Полюс Доброты

Глава 24

Кирилл. Туапсе. 1524 км от Бункера

В доме, куда гостей привели на постой, ощущение Кирилла, что оказался в сказке, усилилось.

Дом был разделен на две небольшие комнаты беленой печью. В одной комнате напротив печи стоял буфет, наполненный посудой, у окна, украшенного занавесками - деревянный стол, покрытый скатертью, и две длинные лавки. Пол застилали плетеные дорожки. Сказочный колорит нарушал разве что угол, выделенный под кухню - с электрической плиткой на разделочном столе, явно из времен до того как все случилось. А со стены напротив входа на Кирилла взглянул знакомый – и в то же время показавшийся незнакомым - портрет. Поза женщины, прическа, платье – все в точности повторяло картину, виденную в Лунном Кругу. Должно быть, здесь в каждом доме висит такая, - подумал Кирилл. Интересно, где они взяли столько репродукций? Неужели наладили печатное производство?

Он подошел к портрету, пригляделся. И понял, что это не репродукция. Знаменитую картину скопировали, и сделал это, несомненно, талантливый художник. Он, вольно или невольно, придал женщине совсем иное выражение лица - томность и лукавство в ее глазах сменились одухотворенным светом. Те же черты, но совершенно другой взгляд. Эта женщина соответствовала громкому имени «Мать Доброты» куда больше, чем оригинал.

Ангелина, войдя, посмотрела на портрет и прижала руку к сердцу.

- Кто это рисовал? – Кирилл кивнул на картину.

- Мать Мария или кто-то из ее учеников.

- А...

- Это спальня. – Ангелина явно не горела желанием обсуждать с Кириллом вопросы искусства. Она распахнула дверь в другую комнату. – Душевая и туалет на улице, во дворе. Здесь полотенца и рубашки, – положила на одну из двух стоящих в комнате кроватей аккуратную стопку. – Мы просим вас одеться. У нас считается непристойным оголять тела.

- Охренеть житуха, - восхитился Джек. – А чего не все в колпаках ходите, как пахан? Чтобы уж вовсе мужиков от баб не отличать?

Ангелина кротко улыбнулась. Она смотрела по-прежнему на Кирилла, Джека будто не замечала.

- Э-э-э, - глубокомысленно выдавил Кирилл. До сих пор ему не приходило в голову, что руки, выглядывающие из рукавов майки, можно приравнять к непристойному оголению. – Хорошо, мы оденемся.

- Скоро вам принесут пищу, - пообещала Ангелина. И ушла.

- Пищу, понял? – плюхаясь на кровать, бросил Джек. – Не обед, не еду – пищу!

Кирилл пожал плечами:

- Привыкай. – Тоже сел на кровать. - Тридцать лет – долгий срок, я читал, что смена поколений происходит через двадцать. В здешних местах жизнь развивалась по своим законам. Попади эти люди к нам, тоже бы удивились.

- Мы хотя бы по Матери Доброты не загоняемся!

- Мы – это мы. А вспомни, что в Киржаче творится?

- Да сколько их там осталось, в Киржаче? Того гляди, последние помрут.

- То-то и оно. Там того гляди помрут, а здесь у людей есть возможность продолжать род.

- Во-от, - поднял палец Джек. – Эта песня хороша, начинай сначала! Откуда возможность? Не реально же Мать Доброты детьми отоваривает?

Кирилл развел руками:

- Я знаю не больше твоего. Надеюсь, этот Шаман прояснит, наконец, ситуацию... Кстати. Не говори, что не прислушивался. Как он, что?

Джек поморщился:

- Как медом обожрался.

- В смысле?

- Да я раз облопался по детству – в Пекше, на пасеке. Во рту сладко, в брюхе сладко, в глазах – и то кажется, что сладко! Вот Шаман, он вроде того меда. И плохого ничего – и вязнешь так, что не выпутаться. Да ты неужто сам не чувствовал? Пока он рядом был?

Кирилл задумался.

- Н-ну... Я спокойствие чувствовал. Защищенность. Как будто на перину уложили и колыбельную поют... Но я это с общей атмосферой связывал. Хорошо у них тут.

Джек кивнул:

- Хорошо. Особенно после того, как по камням ноги бил. Может, это и не Шаман, конечно. Может, глюки у меня с устатку... Ладно, бункерный. – Он встал. - Пойду погляжу, что у них там с душевыми.

***

Обед принесла женщина, внешне напоминающая Ангелину - в таком же платье и косынке, – но характером разительно отличающаяся от строгой спутницы Шамана. Она назвалась Марией. Смешливая, подвижная, ловко выгрузила из плетеной кошелки принесенную снедь. Достала из буфета и принялась расставлять на столе приборы.

А Кирилл заинтересовался тканью, из которой были изготовлены оставленные им с Джеком рубашки и полотенца.

- Скажите, - окликнул Марию, - а где производят эту ткань?

Женщина отчего-то прыснула. Переспросила:

- Ткань-то? Да кто ж ее производит? Полотно – ткут, известное дело. Там, за горами, - махнула рукой в неопределенном направлении, - поселок есть. У них синь-трава хорошо растет, целые поля засаживают. Траву собирают, сушат, мнут, потом на нити раздергивают, а потом из нитей полотно выходит. Мать Доброты научила, мира ей и добра, - женщина прижала руку к сердцу.

- А синь-трава так называется потому, что у растения цветы - синие? – уточнил Кирилл.

- Да. – Мария мечтательно улыбнулась. – Сама-то я за горами не была, не видала. А Шаман рассказывал, что красотища – глаз не оторвать! Чисто море, когда цветут. Мать Доброты ему синь-траву во сне показала, - поделилась с Кириллом она. – И саму ее, и что с ней дальше делать. Мать Доброты Шаману еще при старом мире являлась. Говорила, что скоро плохая жизнь закончится, и все вокруг по-другому будет. Вот оно и стало по-другому.

- А вы помните, какой была жизнь до того как все случилось? То есть, при старом мире? - Мария выглядела ровесницей Кирилла.

- Нет, - засмеялась та, - откуда же я помню? Я тогда малая была. Но Шаман много рассказывал! И картинки показывал. И сейчас про старую жизнь, нет-нет, да вспоминает… Плохо, говорит, тогда люди жили. Злыми были, жестокими! Обижали друг друга. Сейчас-то, конечно, все не так, спасибо Матери Доброты. – Мария прижала руку к сердцу. – Не оставляет нас, днем и ночью приглядывает. Если мы не знаем чего – всегда подскажет, научит.

- А как она это делает? Ну, подсказывает? – Кирилл всё не мог избавиться от ощущения, что его дурачат. Хотя Мария выглядела вполне серьезной.

- Так, через Шамана, - удивилась женщина. – Всё, что у нас есть – детишки, сады, поля, - все от Матери Доброты пришло. А Шамановыми устами она с нами разговаривает. Слышит он ее, во снах. Иной-то раз и мне слыхать, как разговаривает. И Ангелина говорила, тоже слышит. И Серафима.

Кирилл нахмурился:

- Не понял. Шаман, что - разговаривает во сне?

- Ну да.

- А вы… э-э-э… живете вместе с ним? Если слышите?

Мария прыснула:

- Ну а где ж еще жене-то быть, если не при муже?

- При каком муже? – Кирилл запутался окончательно. – То есть... Шаман – ваш муж?

- Ну, конечно! А я разве не сказала?

- Нет.

Мария всплеснула руками и снова засмеялась:

- Вот же бестолковая, заморочила голову! Надо было сразу сказать. Муж. Ангелины, Серафимы и мой.

Тут Кирилл почувствовал, что у него отваливается челюсть. Хлопку входной двери обрадовался, на вошедшего Джека посмотрел с благодарностью. А в следующую секунду Мария взвизгнула.

- Ты чего, красавица? – удивился Джек. Он стоял в дверях и придерживал обмотанное вокруг бедер полотенце. – Мышь увидала, что ли?

Мария смотрела на него, вытаращив глаза. Она стремительно покраснела, потом побледнела, а потом опустила голову и бросилась к выходу. Мимо Джека попыталась проскользнуть осторожно, боком - так, чтобы ни в коем случае не дотронуться и не поднять на него глаза. Джек недоуменно отстранился с дороги. Мария распахнула дверь и, едва ли не бегом, выскочила из комнаты.

Джек выглянул за порог, посмотрел ей вслед. Нырнув обратно и закрыв дверь, осведомился:

- Ты до чего бабу довел?

- По-моему, - медленно проговорил Кирилл, - это ты довел.

- Во нормально! А ничего, что меня тут вообще не было?

- Ты слишком феерично появился.

- Чё?

- Наповал, говорю, сразил своей красотой! Есть ощущение, что наша одалиска голого мужика сейчас впервые в жизни увидела.

Джек присвистнул. Посмотрел на полотенце:

- Я не голый.

- Ничего, ей хватило.

- А как ты ее обозвал?

- Одалиска. Так называли женщин, живущих в гареме. – Джек по-прежнему смотрел с непониманием. Кирилл добавил: - Гарем – это несколько жен при одном муже.

- Угу, - помолчав, сказал Джек.

Подошел к столу, подозрительно заглянул под крышку принесенной Марией кастрюли, понюхал содержимое. Потом заглянул в принесенный ею же кувшин. Констатировал:

- Бухлом не пахнет. Уже всё выжрал, что ли?

- Да если бы. – Кирилл потер виски. – Хотя не знаю, сколько надо выпить, чтобы до такого додуматься… У них тут, видишь ли, очень своеобразное мироустройство.

***

- Итак, вы собрались бежать от холодов, - подытожил рассказ Кирилла Шаман. – Сколько вас?

- В нашем поселке около ста человек, включая детей. – Разговаривать с Шаманом было непросто – из-за надвинутого на лицо капюшона. Оказалось, что говорить будто со стенкой, не наблюдая ответной реакции, то еще удовольствие, Кирилл с трудом сдерживал желание попросить Шамана снять капюшон. - Но есть и другие поселки. Оценить общее количество переселенцев я пока затрудняюсь, но, надеюсь, это не станет проблемой. По пути мы видели много необитаемых мест.

Голова в капюшоне покивала:

- Места здесь достаточно, не спорю. Но вы, вероятно, заметили – у нас свои порядки. Мы живем по законам, которые дала Мать Доброты. Не уверен, что ваших людей они устроят.

- Пока мне сложно об этом судить. На протяжении пути нас встречали, мягко говоря, недружелюбно. Возможности узнать о ваших порядках попросту не было.

Голова снова покивала:

- Разумеется. – Мягкий голос Шаман, казалось, обволакивал. С ним не хотелось спорить. Хотелось откинуться на стуле, вытянув ноги, слушать и наслаждаться. - Вы пришли к нам - на землю мира и добра, много лет не знающую войн - с оружием. Вы сильны, напористы. Выглядите людьми, которым не раз доводилось убивать. Конечно, вас испугались. Сражаться наши люди не умеют, они предпочли спрятаться.

- Несмотря на то, что мы не сделали вашим людям ничего плохого?

- Представьте ситуацию – на вас едет танк. – Шаман, сидящий за столом напротив Кирилла, положил одну ладонь на ребро, другую медленно потащил по столешнице в сторону первой. – Страшная машина, о которой вы знаете лишь то, что создана она для убийства. Вы впервые видите эту машину. Возможно, она остановится. А возможно, и нет. Вы останетесь стоять на месте или отойдете?

- Я бы остался, - объявил Джек. – В жизни танков не видал!

- Не сомневаюсь. Но, боюсь, наши люди не столь любопытны.

- Что ж, тогда расскажите вы. – Кирилл так же, как Шаман, положил на стол руки. Всем своим видом изобразив твердую решимость не уходить до тех пор, пока не узнает все, что хочет. - В целом я уже понял, что жизненный уклад в наших мирах различается в корне. – Джек фыркнул, сдерживая смешок. Кирилл сердито зыркнул и продолжил: - Но давайте начнем с начала? Если я правильно понимаю, самое развитое поселение в здешних краях – то, в котором мы сейчас находимся. А глава этого поселения – вы. Верно?

- Да. Верно.

- Тогда, если не трудно, расскажите о себе. Сколько вам лет?

- В год, когда погиб старый мир, было девятнадцать.

Ого! Да он старше Германа. Получается, за пятьдесят – по нынешним меркам серьезный возраст.

- А почему вас называют Шаманом? Что это значит?

Шаман развел руками:

- Так прозвали люди. Я слышу Мать Доброты и доношу до людей ее наказы.

- Видите ли. – Кирилл догадывался, что обсуждать эту скользкую тему придется и заранее подобрал слова. – В нашем мире Мать Доброты, насколько мне известно, не являлась никому и никогда. В свое время мы с Джеком, - он кивнул на товарища, - добирались до самого Новосибирска – а это четыре тысячи километров к востоку, - и, уверяю, ни там, ни в поселках, которые встречались по пути, о Матери Доброты тоже никто не слышал.

- Весьма вероятно, - грустно кивнул Шаман, – Мать Доброты являет свою милость не всем.

Повисла неловкая пауза.

Кирилл ждал продолжения, но его не было. Шаман замолчал.

- Понял, бункерный? – хмыкнул Джек. – Хрен тебе, а не Мать. Недостоин.

- Я этого не сказал. – Мягкость Шамана впервые дала сбой. Кирилл почувствовал, что он сердится - как и то, что Джек намеренно пытается вывести собеседника из себя. Ждал словесной баталии, даже на стуле подобрался. Но Шаман быстро взял себя в руки. Вернувшись к прежнему тону, закончил: - Мотивы Матери Доброты мне неведомы.

- Хотя, по-твоему, так нам и надо? – ехидно уточнил Джек. – Правильно ваша Мать делает, что не является?

Кирилл ожидал, что Шаман уклонится от ответа. Но тот сказал спокойно и твердо:

- Да.

***

В первые годы после катастрофы уцелевшему населению города, где жил Шаман, как и прочим людям, приходилось несладко.

Бешено злое солнце. Жестокие шторма, прокатившиеся по побережью и разрушившие города. Посевы, унесенные наводнением... Ни одна из бед, о которых рассказывали старики на севере, не обошла стороной и юг. Шаману, в то время девятнадцатилетнему юноше, явилась во сне Мать Доброты и научила, что в затопленных полях можно посадить рис. Над Шаманом смеялись, в его затею не верили. А он сделал так, как научила Мать, снял хороший урожай, и в ту зиму это спасло от голода многих. Следующий рассказ Шамана о явлении Матери Доброты встречали уже без насмешек.

Со временем явлений Матери Доброты начали ждать. А Шамана, как проводника Слова Её, окружили почетом и уважением. Каждое явление Матери Доброты сопровождалось новым уроком: по агрономии, производству, мироустройству. Мать Доброты рассказывала, какие культуры в какое время года выращивать, как применять полученный урожай – так, чтобы в дело шло всё, от вершков до корешков. Научила, как наладить водопровод, запустить генераторы, помогла организовать ткацкое и гончарное производство. Кроме того, Мать Доброты воспитывала свою паству. Постепенно приучала усталых, озлобленных людей любить и уважать друг друга.

Когда в одном из поселков кто-то из жителей упился до белой горячки и едва не утонул в море. Мать Доброты попросила паству не употреблять больше алкоголь. После несчастного случая, приключившегося с кем-то на охоте, посоветовала не трогать зверей – они тоже хотят жить. Пообещала научить, какую растительную пищу можно употреблять вместо мяса, и научила. После этого в поселках перестали разводить свиней. Держали коров и коз, дающих молоко, овец, с которых стригли шерсть. Мать Доброты обещала, что, когда людское сообщество, следуя ее заветам, станет добрым и справедливым, в нем появятся дети. И однажды Шаман надолго закрыл двери своего дома, не показывался на люди два месяца. Он отшельничал и раньше, бывало, что надолго уходил, посещая другие поселки. Но, чтобы закрылся в доме – такого прежде не случалось.

Ангелина, первая и в то время единственная жена Шамана говорила, что он почти не выходит из комнаты. Днем, когда все спят, ведет долгие чуть слышные разговоры. Поселок замер в ожидании. И на исходе второго месяца отшельничества, возле молельни Матери Доброты на поселковой площади появилась завернутая в одеяльце, крепко спящая девочка.

Женщина, нашедшая ребенка, бросилась к Шаману. Вместе с Ангелиной они открыли дверь его комнаты. Шаман лежал на полу без сознания. А на одеяле девочки было вышито имя: Ариадна.

Мать Доброты давала имена всем своим детям, ни один младенец не оказался безымянным. Появлялись они с тех пор во всех поселках, где почитали Мать Доброты. Всего, сказал Шаман, по его подсчетам, на юге обитало около тридцати детей. А самый дальний поселок, заслуживший появление детей, находился больше чем в тысяче километрах к северу. Шаман был там лишь однажды, принес портрет Матери Доброты и Слово Её, как приносил в разное время в другие места. Пробираться на север дальше он тогда не рискнул – не был готов к холодам и начинающейся зиме.

- А название того поселка не помните? – Кирилл мучительно пытался сообразить, почему же он-то понятия не имел о существовании едва ли не под боком нового религиозного культа.

Шаман покачал головой:

- Увы. Это было давно.

- Сколько лет назад?

- Больше десяти. Точнее, боюсь, не скажу.

- И больше вы так далеко не уходили?

- Нет. Ни разу.

- А если не секрет, чем занимались до катастрофы?

- Не секрет. Учился в университете.

- На кого?

- На финансового менеджера. По нынешним временам, самая невостребованная специальность из всех, что можно представить… Пытаетесь понять, почему именно я?

Проницательность Шамана смутила, Кирилл почувствовал, что краснеет.

- Извините. Но, согласитесь – это едва ли не первый вопрос, который приходит в голову. Вы бы на моем месте не пытались угадать?

- Непременно, - кивнул Шаман. – Более того, сам не раз думал – почему я? И пришел к единственному выводу. Мать Доброты сжалилась над самым убогим из выживших.

Кирилл недоуменно поднял брови:

- О чем вы?

Вместо ответа Шаман взялся за капюшон. И, помедлив, сбросил.

Кирилл вздрогнул.

***

Его детство пропахло прелыми тряпками. Вся маленькая, тесная, унылая квартира на втором этаже старого панельного дома, где жил с матерью, бабкой и слабоумной старшей сестрой, пропахла прелыми тряпками.

Его мать была некрасивой. Болезненно худой, с испуганными глазами и горькими морщинами на лбу и вокруг рта. Все женщины, окружавшие его, были некрасивыми. А бабка с сестрой – еще и мерзкими.

Бабка ругала и ненавидела – его, сестру и мать. Мать, по ее мнению, не должна была рожать ни сестру, ни его. Все беды, говорила бабка, от мужиков.

Его сестра мочилась в постель и пускала слюни. Он запомнил ее дебелой теткой - белокожей, веснушчатой, с торчащими вперед щелястыми зубами и разумом пятилетнего ребенка. Больше всего сестра любила грызть соломку – грошовое лакомство, которое в сетевом магазине во дворе продавали «по акции».

К десяти годам он выучил наизусть весь ассортимент, который в окрестных магазинах продавали по акции. Деньги в семье не водились, и слово «нищеброд» он запомнил, еще когда ходил в детский сад. Продавщицы в магазинах «несчастненького» знали и одергивали гопников, которые показывали на него пальцем – грозили позвать охрану. Охранники его тоже знали. На гопников, по долгу службы, рявкали, а встретившись глазами с ним, брезгливо отворачивались.

Он родился таким же, как и сестра, в медицине это называлось «с пороками развития». В народе таких, как он, интеллигентно называли «ущербными». А неинтеллигентных названий было много, он знал наизусть все. Задержками в умственном развитии, в отличие от сестры, не страдал.

По крайней мере, именно так говорили врачи. В очередной раз закрывая его медицинскую карту и вздыхая – показаний для определения в спецшколу нет. Пусть мальчик ходит в обычную. Общение со сверстниками… социализация… и прочий лицемерный бред. Дети-уроды обходятся чиновникам дороже пенсионеров и сирот, это он однажды тоже узнал.

Школу и одноклассников ненавидел еще больше, чем семью. Дома к его росту – сто сорок семь сантиметров к пятнадцати годам, вкупе с весом под восемьдесят кило – привыкли. Дома никто не обзывал его карликом, жирдяем и жабой – из-за нездоровых, выпученных глаз. А в школе обзывали. Хотя били редко, все больше брезгливо сторонились. Кажется, хулиганы всерьез опасались, что, прикоснувшись к нему, могут превратиться в такую же богомерзкую тварь.

Эти слова – богомерзкая тварь - он впервые услышал на одном из собраний, когда начал на них ходить.

А начал внезапно. Просто однажды – ему было пятнадцать лет – подошла на улице красивая девушка в скромном длинном платье. Улыбнулась. И взяла за руку – его, из-за одного взгляда на которого малые дети плакали. И позвала: «Пойдем со мной».

И он пошел. А кто бы не пошел? Кто бы сумел отказать богине, которая без страха взяла его за руку? Он ни разу не пожалел о том, что пошел. Тот день перевернул его жизнь.