Полюс Доброты

Глава 25

Кирилл. Сочи. 1566 км от Бункера

Из поселка Шамана Кириллу с Джеком пришлось уйти. Шаман недвусмысленно дал понять, что людям, пришедшим с оружием, не место на «земле мира и добра». Границу своих земель он обозначил на карте кругом с радиусом в пятьдесят километров. На вопрос о том, как обстоят дела в поселках, находящихся за границей его территории — если двигаться вдоль моря на юг, — уклончиво ответил, что давно там не был. О причине уклончивости Кирилл узнал, добравшись до первого населенного пункта: от благодетельства Матери Доброты аборигены в свое время наотрез отказались.

***

— Я тогда молодой был, — рассказал Кириллу мужчина его возраста по имени Виктор, глава поселка, — а командовал у нас дядя Паша. Крутого нрава мужик. Шамана с его Матерью в такую даль послал, куда волки срать ходить боятся. Я, говорит, слава те господи, пока еще родную мать помню. А нарисованной бабе песни петь — годы мои не те, даже за ради детей. Вали, говорит, отсюда, сердцем чую — не сработаемся.

В Сочи обитало два десятка человек, в возрасте от тридцати шести до сорока трех лет. Еще год назад было больше. А десять лет назад было больше почти втрое.

— Молодец дядя Паша, — восхитился Джек, — уважаю! Мне их за песни тоже придушить хотелось. Как начнут голосить — так не знаешь, куда б башку засунуть, чтобы не слышать.

В поселке Шамана начало и конец каждой новой ночи отбивали псалмами, посвященными Матери Доброты. Псалмы исполняли всем поселком вечером, перед тем как отправиться на «службы», и утром, перед тем как разойтись по домам. График соблюдался неукоснительно, как и другие правила. Например, адепты Матери Доброты не признавали пищу животного происхождения, не разводили даже кур и гусей. Недостаток белка с лихвой восполняли разнообразием растительной пищи и молочных продуктов. У Кирилла глаза на лоб полезли, когда Шаман принялся перечислять произрастающие на полях — под руководством и при содействии Матери Доброты, разумеется — зерновые и злаковые культуры.

У Шамана по всем правилам агрономической науки прививали плодовые деревья, сажали овощи, выращивали стойкие к наводнениям и засухам сорта ржи и пшеницы. За перевалом — «за горами», как выразилась Мария, росли лен — та самая синь-трава — и хлопок. В двух поселках было налажено масштабное, оборудованное станками ткацкое производство.

И от всех этих благ бунтарь дядя Паша в свое время отказался. Не захотел носить «монашескую» одежду, петь псалмы и выкладывать вокруг портрета Матери Доброты посреди поселка Лунный Круг — так назывались покрытые фосфором камни-голыши.

— Ругался, помню — страсть, — с улыбкой вспоминал Виктор. — Одеваться, говорит, эта самая Мать велит, а то непотребство! А ежели у меня тут, к примеру, жара такая, что камни плавятся? А я, как мудак, сам в рубахе с длинным рукавом ходи, и всех в такие обряжай? Не, говорит, не наш вариант, — рассказывал Виктор. — Даже детишек эта твоя Мать, если и даст — чему я их учить буду? Песни орать, с коровами в десны целоваться, да крыжовник подвязывать? Нет уж. Я либо доживу до того, что дети не абы откуда появляться будут, а из понятного места, которое бабе природой предназначено, либо не доживу. Вот тебе и весь мой сказ.

— Жаль, что не дожил, — сказал Кирилл.

— Вечная память, — кивнул Виктор. И поднял стакан с самогоном.

Алкоголем в Сочи, в отличие от шаманских поселков, не брезговали. За покойного дядю Пашу выпили, не чокаясь.

— Дети появятся, — пообещал Кирилл. — Порошок у нас с собой. Если не боишься, могу хоть завтра прививки начать.

Виктор грустно улыбнулся:

— Мы тут пуганые. И терять нам нечего, сколько той жизни-то осталось? Будет толк с твоих прививок — хорошо. Нет — ну так один черт скоро помирать.

— И неужели за столько лет никто из вас... — Кирилл замялся.

— К Шаману-то на поклон не пошел? — понимающе закончил Виктор. — Ну, чего греха таить — бывало, что уходили. Я и сам сколько раз думал — может, плюнуть на всё, да к нему под крыло? И каждый раз дядю Пашу вспоминал. Что и сам бы — ни за какие пряники, и мне потом руки не подал. А еще вспоминал, что дети-то у шамановцев, конечно, есть — да только они вроде и не ихние. Там ведь как положено?.. Взялся, к примеру, человек ребенка воспитывать. Год растит, пять, десять — а потом вдруг бац, провинился в чем-то. На Материн портрет, допустим, косо поглядел. Так дитё у него запросто отберут и другому отдадут — будто козу или корову.

— Не может быть, — изумился Кирилл.

— Точно тебе говорю. Как по мне, так я бы и козу не отдал, — продолжил Виктор, — чай, живая тварь, не колода дубовая. А тут дитё!

— Зато у Шамана гарем, — насплетничал Джек.

Виктор скривился:

— Слыхал. У них и такое бывает, что, например, два мужика при одной бабе живут. Да только на хрена это нужно, если секс — по праздникам и по особому Материному разрешению? А Шаман со своими кралями, говорят, вовсе не спит. Вместе чисто для удобства живут, чтоб по хозяйству сподручней. Удобно-то, может, и удобно, но, как по мне, не по-людски... Короче, мужики. Вы походите, поосматривайтесь. Штормами нас, конечно, здорово побило, ну да город большой, места много. Что найдете нежилое — ваше. Я бы в порт сходил, при старом мире рядом с гаванью хорошие дома строили. Там и сейчас еще не все обвалилось... Проводить бы, показать — да некогда, кукурузу снимаем.

— Ничего, — пообещал Кирилл, — разберемся. Спасибо тебе.

***

Виктор не ошибся. Хороших домов рядом с гаванью действительно хватало. Обшарив их и убедившись, что на первое время жилья переселенцам хватит, Кирилл и Джек вышли на причал.

Корабли, стоявшие здесь когда-то на рейде, смыло штормами. Волны разбили пирсы, море унесло складские ангары и погрузочные машины. Люди, которые когда-то все это создали, тридцать пять лет как покоились на морском дне. Но величие того, что было, ощущалось даже в развалинах.

— А где-то в доках, может, и корабли стоят, — сказал Кирилл. — Поищем?

«Поискать» что-либо Джек не отказывался никогда. Корабли в доках они действительно увидели.

— Починить-то его можно? — обследовав первый корабль, деловито спросил Джек. — Чтобы снова по морю ходил?

В тот момент Кирилл скептически пожал плечами — нашел, о чем думать. Сам он заинтересовался кораблями как возможным источником металла и запчастей для будущего производства. А закончив осмотр доков, усевшись вместе с Джеком на берегу и глядя в морскую даль, задумчиво произнес:

— А знаешь, может, не совсем это и бред — заново освоить мореплавание. В рамки антинаучной ереси Бориса, земля ему пухом, вполне укладывается. Для чего-то ведь климат изменился? Зачем-то нас заставляют подорваться с насиженного места? Здесь, конечно, кораблей мало. А вот если, например, до Новороссийска добраться — это километров двести отсюда, там крупный порт был, — то из десятка кораблей собрать что-то жизнеспособное наверняка получится. Одна фигня: моряки из нас так себе. Даже если сумеем восстановить корабль, не факт, что продержимся дольше, чем до первого шторма.

Джек пренебрежительно фыркнул:

— Подумаешь, шторм! Я в кино видал — ерунда. Поплещет да перестанет.

— А я в кино видал, как мужик в красных трусах по небу летает. И чего?

Джек скривился:

— Так! Хорош отмазываться. Начал, так не сливайся. Чини корабль, а там разберемся.

— А если потонем?

— Щас! Говно не тонет... Вот чую, что корабль нужен — аж пятки чешутся. — Джек откинулся на спину, зарылся локтями в гальку. — Как в первый раз море увидал — тогда, с горы, — прямо сердце ёкнуло. Я, может, для того и живой остался на перевале, чтобы в море уйти.

— Что... — начал Кирилл. И не закончил, все-таки Джека не первый день знал. Научился чувствовать моменты, когда не нужно перебивать.

— Я ведь слышу, как ты из-за Эрика терзаешься, — не глядя на Кирилла, ровным голосом продолжил Джек. — Как его загубил, чтобы меня спасти.

Кирилл отвел глаза.

— Думаешь, раз я молчу, то и не догнал ни фига? Самому, как вспомню, выть охота. Боец с меня, конечно, лучше, чем с Эрика — да только вряд ли ты об этом думал, когда по веревке палил. Ты меня спасал. Не бойца — меня! А не Эрика. Хотя у него — семья, дочки. Не то, что я — пугало без огорода. Подох бы, так и плакать некому.

— Неправда!

— Да правда! Сам знаешь, что правда. Я не жалуюсь, бункерный. Жил неприкаянным и помру таким же. А помирать буду — к тебе ныть не приду, не надейся. Только вот нельзя мне помирать! Теперь уже, после того как Эрик погиб, нельзя! Несправедливо, понимаешь? Если уж сберегла судьба — так неспроста, поди? Для чего-то я нужен, не просто же так небо копчу? В общем, ты что хочешь делай, а пароход почини.

— Бр-р-р. — Кирилл потряс головой. — Связи пока не улавливаю, но, допустим, починю. Дальше-то что? По морям ходить — целая наука, называется навигация. Ты хоть представляешь, что такое море? Не здесь, на земле, а там? — Кирилл махнул рукой в горизонт. — Кругом бескрайняя вода, берегов не видно, ориентиров ноль! Откуда ты будешь знать, в какую сторону двигаться?

— Дак, не дурной поди, компас возьму. Делов-то.

— Сомневаюсь, что это поможет.

— А тебя вообще, хлебом не корми — дай посомневаться. Море и море, подумаешь! Та же лужа, только шире.

Кирилл невольно улыбнулся.

— Да зачем его переплывать? Что там, по-твоему, за морем такого, чего здесь нет?

— А я откуда знаю? Я же не был. А там, может, коровы на рогах ходят или щель у баб поперек. Не пойдешь, так не узнаешь.

Кирилл покачал головой:

— Жека... Ты никогда не повзрослеешь.

— А мне не больно и хотелось. Вон сколько вас, взрослых да умных, дай хоть мне дураком побыть.

— Вообще, может, ты и прав, — помолчав, задумчиво проговорил Кирилл. — Если бы Магеллан или Васко да Гама в свое время на берегу сидели...

— Какой Васька? — деловито уточнил Джек. — С Вязников?

— Нет. Это мореплаватель такой был.

— До того как все случилось?

— Угу, примерно. Семьсот лет назад.

— Ну, во! — обрадовался Джек. — А ты говоришь, потонем! Если Васька твой не потонул, так мы-то с хрена? Поди, не хуже него плаваем.

— Ладно, — засмеялся Кирилл, — сюда дошли, так и до Новороссийска доберемся.

— Вот! Другое дело. И вообще... Бункерный. — Джек вдруг резко посерьёзнел. Сел, глядя в сторону поселка.

Кирилл насторожился, посмотрел туда же:

— Чего?

— Глянь, жена хозяйская идет в одном халате — из бани, поди. Трусы надела, как думаешь?

Олеся. Ростов-на-Дону. 1076 км. от Бункера

Лошадей пришлось вывести на луг. Понятно было, что оставлять их в стойлах привязанными, без людского присмотра, означает загубить.

«Мы вернемся, — похлопав каурую любимицу Звездочку по холке, мысленно пообещала Олеся, —держитесь, миленькие».

Уходила с луга, не оборачиваясь. Она никогда не оборачивалась. Вчера со всего маху воткнула в доску нож, обозначив, что девятая неделя опостылевшего пребывания на берегу Дона закончилась.

Доску девять недель назад выдрала из столешницы — красующаяся посреди стола надпись мало способствовала хорошему настроению. Образовавшуюся прореху Олеся заколотила другой доской, а эту приспособила под календарь.

Вчера она забросила «календарь» за поленницу в приюте. Чужаки внимания не обратят, а свои, если вдруг появятся, поймут и сколько времени она ждала, и куда подевалась. Джек уж точно поймет, что означает след от ножа, вонзенного в доску едва ли не на всю толщину.

Олеся ждала два месяца — ровно столько, сколько договорились. Ждала каждую ночь, до последней. Спала вполглаза, рюкзак неизменно держала собранным — чтобы не терять времени, если уходить придется быстро. Аборигены за эти месяцы посетили приют лишь однажды. К тому времени Олеся уже достаточно поправилась, чтобы обосноваться вместе с лошадьми в другом доме. Врасплох ее не застали, приближение чужаков Олеся почувствовала. Увела с луга пасущихся там лошадей, загнала в уцелевший ангар, который давно присмотрела среди развалин. А сама затаилась неподалеку от приюта и выжидала.

Чужаков было двое — девчонка лет шестнадцати и пацан помладше. Они причалили к берегу на лодке. Вытащили ее и отнесли в небольшой сарай возле приюта. Сарай был заперт на проржавевший висячий замок и выглядел так, словно к нему не прикасались со дня катастрофы — Олесе в голову не пришло туда заглядывать. Из обрывков фраз, которыми обменивались девушка и парень, пока тащили лодку, Олеся мало что поняла. А потом они скрылись в приюте и больше не показывались. Днем Олеся не спала — следила за приютом, заняв наблюдательный пункт на чердаке дома напротив. Но мучилась, как оказалось, напрасно — аборигены, судя по всему, спокойно легли спать. А вечером, чуть стемнело, ушли.

Олеся на всякий случай выждала еще сутки. Потом сбила с сарая замок, вытащила лодку и спрятала в том же ангаре, куда отводила лошадей. Пусть аборигены, когда вернутся, думают что угодно — а лодка может пригодиться. С тех пор прошел месяц. Аборигены больше не появлялись, а лодка действительно пригодилась.

Олеся положила на дно рюкзак, оттолкнулась от берега стареньким веслом, отшлифованном в месте хвата до блеска. Уселась на скамеечку, закрепила весла в уключинах и опустила в воду. Лодка тронулась. Поселок, в котором провела девять долгих недель, начал отдаляться.

Если бы Олесю спросили, что она сейчас чувствует, вряд ли смогла бы ответить, не привыкла копаться в себе. Может, потому и к Джеку привязалась, что с ним не нужно было разговаривать — и так все понимал.

Она не пыталась гадать, что произошло с отрядом. Было бы все в порядке — уже бы вернулись, это знала точно. А раз не вернулись, значит, надо идти на поиски. Карта есть, нога зажила, еды раздобудет — а чего ей еще-то надо? По дороге разберется, что к чему.

Гребла Олеся не спеша, высматривая на лесистом противоположном берегу место поудобнее. Догадывалась, что у аборигенов и там должен быть схрон, чтобы прятать лодку. Гребла не отдыхая, радуясь тому, что рана зажила, и мышцы работают не хуже, чем прежде — не зря столько времени уделяла тренировкам. Выйдя на берег, попробовала определить место схрона, но сразу не сумела, а тратить время на поиски не стала — слишком уж не терпелось тронуться в путь. Спрятала лодку в ближайших кустах. Надела рюкзак и пошла вдоль берега, выискивая место, где бы половчее вскарабкаться по косогору.

***

«Ты отдал свою жизнь,

Чтобы мы жили.

Мы будем помнить

Тебя всегда».

Олеся смотрела на деревянную табличку. На выжженные на ней четыре горькие строчки, на слова, знакомые до боли. До острого желания зажмуриться и не видеть.

Заприметила табличку издали, и весь оставшийся до нее путь пыталась убедить себя, что ошибается. С шага сбилась вовсе не потому, что перехватило дыхание и закололо сердце. Это просто дощечка, мало ли...

Олеся внушала это себе, уже понимая, каким жалким получается самообман. Уже узнав ровные печатные буквы — бункерный заготовил дощечки дома. Пять штук, по числу отправляющихся в путь.

Выходит, у моря они не остались, решили подниматься в горы. До сих пор Олеся сомневалась, а теперь сомнений не осталось. Зачем-то потрогала табличку — ее вколотили в скальную расщелину намертво, не сдвинешь.

Значит, что-то там, на берегу, пошло не так. Отряду пришлось подниматься сюда, и кто-то из троих навсегда остался в горах.

Эрик?

Бункерный?

Или...

Олеся зажмурилась. Нет, нельзя об этом думать! Иначе она повалится на скалу и уже не сдвинется, будет поливать табличку слезами. Она разменяла четвертую неделю пути. Нервы от жары, недосыпа и раздражающих незнакомых запахов — на пределе. Нельзя думать, кто погиб. Нужно понять, из-за чего.

Олеся скинула рюкзак, села на камень. Несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, заставляя себя успокоиться. Хлебнула воды из фляжки. Огляделась вокруг — постаравшись отключить эмоции и смотреть внимательно, подмечая каждую мелочь. Что же тут было?

Камнепад?.. Следов не видно.

Ядовитая змея?.. Тоже вряд ли, у бункерного полная аптечка порошков, противоядие наверняка нашлось бы.

Кто-то сорвался?.. Ерунда — вон крюки, вон веревка. Держась за нее, пропасть и младенец перейдет.

Остается одно — чей-то злой умысел.

Олеся огляделась и поняла, что место для засады выбрано идеально. Устройся на той стороне, вон за тем валуном, к примеру, даже не снайпер вроде нее, а обычный стрелок — и мишени будут как на ладони. Пропасть переходили, должно быть, по одному. Первого из идущих кто-то снял выстрелом, а двое других успели укрыться — табличка одна, и вряд ли ее прибили враги.

Все, хватит рассиживаться. Надо идти дальше.

Олеся встала, постояла перед табличкой с фляжкой в руке.

— Ты отдал свою жизнь, чтобы мы жили, — сипло проговорила, надавливая себе на горло. — Мы будем помнить тебя всегда.

Сделала из фляжки большой глоток — воды, к алкоголю не притрагивалась с тех пор, как поняла, что из-за него сбивается чутье, это еще в детстве было.

Убрала фляжку, надела рюкзак. И решительно взялась за протянутую вдоль скалы веревку.