Сага о Головастике. Долгая дорога домой

Путешествие в Хазарию

После завтрака не успел выйти за дверь, как меня подхватило прото-маревом и сунуло в доселе невиданное подпространство. Тичарити с его монстрами-эвкалиптами замер. Потом, не удаляясь и не уменьшаясь, стёк куда-то вниз, словно растаял снежинками на окне. Открытый космос выстрелил в меня бесконечными нитями созвездий, которые так же накатывали волнами и исчезали, не успев приблизиться или пролететь мимо. Пока пытался сообразить, что происходит, полёт перешёл в завершавшую стадию.

В этот раз Кармальдия, появилась путеводной звёздочкой в раструбе из лучистой хвои далёких астеров и цефеид. Сначала споро, потом замедляясь, она набрала объём, а когда стала размером с обычное солнце над головою, только ярко-белой, не с жёлтым переливом, как перед хроноволной, я вместе с прото-пилотами резко свернул вправо и прицелился на голубую точку – Искриус. Он тоже быстро раздобрел и стал планетой, похожей на шар из лазурита, с одной стороны в тени, а с другой окружённый тонким пронзительно-изумрудным сиянием, скорее всего полярным.

Когда невольно зажмурился чтобы запечатлеть в памяти нереальную феерию, почувствовал лёгкое головокружение, поэтому решил не открывать глаз до тех пор, пока не получу сигнал об окончании путешествия.

«Тошнота у тебя кажущаяся. Она от впечатлений, а не от перегрузки», — заявили мне Сердобольные.

— Это после грушевого мармелада, — отшутился я, а потом мыслями уточнил, что голова закружилась, но до тошноты дело не дошло.

«Доставим тебя ко входу в лабиринт. Нужно будет пройти в нём не менее трёхсот метров. Фонаря нет, поэтому перенастроим тебе сетчатку глаз. Точнее, фоторецепторы сетчатки. Притормозим наследственную адаптацию к солнечному спектру излучений. Начнёшь видеть в темноте, но всё будет казаться прозрачным. Не пугайся, что свихнулся. Аберрации не будет, потому что… Потому. И голова быстрее соображать начнёт. Готовься».

— А если не туда сверну? Там же разветвлений не одно и не два, — вспомнил я устройство византийского монастыря, которому не меньше двенадцати веков.

«Правый глаз у тебя ведущий. Им увидишь, где недавно появились следы. Нам нужны трёхмесячной давности, а не свежие. Поймёшь… Точнее, почувствуешь. Вы это умеете, просто не пользуетесь скрытыми талантами.

Всё. Приехали. Будем считать, что ты вовремя закрыл глаза. Удачи, амиго. Мы рядом, если что».

— Когда найду, что ему говорить? Признаваться, что всё это со мной было? — опомнился я, сообразив, что стою на ногах, и гравитация вовсю уже давит не только тело к земле, но и душу в пятки.

«Что хочешь, то и говори. Оцени обстановку. Его вменяемость. Истощение, обезвоживание. Если он в порядке – под любым предлогом выводи его из монастыря. Мы будем наготове и выполним каждую твою команду. Помни, что он не знает о нашем союзе. Что мы с тобой общаемся помимо Протокола. Всё должно выглядеть правдоподобно, но без обмана. Вперёд, маленький Феб!»

Пришлось открывать глаза и начинать дышать давно забытым ароматом пожухлой листвы, отсыревшей копоти, мочевины и, конечно, пыльной затхлости.

Судя по освещённости, в Адыгее было утро. А по деревьям и только-только начавшим опадать листьям, начало сентября, если не конец августа. Потому что какие-никакие, но горы, хоть и Кавказ. Точнее, гора Физиабго, которая Сварливая женщина в переводе с атлантидско-адыгейского. До тысячи метров в высоту эта вредина не дотянула, зато соседские «бугры» в два-три раза выше. Отсюда и прохлада, которая начала пробирать меня, смешиваясь с мурашками нерешительности.

До мрачного входа было рукой подать, и я не спеша пошагал вверх через небольшой оползень и далее по крутому склону навстречу новым приключениям со способностями к зрению в темноте и прочим неведомым талантам.

«Интересно, почему прото сами не хотят прошмыгнуть в лабиринт и всё разведать? Неужели из-за нейтралитета? Или Протокол не разрешает?» — задумался о явном несоответствии возможностей Всемогущих и их отношению ко всем ОО, похожему на брезгливую дрессуру зверушек.

Когда миновал вход в подземелье, через десяток шагов окунулся в кромешную тьму и дальше пробирался наощупь. Правой рукой касался правой стены лабиринта, а левой страховал, выставив её вперёд на случай какого-нибудь сюрприза. Хорошо, что рост позволял ходить везде не нагибаясь.

Задора хватило ещё шагов на двадцать, не больше. Потом остановился, придумав оправдание, что глаза что-то там должны адаптироваться и включить прозрачные рецепторы сетчатки. Включили, но не рецепторы. Хотя без них я бы точно не увидел, что сам стал источником слабого, но различимого света или излучения. Красного из головы и верхней части груди. Жёлтого с оранжевыми вспышками из живота. И синего… Скорее голубого из рук и ног. И всё это через видавшую виды одежду. Будто её не было на мне.

Когда перестал таращиться на излучаемое телом тепло, которое почему-то стал видеть, а не обещанные скелеты прозрачных стен, вгляделся в темноту и понял, что моего излучения вполне хватает для рассеивания мрака в пределах пары шагов. Удивившись данному открытию, решил использовать его для поисков Ротарика и начал красться вперёд.

На развилках и прочих перекрёстках лабиринта собирался искать следы бывшего атласара и почему-то был уверен в своей способности их распознать и провести аутентификацию, как когда-то по фотографии первоклассника узнал о месте пребывания самого карапуза и его близнецов-соседей, а также их общих переломах и вывихах. Откуда во мне взялась эта уверенность – понятия не имел. Наверное, сказалось науськивание Протос о том, что все люди имеют до поры скрытые способности и таланты.

Пока вспоминал о бедолагах Костиках и своих похождениях за вонючей городской свалкой, поймал себя на том, что уже прошёл пару развилок. Уверенно так прошёл, споро. Будто что-то понял душой, но пока не разумом. Почему так сделал, было не ясно, но паниковать или замедлять шаги совершенно не хотелось, и я доверил себя… Себе. Наверное, о таком говорят: «поверил в себя».

Через сотню шагов сосредоточился на мысли, что уже не только различал еле заметные намёки на следы посетителей и искателей острых ощущений, но и сразу понимал чьи они и когда оставлены. Собрался уже это проверить и определить авторов надписей на прокопчённых стенах и сводах, но таковые были только на входе, а остальной лабиринт в этом смысле оставался нетронутым.

Машинально взглянув на начавшуюся с обеих сторон средневековую экспозицию из рельефных морд грифонов, драконов, львов, орлов, вперемешку с царём Давидом и его голубями, остановился у одного из самых ранних барельефов с круглой мордой испуганного льва и погубившего его отрока, поодаль сидевшего на грифоне, как Победоносец на коне, и пронзавшего длинным копьём огромную пасть царя зверей. А сверху этой воевавшей пары была глубоко врезанная в песчаник надпись, исполненная греческим унциалом: «Мефодий побивает Льва-V Армянина». Ниже композиции имелась строка-подпись: «Содеял Никифор Вифинский».

То, что надписи были в принципе нечитаемые, я догадывался, а кто такие Мефодий и Лев-V, смекнул или, скорее, получил подземную подсказку Эфира, обитавшего и в этом коридоре страхов, который задумывался зодчими, как галерея славы. Потому что Лев-V был византийским императором, гонителем веры и иконоборцем, из-за которого и был построен этот подземный монастырь для изгоев.

В конце концов Льва свергли какие-то заговорщики, один из которых по имени Мефодий зарубил Армянина мечом, а не копьём, но это обстоятельство не вписалось в религиозный символизм рельефного панно.

Насладившись средневековыми видениями, я вернулся в окружавшую фантасмагорию и продолжил поиски Ротарика. «Теперь понятно, чем тут отшельники занимались. Здесь же такого можно насмотреться, что вспотеешь, несмотря на круглогодичную свежесть в плюс восемь по Цельсию. А я-то думал, как братия дышала, если везде ходила толпой и с факелами? На кой им свечи и фонари, если и так всё видно.

А стены и потолок лабиринта закоптили уже века с восемнадцатого, когда наверху построили православную обитель и сюда зачастили миряне и послушники», — всё-таки продолжил витать в туманных облаках галактики Тадпол. Которая моя тёзка, и обитает данная Амфибия всего-то в 420 миллионах световых лет от Земли, где-то в створе с нашим северным созвездием Дракона.

Откуда это узнал в пещере с древними духовными сокровищами, если не командовал «Сезам, откройся», тоже понятия не имел. И это обстоятельство не ко времени привело меня в щенячий восторг.

Потом моя анагогия, вызванная анагогой… Извините за унциальные словечки. Самому не нравятся иностранные определения, но без них не получается рассказать о небывальщине.

О чём я? Ах, да. В общем, моё возвышенное одухотворение-самодовольство от созерцания тайного и сокрытого для всех, и понимание данного обстоятельства с последующим прочтением зашифрованного, неожиданно сменилось на испуг.

Даже не заметил, когда успел представить, что уже нашёл пропавшего Ротарика. И нашёл не где-нибудь, а в ликийской могиле, которую он сам выдолбил в монолите горы Физиабго где-то впереди на моём пути и улёгся в неё, а потом прото-эфирные парни его запечатали куском скалы. Я почти услышал самого себя, когда звал этого якобы недавно почившего: «Ротарик, гряди вон!»

Нет-нет, я не боялся такой шуточкой оскорбить Бога, спародировав воскрешение Лазаря Четырёхдневного. Не посмел бы этого сделать. Я испугался и того, что мог так необдуманно поступить в прошлый раз, или разы, в своих временных петлях. И того что Ротарик был в состоянии на такое решиться окончательно и бесповоротно.

Сколько времени стоял истуканом-памятником, пока всё тело прошибал холодный пот, не мог осознать. Спасло то, что переключило мои воображаемые страхи на куда более поразительное светопреставление, озарившее лабиринт. И так озарившее, что пришлось ненадолго зажмуриться.

«Иллюзия! Ротарик состряпал мою иллюзию с островом и морем», — предположил я и мигом сменил страхи опять на ликование, впоследствии оказавшееся беспричинным.

Это явление не было иллюзией, потому что двигалось на меня, как вертикальные хрустальные кристаллы, полные преломлявшегося света и пронизывавшие монолит горы, как солнечные лучи воду в горном озере. Эти кристаллы были тонкими живыми частями прозрачной стены и постоянно скользили и в мою сторону, и вверх-вниз между собой, иногда менялись друг с другом местами, но всё время приближались, освещая лабиринт сиянием с радужными бликами.

«Не вздумай закрывать глаза», — приказал я себе, а может совсем не я.

Когда хрустальная стена приблизилась вплотную, мне показалось, что начал различать то, что было по другую сторону явления, которое принял за иллюзию. А был там всё тот же византийский лабиринт, только другой, изменившийся. Возможно, помолодевший на несколько веков.

«Да. Так выглядит… Нет, не хроноволна. Она проходит моментально. Так новички видят смену миров при пространственно-временных аномалиях. По ту сторону всё тот же Искриус, только на несколько сотен циклов моложе, в этом я прав. Ротарик застрял там случайно либо по желанию.

Это явление часто происходит, но видеть его можно только первую пару недель. Потом, если не знаешь тайного входа-выхода, застреваешь в каком-нибудь одном мире, к которому более расположен внутренне. У меня неделя на поиск заблудшего…

Да-да. Талантия с Фантазией это один и тот же мир, как Искриус-младший и Искриус-старший. Кармалия так решила и спрятала от всех.

Все астры прячут подобные аномалии в мирах первого круга. Без них никак не обойтись. Потому что тогда эти аномалии будут случайными и неконтролируемыми, и натворят много бед. И страшны не эти беды, а душевное здоровье людей, населяющих миры.

Согласно определению, душевное здоровье – это состояние благополучия, при котором человек может реализовывать свой потенциал. А если… Можно представить, что умалишённые могут устроить, дай им такую возможность или повод», — прочитал себе очередную сногсшибательную лекцию внутренним голосом, как кто-то незнакомый и затих. Потом, еле сдерживаясь от волнения, стоял и смотрел сквозь живую хрустальную стену, полную света, а стена, приблизившись вплотную, смотрела сквозь меня.

* * *

Как закончилась встреча с гулявшей границей миров, опять почему-то прошляпил. Может, со мной произошло то же, что с И-Ра, когда перегрузил её сказками о кластерах порталов и способах поиска нужного. Всё, что из увиденного не смог понять и принять, одним махом вычеркнул из памяти и вернулся шустрить дальше. То есть, продолжил с того, что помнил последнее. Наверно, так нашему брату проще не свихнуться.

Всё, что было перед хрустальной стеной, помню, а дальше пропуск неизвестной продолжительности. Потом очнулся от… Забытья или беспамятства, когда опять шагал и равнодушно взирал на лабиринт с помощью персонального, правда теперь только красного, внутреннего излучения.

Разница между мирами в несколько сотен лет меня не впечатлила, потому что помнил год выдачи справки шизофреника от доктора в Кристалии. А какие отличия между прошлым и будущим могли сводить людишек с ума, представить не получалось. И сосредоточиться на главном не мог. Помнил только то, что должен спасти Ротарика, а вот от кого или от чего – и намёка в пустой голове не осталось.

Когда услышал впереди незнакомые голоса, болтавшие на греческом, ухмыльнулся и поблагодарил прото-парней за ненавязчивый урок с унциалом. Раздумывать не стал и подкрадываться тоже. Не сбавляя прыти дошагал до очередной развилки лабиринта, свернул в правый проход, откуда доносились голоса и ворвался в причудливо освещённую пещеру всё с тем же низким потолком без следов копоти.

Боковые стены этой тупиковой пещеры были похожи на вокзальную камеру хранения. Правда, с полками-стеллажами нараспашку. Слева от самого верха и до середины стены в виде сферических нор почти одинакового диаметра, но неизвестной глубины. В некоторых лежали рулоны свитков, скорее всего из пергамента.

А справа стена, так же от потолка до середины, была вся в квадратных ячейках-углублениях, часть которых содержала стопки старинных и новых кодексов. То есть, тех же исписанных листов пергамента, только собранных, может, сшитых в брошюры или книги.

Кроме пары диковинных источников света под потолком, напомнивших негасимый прото-факел с живыми ослепительными молниями на оголовке, в центре пещерной библиотеки стоял солидный деревянный стол и пара табуретов, на которых восседали странного вида читатели, одетые в серые балахоны. Может, писатели, но скорее всего художники-оформители. Потому что в керамических стаканах и горшках, стоявших на их рабочем столе были и гусиные перья, и кисточки разной величины, и тростниковые палочки различной длины и толщины.

Ещё на столе стояла дюжина керамических чернильниц, вероятно с разными по цвету чернилами или красками, и деревянная плашка-игольница, ощетинившаяся иглами для шитья, сапожными шильями с бронзовыми рукоятками и, похожими на диковинные гвозди, стило, по-нашему «писала», разных мастей.

Художники о чём-то спорили и почти ругались, рассматривая манускрипт в виде свитка папируса, намотанного на странную деревянную катушку, которая была намного длиннее ширины самого свитка. Текст манускрипта был на древнееврейском «Святом языке», который художники называли Лашон а-Кодеш, и спор их был о правильности перевода греческих терминов на этот Лашон.

На меня эти толмачи внимания не обратили даже после того как вежливо поздоровался:

— Шалом, уважаемые.

— Ясу, агори. Привет, мальчик, — пробормотали себе под нос художники и продолжили чесать затылки и пялиться на манускрипт.

«Ясу по-ихнему и здравствуй, и прощай. Так что же именно мне сказали?» — начал я тормозить и зациклился на греческом приветствии, напрочь пропустив дублирование по-русски.

«Если эти дядьки отвечают, значит всё в порядке. Просто, нужно спросить у них, где Ротарик», — успокоил себя и продолжил коверкать византийскую речь.

— Имэ элиника охи-охи. На нём не говорю. Дэ милао, другими словами. Та борусатэ на мэ воитысэтэ на вроде Ротарика? Паракало-паракало, товарищи динаты. Или вы нотарии?

— Мы не аристократы и не почтари, как вы изволили выразиться. Мы простые переписчики. А Ротарик ваш скоро прибудет, — чуть ли не хором ответили византийцы, так и не взглянув в мою сторону, и данное обстоятельство навело на мысль, что со мной разговаривают совсем не художники-оформители, а скорее всего сам Искриус-младший.

Я бы обязательно вспомнил Закон Вселенной о невмешательстве в прошлое, о том, что оно существует в жёсткой связке с настоящим и будущим. Что менять можно только настоящее и, соответственно, будущее, и так далее. Но мне помешал Ротарик, влетевший в библиотеку, как на крыльях, и коршуном бросившийся на меня – своего спасителя.

— Сколько можно вас ждать! — разбушевался седовласый отшельник, забыв о своей вежливости и когда-то олимпийском спокойствии. — Где она? Куда вы её дели? Ну, же!

Кто такая «она», я и понятия не имел. И только что возникшая радость от встречи со старинным знакомым моментально испарилась. «Не в себе», — сообразил я в то же мгновение. Но Ротарик смотрел и обращался ко мне, а не куда-то в сторону, и это чем дальше, тем больше мне не нравилось.

— Я не знаю никакую «Она». А ждали вы четверть цикла. Вас ждали столько, — попытался наладить разговор.

— Зачем тогда вас прислали? — удивился бывший атласар и привязался к художникам с дежурными жалобами на бюрократию какого-то каганата.

— Нас прислали за вами. То есть, меня, — опешил я окончательно, но то что художники игнорировали Ротарика точно так же, как до этого меня, не пропустил и продолжил речь спасателя-переговорщика. — Мэ лэнэ – Александр. Я агори из мира Скефий, который астры Кармалии. Пора вам завязывать с каганатом и ясу-ясу… И прощай-прощай на Тичарити. То есть, домой. Не то скоро Искриус и меня притормозит. Будем оба с атрофированными каганами-калганами домой добираться.

— Я же просил прислать карту Хазарии! Самого каганата и его вассальных владений, — упёрся Ротарик и ни в какую не захотел возвращаться без карты.

— Мы и так дорогу найдём. Карта нам охи-охи. Главное из лабиринта выйти, а дальше направо, — продолжил я неуклюжие уговоры.

— Не для меня карта. Для этих якобы писцов. Я младшему Львовичу Моравию должен показать и рассказать, как туда добраться, — наступило просветление то ли у Ротарика, то ли у меня, потому что он начал нормально объяснять, а я ненормально что-то подозревать, особенно после короткого «дилинь» над темечком.

«Сыновья Льва-V Армянина? Быть того не может! Он же византийским царём был. Гонителем веры. Жил… Царствовал с 813 года по 820. Он что, сыновей прогнал в ссылку на Кавказ? Или их прогнали после переворота?» — зашуршали и заскрипели в голове извилины, а двоюродная память легко предоставила энциклопедическую справку, только причём тут карта славянской Моравии, понятнее не стало.

— За что их сюда? И какой сейчас год? — почти шёпотом спросил я у Ротарика.

— О чём вы? — в свою очередь удивился бывший атласар. — А год сейчас 857 от Рождества и…

— И 6.365 от сотворения мира, — быстро прибавил я 5.508 до нашей эры к 857 нашей и продолжил умничать, изображая из себя знатока. — Значит их сослал царь Михаил III по прозвищу Пьяница. Интересно, за что? За то, что они сыновья Армянина-V? Или он всё ещё с иконами борется? Значит, ещё десять лет… До конца 867, в ссылке придётся мыкаться, пока Пьяница на троне будет.

— Скоро прилив. Вам пора выбираться и уходить, — сказал нам с Ротариком младший Львович и впервые посмотрел на меня каким-то обречённым взглядом, полным тоски.

— Скоро прилив. Нам пора выбираться и уходить, — эхом повторил атлантид, соглашаясь с младшим писцом, а вот взгляд его я не успел увидеть, потому что он браво развернулся и вышел из библиотеки.

Пришлось его догонять, чтобы спросить о каком приливе шла речь, и почему у Львовича были такие грустные глаза, но перед этим извиниться и попрощаться с писцами:

— Сигноми. Спасибо вам. Эфхаристо и андыо.

* * *

Догнал Ротарика у самого выхода из подземелья. Он как заведённый маршировал по лабиринту мимо многочисленных ответвлений с залами, камерами, мастерскими, тупичками то со старинными намалёванными образами, то с могильными плитами на полу или стенах, и дальше следовал переходами, расположенными по какой-то только ему известной методике. Или бывший атласар просто читал свои недавние следы, ведь из него тоже лучился такой же насыщенный красный свет.

— Пару минут здесь обожди. Нужно побыть одному чтобы сосредоточиться, — вспомнил про меня Ротарик, поэтому пришлось остановиться, как я считал, за несколько шагов до изменившегося до неузнаваемости выхода.

«Куда свернул из библиотеки? Если налево, то всё правильно. А если направо?» — начал запоздалое расследование, заподозрив, что вышли мы совсем не в том месте, где меня поджидали тайные помощники.

В воздухе витал устойчивый запах конского пота и навоза, а также прочих, не только домашних, животных, которые я распознавал, как опытный нюхач-парфюмер советские одеколоны Шипр, Тройной, Ландыш, Русский лес, и так далее.

«Лошади, коровы, бараны, козы, собаки… Или, скорее, волки. Нет. И волки, и собаки. Один медведь, соколы для охоты, куры… Нет, фазаны. Похоже на скотный двор времён царя гороха. Свиней не хватает, но те по лесам бродят в несметных количествах. На кой их разводить? Кормить и поить», — увлёкся я парфюмерией и сельским хозяйством 857 года и вспомнил, что пара минут давно уже прошла.

Протиснувшись через узкий и низкий проём, которым заканчивался лабиринт, оказался в тупике с деревянной лесенкой, ведущей вверх. Вскарабкавшись, очутился в подобие погреба с овощами, которых по запаху не распознал, а рассматривать не решился. Вылез ещё по одной лестнице и понял, что попал в стойло с парой низкорослых меринов, мирно жевавших сено из необмолоченного овса.

«Замаскировали вход, конечно, хорошо. Только как же они грунт из строящегося подземелья вытаскивали? В мешках, да через такие лестницы? Может, здесь народа было в избытке? Что-то не вяжется это со специально построенным убежищем для монахов», — кумекал я о несоответствиях которые были подозрительными куда больше, чем средневековая станица с медведями и фазанами.

Выглянув из турлучного денника, увидел обыкновенную лесную долину посреди неширокого ущелья с хаотичными постройками неизвестного назначения и количества, на которых вместо крыш были кóпна то ли из тростника, то ли ещё из какой травы, которой я в жизни не видел, но которую хотелось обозвать как-нибудь на хазарском.

Пока шарил глазами по дремавшему полуденному аулу, решая, что предпринять и куда податься, если атласар дал дёру, увидел странное явление из пылавших огненных лепестков, которые дружно сыпались с неба прямиком на одинокую фигуру, стоявшую за неказистым жилым домишком. Домик этот был обложен кривыми сучковатыми стволами деревьев, наверное, для обороны от незваных волков и медведей, или просто заготовками для дров.

— Кто здесь технику пожарной безопасности нарушает? — сначала спросил я почти в полный голос, а потом опомнился, но было поздно.

Нет, никто из жителей меня скорее всего не услышал, а Искриус точно увидел и услышал, потому что огненный листопад моментально кончился, после чего одинокая фигура преобразилась и стала Ротариком.

Получив от мира пламенное благословение, начальник Тичарити всё так же резво пошагал мне навстречу и заголосил на языке канувших в лета атласаров:

— Когда вдруг приливом веков озарится юдоль каганата, возьми, друг, десницу мою своею шуйцею. И в будущий мир возврати ты ослепшего разумом брата.

— Прилив – это, оказывается, пространственно-временная граница между младшим и старшим Искриусами, — спросил я на каком-то своём языке, но по-особому, потому что без интонации вопроса, а потом пропел на атласарском.— Как только увижу живые столпы Аполлоном пущенных стрел, так сразу возьму твою правую руку, учитель.

— Юноша, откуда вы знаете мёртвый язык асуров и их потомков с гор Атласа? — удивился по-русски Ротарик, по-видимому, никак не ожидав услышать от карапуза-незнакомца отповедь с гомеровскими интонациями.

— Здрасьте вам, ваше атлантидство. Простите, что ваш склероз до такой степени обострился, что вы начали помнить всё, что было до хроноволны, — ответил я взаимностью, но несерьёзно, чтобы учитель снова не впал в рефлексию, которая, согласно учебника «процесс глубокого самопознания своих внутренних психических состояний».

— Мы разве знакомы? И что такого было до хроноволны? — закрутило-таки водоворотом подозрений Ротарика вместе с его утлым судёнышком только-только возвратившейся памяти.

Почему вдруг схождение огня на бывшего атласара было не благословением Безначального, а всего лишь возвращением «залога» от Искриуса-младшего, я себе даже не пытался объяснить. Просто, откуда-то знал, и точка. И то что «залог» – это все накопленные Ротариком учёные знания, способности к языкам, прочие выстраданные таланты, я тоже помнил, но какой своей памятью… Не помнил.

И о том, что Искриус получил такое светлое солнечное имя из-за того, что был «болен» приливами и отливами веков, то есть пространственно-временными аномалиями, мне тоже каким-то образом было известно.

От всего этого незаслуженного «счастья», которое, возможно, так же лепестками свалилось мне на голову, я чувствовал себя нераскаявшимся грешником. Будто где-то подсмотрел что-то запретное, что-то сокровенное и тайное, а теперь бессовестно козырял незаслуженными талантами и получал незаработанные награды.

Что ответить Ротарику, я понятия не имел, поэтому решил деликатно сменить тему разговора. А чтобы бывший атласар до нашего отбытия с Искриуса не начал обидные для мира расспросы, позаимствовал у византийцев их отговорку для незваных гостей из будущего.

—Скоро прилив. Нам пора уходить, — пролепетал я по-детски, не взглянув на не ко времени поумневшего отшельника.

— Понял, — коротко выдохнул Ротарик, а я по привычке про себя добавил: «Ясно. Вижу».