Сага о Головастике. Долгая дорога домой

Будни чужой галактики

Внимательно прослушав только финал лекции о перенаселении глашатаев и их фебрильных стадиях, вопящих на крышах, в моей головушке случилось интеллектуально-мыслительное несварение, из-за которого ни о каком прогрессе в возвращении памяти не могло быть и речи. Поэтому я собрался с силами и выдохнул, казалось бы, нейтральный вопрос о том, как все мы оказались на Коллизии:

— Мы сюда прилетели или через портал… Пришли? В этой скале нет никакого прохода к неисчерпаемому чудес морю?

Главврач моментально сообразила, что не только поторопилась, но и перестаралась с одномоментным извержением новостей и терминов с их необъятными для меня-ребёнка смыслами и объёмами понятий.

— Прости. Увлеклась и забылась, что бывает, но не часто. С тобой всё в порядке. Это не абстинентный синдром, но что-то очень на него похожее. Не торопись объять необъятное. Шагай… Вникай… Главное, не напрягайся с усилием понять и вспомнить всё сразу. Разреши себе плыть по течению, и всё получится. Поверь матери троих оболтусов и командиру взвода стоеросовых…

И начинай издалека. Со своего неисчерпаемого чудес моря на Тейе. Я, если что, помогу. Там всё началось, и там всё закончится.

Как ты должен вспомнить, наша разношёрстная команда готовилась для тейянской Страны Болот. Но от кураторов пришёл приказ прервать слаживание и отбыть на Тмиму Сиг-Кроузи. Никто не знал и не понимал где это находится и зачем нас туда… То есть, сюда отправляют. Ещё и с детворой из АВР в качестве лейб-гвардии.

Извини. Охрана наша, а никакая не гвардия. Это я по привычке обзываю парней едкими эпитетами. Но они дело своё знают и не обижаются на нас, полу-гражданских.

Мы ещё побеседовали с Мартой ни о чём минут двадцать и, после формального «стетоскопного» медосмотра, я засобирался восвояси – в избушку оборотня Глаши, которая дальняя родственница Воллемии.

— А что, Чародей-рука уже уходит? А кто оленину доедать будет? Куда нам её девать? Может, на небесное погребение? — услышал я обрывки разговора главврача и пары её подчинённых, но вникать о чём или о ком они толкуют не стал.

Было не до того. Я снова стал треугольно-сборным, как когда-то в мороке с Виталием Правдолюбом и прочими Фиолетами. Вот только вспоминать что-нибудь в тот момент мне совершенно не хотелось. Решил всё пустить на самотёк, как советовала Марфа-посадница, которая местный управдом-рентгенолог, а ещё хирург, педиатр, фармацевт и микробиолог. В общем, многостаночница во всех медицинских и административных смыслах.

Прошагав по костяной тропке до места с часовым Стасиком, не стал его окликать, потому что в голове всплыла подсказка о том, над чем кумекал после недолгой беседы с этим выпускником АВР.

«Руна мира – это олицетворение всего…» — услужливо, но тактично получил напоминание от вездесущих малиновок, а потом пошло-поехало. Не калейдоскоп, конечно, но на первый взгляд никак не связанные между собой напоминания обо всём подряд, из которых поначалу никаких картинок или звуковых образов не складывалось и не возникало. Что-то похожее на ревизию склада-кладезя с воспоминаниями и справочной информацией, половина из которых была не просто новой, а чуть ли не с пылу с жару.

Причём, с грифом «Совершенно Секретно». А вот о приключениях на Тейе, о причине амнезии с последующей эвакуацией в соседнюю галактику – ни намёка.

Первый, второй, затем третий законы термодинамики с объяснениями самопроизвольных и не самопроизвольных процессов. О превращении работы в теплоту. Что равновесие – это наиболее вероятное состояние всего и вся. А если в веществе царит беспорядок – то это уже не вещество, а какая-то энтропия.

После физики пришли короткие, но ошеломлявшие подробности о девизах и лозунгах всяких военных организаций и их подразделений. «Без права на славу, во славу Державы», который скорее всего от АВР. «Sudor sanguinem servat», который в переводе «Пот бережёт кровь», и он то ли от диверсантов, то ли от партизан, орудующих во вражеском тылу.

Был даже лозунг-обязательство: «Non enim possumus quae vidimus et audivimus non loqui», приписываемый самим Апостолам. «Мы не можем не говорить того, что видели и слышали».

Потом промелькнула справка о небесном погребении, и я подумал, что она новёхонькая и прилетела из-за только что услышанной фразы о пропадавшем зазря мясе оленей. Но оказалось, что таким способом хоронят не только на земном Тибете, но и всех почивших на Тейе.

Кладбища и мавзолеи там изобретать почему-то не стали, а по окончании «небесного процесса» сроком около пяти лет все черепки и косточки собирались и измельчались в каменных ступах, потом перемешивались со звериными и высыпались, но не на тропы, а на границы племенных владений. Чтобы незваные гости по ширине и новизне костяной «границы» могли прикинуть, сколько воинов и охотников обитает на земле, которую им приспичило посетить в качестве мирного торговца, пилигрима или авантюриста с большой дороги.

По себе знаю… То есть, помню, что долго не решался переступить такую же жуткую полосу между тейянским Тартарусом и… Но об этом я вспомнил намного позже.

Вернувшись в лачугу вукулы Глафиры, безо всяких усилий переключил внимание на всё, что знал о человеках-оборотнях. Именно к ним по глупости или легкомыслию собирался отнести и радушную хозяйку своего жилища, но те картинки, которые замелькали не только в голове, но и перед глазами отговорили меня от такого опрометчивого деяния.

Во-первых, из этих «ненаглядных пособий» я точно узнал, что Воллемия из холоднокровных ящериц-рептилий, которые за миллионы лет эволюции научились не только имитировать голоса, но и принимать любые формы, внешность и размеры всевозможных живых существ.

Во-вторых, мне напомнили кое-что из недавних откровений самой рептилии. «Я родственница Хозяйки Медной горы, между прочим. По-вашему – дочь змеиного царя. Которая Малахитница или Артуть-дева. Дальняя родня великану-простофиле, который обратился в мышь, а Кот с огненными ушами его схарчил.

Кстати, Кот тоже из наших. Скажешь, всё это сказки? Вот и напрасно. Павла Петровича почитай, который Бажов. Но только в оригинале, а не ваше советское», — заявила мне Лика. А вот когда и где, я вспомнить не смог.

В-третьих, весь с головы до ног облик домомучительницы Глаши был скопирован с известной картины Клавдия Лебедева «Марфа посадница. Уничтожение новгородского веча. 1889 год», репродукцию которой с кинолентой «Иван Васильевич меняет профессию» всучили Марте вместе со снабжением, а она, оценив шуточки неведомых «кураторов», повесила её в штабе экспедиции.

Кто-то из старших по званию точно знал, как «за глаза» подчинённые называли главврача, поэтому поручил службе снабжения достать эти материальные ценности и включить их в список «Инвентарь для досуга».

Потом мелькавшие картинки и короткометражки из личного «архива» поблёкли и удалились в кладезь, а я оказался глаза-в-глаза с вернувшейся хозяйкой.

— Подозрительно пахнешь, медвежонок. Оголодал, что ли? Такой аромат бывает от лягушат, когда они по весне оттаивают и просыпаются, а комары с мухами ещё нет,— то ли пошутила Глаша, то ли так намекнула, что знает мою маленькую тайну.

— Могу кашу доесть. Её на пару дней точно хватит, — ответил я нарочито весело, но вовремя сориентировался и приступил к завуалированным расспросам: — А сама, чем сегодня разжилась? Подсвинками или косулями?

— Тьфу на тебя! Какими ещё подсвинками и косулями? Как мне потом летать на полное брюхо? Я же на службе, а не в отставке. С утра пару беззубок из ручья. В обед одну среднюю форель оттуда же. А вместо ужина вспомнила детство. Всегда так делаю, поэтому в форме, — чуть ли не похвасталась посадница, и я не упустил свой шанс.

— Так-так. Сверчками, что ли, детство вспоминала? Или червяками? Ягод с фруктами я вроде нигде не видел. У вас же весна. Или далеко-далеко можно кое-что надыбать?

— Креветками. Оборачиваюсь в номинал, только ясельного размера и ныряю в омут. Десяток декаподов, и можно всплывать. Заодно водные процедуры справляю, если ты понимаешь, о чём я.

— Номинал – это что-то вроде саламандры? Или тритона? Может, плавающего геккона? Ящерицы? — не удержался я в рамках завуалированности и выдал своё нездоровое любопытство.

— Правильно – Амбистома. Которая и с детскими жабрами, и со взрослыми лёгочными мешками. А как по земному – не знаю. Но бываю и чёрной, и зелёной, и пёстрой. Какое настроение – такая и личина.

Так запаливать очаг, или холодным перекусишь? Ты же понимаешь, что разжигаю его только для таких, как ты. Для теплокровных, — разоткровенничалась дочь змеиного царя и начала разводить огонь, чтобы разогреть кашу и заварить травяной чай постояльцу, который сам только-только начал оттаивать от ледяной, но совсем не зимней, амнезии.

* * *

«Как бы проверить, я уже нормальный и для всех видимый?» — приснилось мне подобие кошмара, что снова стал прозрачным призраком, стоявшим на Змеином обрыве, а вокруг вместо зайцев и тушканчиков чуть ли не роились ящерицы, гекконы, саламандры, вперемешку с медянками, ужами и прочими гадюками, которым не знал названий. Точнее, знал, но во сне не помнил. Причём, это обстоятельство нисколько не расстраивало и не пугало, а наоборот подзадоривало, искрило беспричинной радостью, что вот-вот очнусь или проснусь и с новыми силами возьмусь за что-то новое и увлекательное. Что-то ответственное, но приятное. Что-то необычное и даже фантастическое, но в то же время смешное.

«Как вчера, например, с Истомой. Вот зверюга-подруга. Вот глашатая, так глашатая. А кричит-то не сказать, что громко, да ещё и по-птичьему. У нас мультяшные злодеи с такими голосами, а здесь народец страсть как их боится и готов на всё, лишь бы скорее замолкли», — нежился я под одеялом и не торопился «просыпаться», чтобы успеть вспомнить весь предыдущий день, а особенно насыщенную приключениями ночь.

После ужина допёк Глашу расспросами и всякими «почему», «объясни», «покажи». Нет-нет, оборачиваться в аксолотлей я не просил, а вот растолковать, как может здоровенная тётка сначала трансформироваться в пескаря, чтобы наесться мотыля, к примеру, а потом вымахать в трёхметровую Мегеру-Горгону и улететь в чорио, по-нашему хутор или заимка дворов на пять, не больше. А в этом хуторе навести переполох с вымоганием захворавшего человечка, чтобы его немедленно завернули в саван и в качестве людоедской закуски выкинули на улицу.

Сперва она отнекивалась и ссылалась на магию, но меня-то не проведёшь. Начал перечислять ей всякие возможные способы одурачиванья органолептических чувств «зрителей», которые знал. Упомянул о содействии мира, о помощи энергияк, которые у нас энергетические крафты. Заполировал намёками на Эсхатос-Протос, и сразу узнал, что в этой галактике они называются «Вездесущими».

«Те, Кто всё заканчивает, и Те, Кто всё начинает», — торжественно выговорила Истома, а мне сразу же почудился запах инопланетных цветов и тёплое дыхание мира, который наверняка нас подслушивал, поэтому «заглянул» на огонёк в Глашину лачугу.

После «мирного» намёка Малахитница сменила тактику и запела арию учителя природоведения начальной школы. Потом плавно перешла на зоологию для шестого-седьмого класса. А когда добралась до «одноклеточных гигантов» Слизевиков и их подружек Валоний пузатых, неожиданно изменилась в лице и перестала морочить мою любознательную головушку.

«Синагермос киндинос», — прорычала она каким-то «не своим» голосом, а я, увлекшись зоологией, напрочь забыл о родине унциала и поправил домомучительницу, как какой-нибудь въедливый отличник. «Вы имеете ввиду Сирингаммину хрупчайшую из класса ксенофиофор?» — брякнул на полном серьёзе и тут же зарылся в невесть откуда взявшиеся в голове знания о «носящих чужие тела» и их огромных сгустках цитоплазмы.

«Террор сигнум. Теперь понятнее? Значит так, квартирант-пересмешник. У меня срочный вызов в одну из подопечных станиц. Датчик контроля то ли сломался, то ли из-за чего-то барахлит, то ли на самом деле кто-то из семейства впал в горячку. Если всё ещё интересуешься превращениями и глашатаями – милости просим на экскурсию. Обхохочешься, обещаю», — заявила Истома и, схватив меня за шкирку, за пару шагов вымахнула из лачуги на свежий ночной воздух.

«Теперь делаем так. Я оборачиваюсь в то, что вы называете гарпией, и улетаю. Ты внимательно наблюдаешь за мной до тех пор, пока не потеряешь из виду. Потом закрываешь глаза и на любом языке мыслями просишь Вездесущих о помощи в перемещении в место, в которое я отправлюсь своим ходом. Получится с первого раза – увидишь… Окипету в работе. Поторопись», — договаривала Глаша уже будучи огромной грациозной эринией с тёмными, но всё-таки птичьими крыльями за спиной, а не безобразной гарпией с кожистыми руками-крыльями.

Не успел сообразить, что вообще со мной происходит, на каком языке думать мантру «АУМ» или обращаться к местным Эсхатос, как уже мчался по их милости куда-то к месту чрезвычайного происшествия. Причём, сам никак и ничем не шевелил. Стоял пень-пнём и даже не моргал, а окружавшая ночь, сделавшись прозрачной до самого горизонта, неслась облаками и незнакомым лесным рельефом навстречу.

Сказать, что пребывал в сильнейшем волнении не могу. А вот о том, что весь короткий по времени полёт недоумевал и мало что соображал – соглашусь. Благо, всё быстро закончилось. Точнее, началось.

По прибытии в нужный чорио, Вездесущие замедлили моё перемещение и, толкнув в спину, приземлили на широкой, но короткой улочке с тремя жилыми домишками, окружёнными хозяйственными постройками. Никаких особых ароматов, напоминавших зимовье Чичак с его фазанами, лошадьми и прочими козами с медведями я не уловил, что меня удивило, но времени на осмысление не было: на один из домишек с дымовой трубой беззвучно хлопая крыльями приземлялась Истома.

Оказалось, что я немного обогнал свою домомучительницу, которая на полном трагичности серьёзе играла роль людоедского глашатая.

«Ки-ки-ки-и… Ка-ка-ка-а… Ко-ко-ко-ко-о», — закудахтала вполголоса эриния, а её змеиная причёска разволновалась, задёргалась, пытаясь ринуться врассыпную, но не сумев этого сделать, противно зашипела: «Ш-ш-ш-щ-щ-щь!»

После третьего кудахтанья и «змееголового» шипения, Глаша заглянула в дымовую трубу и затихла в надежде услышать хоть что-нибудь похожее на суету, но тщетно.

Взмахнув чёрными крыльями, она почти грациозно спрыгнула с черепичной крыши вниз и в то же мгновение снова стала боярыней Марфой. Точь-в-точь новгородской посадницей-смутьянкой с белым платком на голове и в багряном опашне до земли.

«Ходь сюда, пересмешник», — всё так же, вполголоса, кликнула меня Истома, и я поспешил на зов.

«У них что, домашних животных нет?» — задал я неуместный вопрос, потому что пребывал в эмоционально-мыслительной заторможенности, почти в прострации, но это, скорее всего, была защитная реакция моего разума, неспособного к быстрому усвоению небывальщины, творящейся со мной здесь и сейчас. А вот после нескольких часов здорового сна… Но продолжим листать книгу памяти.

«Мне нужна твоя “ручная” помощь. Чтобы не ломать дверь и не поднимать ненужный шум. Вдруг ложная тревога. Договорились?» — заявила Марфа-Окипета, она же Глаша-Истома в одном загадочно-криминальном лице.

Пока соображал, о чём она намекает, и когда успел стать взломщиком-медвежатником, Малахитница успела закатать правый рукав моей рубахи. А дальше всё произошло как бы само собой. Я подошёл к входной двери домика, прицелился, примерился, закрыл глаза и просунул руку сквозь деревянную дверь. Потом представил возможные запоры в виде кованых крюков, поперечных брусков и даже наклонных упоров в виде столбов.

Замок оказался с подвохом. Кованый крюк был вставлен в петлю на косяке снизу и подпёрт наклонным деревянным т-образным упором.

«Не могу отпереть. Больно мудрёный запор», — сказал я Глаше и выдернул руку из монолита двери.

Сразу же услышал, как за дверью что-то упало на земляной пол, после чего кованый крюк вывалился из петли и тихонько лязгнул.

«Странно. И ладно. Стой настороже и оба уха востро. Я за пациентами. Старшие на мне. Младшие на тебе», — заявила бандарша и распахнула скрипучую дверь.

«Какие ещё младшие?.. Детишки?.. И куда их тащить?» — спрашивал я себя, пока Глаша шуршала в кромешной темноте, и сам себе отвечал: «Ребятня. Старшему три цикла. Младшей нет ещё и половины одного. Тащить никуда не надо. Возьми их на руки и думай о конце костяной тропы».

Когда Малахитница в образе боярыни Марфы безо всяких усилий выволокла на улицу пару взрослых тел, завёрнутых в одеяла, я понял, что пробил мой час спасателя.

«Вперёд, Катаносец. Вперёд», — приказал себе, впервые обозвав почти по-гречески «Понимающим», а не Головастиком, и, стараясь не слушать взмахи крыльев взлетавшей Окипеты, шагнул в домишко…