тихо… Сдвигаются… Двинулись от нас… Дальше…

Лопухин поднял голову.

— Повезло нам с тобой. Не затоптали нас пруссаки копытами. Могли и затоптать. Неудачно легли под них. Конь страшен, если ты упал под его копыта. Ладно, беги к своим.

— А ты?

— Подожду лекарей из команды. Ранен я… Кровь перемотаю… Возвращайся. Как тебя зовут-то, воин?

— Емелька, — ошалело отвечает тот, — из донцов. Спасибо, ваше благородие, — дрожа голосом говорит казачок, — век что спасли не забуду.

— Это тебе спасибо, казаче, — морщась, отвечает Лопухин, — что — первый твой бой?

Емельян кивает.

— Он видно, его главное пережить, — говорит Авраам, — а ты не просто пережил, ты с толком бой принял. Вон немец с твоим копьем в боку не шевелится уже вроде.

В глазах казачка удивление и ужас. Но, трясучка, вроде, проходит.

Емельян тяжко вздыхает. Поднимает оброненную кем-то фузею. Поднимается.

— Будь здоров, дядька.

— И тебе не хворать. Фамилия-то у тебя есть какая?

Кивок.

— Пугачёвы мы. Емельян Пугачёв я. Прощай, дядька.

— Свидимся.

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. НОЙМАРК. У БЛОМЕНБЕРГА. 23 августа 1758 года.

Люблю я высокие места. И этажи, и горы и ложи… Сидишь себе спокойно. На красоту глядишь. А если ещё оптика есть. Бинокль там театральный или вот как у меня — бинокуляр с шестидесятикратным увеличением. Стекло конечно чуть мутновато, хотя нет надо линзы протереть. Отрываюсь от неплохого по здешним временам телескопа. Ветерок колышет листву ясеня, затеняющего мой наблюдательный пункт на холме. Пробравшееся между листьев солнце уже за правое ухо светит, но обзору не мешает.

Хорошо. Спокойно. Мошка не докучает.

За Цорндорфом Битва кипит. Но, шум её крадут холмы да лес. Да и догорающий наш обоз немного немецкие тылы закрывает. Хотя, какие там тылы. Фридрих уже всё почти в дело пустил. С утра вот пытался снести наш южный фланг, теперь на северный нападает. Прижимает Броуна к Квартшену, но, тот не даёт себя сбросить в обрыв. Лапухин ему огнем пытается помочь, но соединится Галген-Груд мешает. Овраг с мелким ручьем, но берег там крутой. В общем, сложная диспозиция.

Из этой войны, в прошлом, я, собственно говоря, помню только три названия: Госс-Егерсдорф, Цорндорф и Куненсдорф. Как и то, что все три раза Фридрих нас почти побил, но, потом, сам едва ушел. Причем здесь вот, в «Деревне гнева», была наиболее кроваво. Значит Фридриху глянулась позиция и подловить я его мог только здесь. В других местах мой запас послезнаний вовсе в ноль шёл. Местные вроде умные. Задним числом. А как я увидел, как эти «рыцари» воют, так у меня разве что ум за разум не зашел. Подучил их как мог их конечно. Я всё же военный потомственный, хоть сам только срочку служил и по срочке сержантом ушел. Но, читал много. С какой стороны пушки с фузиями заряжают здесь уже тоже знаю. С обоих, кстати. Хотя пока с казны меньше. Но, я стараюсь.

Вот и сейчас мои мелкие пушки косят загоняющих нас к краю холма пруссаков. Стреляют и единороги. Навесом, как гаубицы. Пехотинцы плотно сошлись. Линия у нас узкая. Потому немцы почти и не стреляют. Впрочем, не только по тому, Александр Никитич Вильбоа половину немецких пушек огнём подавил, да расчёты выбил. Но, если на край наших загонят Фридрих напрямую наводку свою артиллерию выведет. Вижу, что дерутся немцы жестоко. Добивают наших раненых, сволочи. Воздам я за то им.

Непременно.

Братца Фрица я конечно тоже понимаю. Разнёс три дня назад мой Фермор его основные склады и магазины. Ну, и, заодно, стоявший вокруг них городок Кюстрин спалил. Бывает такое на войне. Фридрих вон тоже в начале лета сделал то же самое с половиной Праги. Да и не может город, названный основателями Костров, не гореть! Карма у него такая. Мы тут ни при чём. Почти. Но, разгневался Фриц. Осерчал. Потому и пришел.

Купился.

Ну, ещё мою армию от Берлина отбить пожелал. Да и на меня в подзорную трубу посмотреть. Он не знает, но, на Берлин я бы и сам не пошел. Потому, может, я вижу сейчас в две трубы бинокля самого Фридриха, а он меня нет.

Вау! Вот мой Августейший брат терпение потерял. Знамя выхватил. Обеими руками держит. И впереди своей пехоты пошел.

Дурак!

Вот убьют его, что я буду делать?

— Александр!

Подзываю я адъютанта.

Будущий «принц Италийский» спешит с охотой.

— Да, Главком! — вытягивается Суворов во фрунт.

Быстро усвоил что не надо по новому Уставу меня по всем величествам и высочествам на передовой величать.

— Скачи к сигнальщикам, — инструктирую секунд-майора, — скажи точно следующее «Передайте в лес 'Отбой!» срочно. Подпись «Коба», лети, одна нога тут другая здесь!

Александр Васильевич, взлетев на коня, спешит на соседний холм.

Смотрю в бинокль. Дурак он и есть дурак.

О треуголка отлетела!..

Дуррак! Я! Я! Dummkopf! Там же рядом со своими снайперами Анучин!

Подстрелят Фрица! Как рябчика на охоте. Надеюсь успеет Суворов.

Вроде успел Суворов. Огонь прицельный прекратили. Но, всё равно Фридрих вспыльчивый дурак. Гений. Но, дурак. Если что, то Наследник у Фрица весьма юн. Значит, армию в руки Генрих брат Фридриха возьмёт. А тот стратег! Не будет переть со знаменем под пули, и солдат зря класть своих солдат не будет, ном маневром и измором своё возьмёт. Зачем мне сие кино?

— Что ж, господа, — обращаюсь я к окружающим меня генералам, — работаем по плану, через четверть часа выступаем, скачите к своим войскам.

До поля битвы моим чудо-богатырям минут сорок ходьбы. Через лес. Конница Александра Понятовского и Петра Румянцева будет там конечно раньше. Их задача отвлечь пруссаков и выманить проламывающих мои полки кирасир Зейдлица на кавалергардов Голицына и тяжелых кирасир Мюнхгаузена. Иероним давно графом стать хочет. Вот пусть постарается.

— Хлавкм, — выдохнул вернувшийся обратно галопом Суворов, — передали.

— Там поняли?

— Да, Главком, ответ, пришел.

Ну надеюсь успел. Пора.

Фридрих вон тоже торопится, и мы как люди вежливые больше не будем его заставлять ждать.

Пора и мне на сцену.