Спасти СССР. Реализация

Глава 11

Суббота, 30 декабря. День

Ленинград, Владимирская площадь

Помнится, по малолетству я никак не мог понять, почему пятачок, где сошлись Владимирский и Загородный проспекты, считается площадью. Ведь так называть можно было лишь что-то большое, просторное, вроде площади Декабристов! А тут… Уширили проезжую часть — и всё.

Я криво усмехнулся, выходя из-под арки метро. С памятных осенних дней мне здесь открывалось еще и некое потаённое пространство — «условное место 'Влад».

Поправив шарф — сырой жалящий ветер упорно задувал вдоль улицы — я прогулялся до знакомого фонаря. Это вошло в привычку — именно на этом чугунном столбе цэрэушники должны были наклеить объявление, как сигнал о закладке.

Что-то внутри меня тоскливо и обреченно сжалось — белый лепесток трепетал на ветру. Вздохнув, я приблизился.

«Продается швейная машинка „Подольск“ б/у».

Я оторвал язычок с цифрами, и сунул в карман. На самом деле, телефона с таким номером не существовало — это был простенький код, указывавший на место тайника. Раз в конце выписано «95» — значит, закладку сделали в стене Боткинской больницы, есть там укромное местечко…

Потоптавшись, я развернулся и побрел обратно к метро… Испытав легкий озноб — мне опять повстречался тщедушный парниша в длинной серой куртке. Лица под надвинутым капюшоном я не видел, но… Получается, что он ехал за мной от самой «Техноложки».

Не убыстряя шаг, я перешел Кузнечный и нырнул в теплый ритмичный шум станции метро. Не оборачиваясь.

Подошел к автомату с красной подсветкой, и разменял тусклый никелевый кругляш в двадцать копеек на пятикопеечные. Сунул турникету пятак, ступил на эскалатор — и упорно глядел прямо перед собой.

На перроне не выдержал — наклонился, якобы отряхнуть пыль со штанины, и незаметно глянул под руку. «Серый» маячил шагах в двадцати.

«Та-ак…»

Совпадения кончились. Что интересно, я не испытал ни страха, ни прилива тревоги. Даже злость, и та была круто замешана на азарте.

Меня занимала лишь одна мысль: «Кто?»

Явно не чекисты. Заметить парней из «семерки» — задача крайне сложная, почти невыполнимая. Это настоящие асы «наружки», и глупо подставляться, как этот задохлик, не станут — просто не смогут, как всякие профессионалы. Чемпиону по авторалли не дано притвориться «чайником» — мастерство въелось в его мозг.

«Ла-адно…»

Из туннеля потянуло воздухом, припахивавшим горячей смазкой, прожектора высветили вязки кабелей на стенах, и с воем выкатился поезд — замелькал окнами мимо, тормозя и унимая моторы.

— Станция «Владимирская», — разнесся, металлически подрагивая, высокий женский голос.

Мы с «серым» вошли в один вагон — мой преследователь скромно уселся в уголку, а я притулился у дверей.

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — «Площадь Восстания».

Перегон короток, рассудил я машинально, хватаясь за поручень, а у того, кто стоит, больше степеней свободы. Только чего бояться? Самое естественное в моем положении — вести себя так, будто ничего не происходит.

Едва не пожав плечами, я сел на свободное место. «Серый» глянул в мою сторону, и тут же отвернулся. А мне поплохело.

Я узнал его. Хватило и короткой секунды — это был тот самый «четвертый»…

Мы с ним свиделись в Репино, где я опустошил хитроумную хованку «Хунты» — самой дерзкой и неуловимой банды Ленинграда. «Р-романтики с большой дороги» грабили евреев, убывавших на Землю Обетованную, отбирали наворованное — именно потому никто из потерпевших не подал заявления в милицию. А я обнёс этих «Робин Гудов» — и чуть было не попался. До сих пор, как вспомню — морозит до мурашек…

Пока громадный Хан, лысый Котовский и сам главарь с погонялом «Сомоса» искали меня на втором этаже особняка, я дал дёру. Обогнул заливной бокс, крытый рубероидом, закинул сумку с добычей за спину…

Оставалось через забор сигануть — и тут заскрипели, завизжали петли гаражных ворот. Я обмер, а из темноты глянул четвертый бандос — хлипкий, с непропорционально длинными худыми ручками и ножками, смахивающий на гиббона. Его круглая, стриженная голова продолжала короткое бочкообразное тело, вырастая прямо из узких плеч, без шеи, а над скошенным подбородком кривились тонкие слюнявые губы, раздвигая ухмылкой бесцветный пушок на щеках…

Это был он. «Серый».

Я до того погрузился в размышления, что перестал слышать вой и грохот метропоезда. Вроде бы я действовал верно — не уходил от слежки, а уводил «топтуна» подальше от района, где живу. Хотя… Откуда я знаю, где именно он сел мне на «хвост»? Да и не в этом дело…

«Серый» наверняка занимал последнее место в бандитской иерархии. Видать, тогда, в Репино, «на стрёме» стоял… Как раз это меня и успокаивало — он не стал бы докладывать Сомосе о своем промахе. Упустил же «фраера»!

Да если бы даже и рассказал… Что он, описал бы подельникам приметы? А толку? Под мой типаж попадают тысячи отроков по всему городу! Ищи-свищи!

Но вот если «Серый» выследит «вора», и наведет банду… Тогда мне конец. Четверо на одного… Хм. Да мне и здоровенного Хана хватит — никакие умения не спасут, никакой брейнсёрфинг не поможет…

«Есть человек — есть проблема, — пришла на ум вкрадчивая мыслишка. — Нет человека — нет проблемы…»

А поезд уже тормозил, темнота туннеля резко уступила свету.

— Станция «Площадь Восстания». Переход на станцию «Маяковская», выход к Московскому вокзалу…

Я резко встал и вышел на перрон.

Захлопнулись станционные ворота, словно ужимая суету «Гостиного двора», закрылись двери вагона.

«Следующая — моя…» — мелькнуло в голове.

Народу было немного, каждого видать, и мой преследователь устроился далеко от меня. Больше он не прятался.

Не сверлил меня взглядом, но и вида не делал, будто он — случайный попутчик. Почуял, что преследуемый занервничал, задергался… Слабая улыбка раз за разом гнула тонкие мокрые губы.

А я в это время раздумывал, как именно его убить…

Меня не отличала кровожадность. Чикатило я зарезал во спасение, сберегая жизни его будущих жертв, и та высшая мера диктовалась необходимостью — не было ни малейшей возможности доказать вину «карманного бильярдиста».

Пару раз случалось, что отчаяние и страх толкали меня на край — и за край. Помню, как хотел завалить Гагарина. Как душил в себе холодную, склизкую идейку вскочить в кабину «газона», дать газу — и на полном ходу смять в гармошку «Москвич» с парой чекистов из «семерки»…

Ничего, сдержался. Совладал. И вот снова — проблема выбора.

Тяжкого выбора. Нет, мне нисколько не жаль «Серого». Если бы кто-нибудь уронил «№ 4» на рельсы, то я испытал бы тихую радость и громадное облегчение. А тяжко оттого, что этим кем-нибудь должен стать я, больше некому.

Убивать — страшно. И мерзко. А выбора-то и нет…

У меня совершенно ковбойская альтернатива: «Убей или умри».

«Нет уж, — усмехнулся я, — помирать нам рановато. Есть у нас еще дома дела!»

— Станция «Василеостровская».

Я то ускорял шаг, то снова забывал о быстроте. «Серый» послушно топал за мной следом, впадая в азарт медленной погони. Вероятно, полагая, что преследует меня, вот только наши роли в этой увлекательной игре незаметно поменялись — я заманивал охотника.

Людные линии «Васьки» остались позади. Я свернул на тихую улочку, и порадовался, увидав за беленым забором тот самый расселенный дом, покорно ждущий сноса.

Утренний снежок покрыл асфальт тоненьким слоем, скорее даже налетом, будто белой, накрахмаленной простыней —

«четвертый» топал за мною в открытую, хотя и сохраняя дистанцию, и его шаги отзывались размеренным хрупаньем.

Я резко обернулся, играя испуг, и припустил к забору. Торопливо раздвинул доски, юркнул за ограждение — и проложил четкий след к парадному.

В дверном проеме замер на секундочку, прислушиваясь: частые шаги выдали «Серого». Мне оставалось мрачно улыбнуться — и броситься по лестнице вверх, громко колотя ботинками по ступеням.

На верхнем этаже я торопливо натянул перчатки, и поднялся наверх — перекладины из крашеных арматурин загудели басовыми струнами.

Сгоряча я хотел просто наброситься на «хунтёнка», но трап, ведущий на чердак, подсказал более здравую идею. Здравую для меня, разумеется.

Хапая воздух ртом, я переступил ногами по скрипучему керамзиту, и ухватился за тяжелый люк. Глянул вниз.

Солнце садилось, но света в разбитые окна лилось достаточно. Но сначала «Серого» выдали звуки — громко шуршала болоньевая куртка, «загонщик» шумно дышал и шаркал, ступая через две ступеньки. Капюшон он сбросил, и отсвечивал круглой, коротко стриженной головой.

«Осужденный…»

Поднявшись наверх, «Серый» заглянул в одну квартиру, проверил соседнюю — и сноровисто полез на чердак.

Я замер, почти ничего не слыша — частый пульс пищал в ушах. Нервно облизал губы, отчаянно торопя неизбежное.

Едва шишковатая, в полосках шрамов, голова бандита показалась над краем люка, я с силой опустил крышку. Короткий грохот разнесся по чердачному пространству, по этажам, вспугнув голубей. И тишина…

Хрипло дыша, я поднял крышку. «Четвертый» лежал внизу, скорчившись, раскидав руки и ноги, будто изображая кособокую свастику.

— Твою ж ма-ать! — вытолкнул я, встретившись глазами с удивленным взглядом… Мертвым взглядом, идиот!

Да, да! Мертвым! Там, внизу, уже некому на тебя смотреть! Душонку черти забрали, а пустое тело не опасно. Словно подтверждая данный вывод, под разбитой головой набухла черная лужица.

Всхлипывая, я дышал глубоко и часто, словно одолел стометровку за рекордное время. Шатаясь, как пьяный, пробрался к слуховому окну и вытащил из-под сыпучего керамзита пакет с приемником и наушниками.

«Ходу!»

По стальной лестнице я спускался осторожно, держась за раму, чтобы сохранились отпечатки пальцев «Серого». Осторожно, напрягаясь и покряхтывая, опустил крышку. Ступил на лестничную площадку… Перешагнул через труп…

Я изнывал от тягостного желания скорее покинуть страшное место, но задержался. Снял перчатку… Переборол себя, но коснулся уродливо короткой шеи. Пульса не было, да и живой сугрев покидал убитого.

«Готов…»

…Солнце село и все тени слились, сгущая сумерки. Днем небо радовало ясной синевой, лишь по горизонту копилась, мрела серая дымка, похожая на белёсый туманец, а к вечеру всю вышину заволокло однообразной пепельной хмарью, безрадостной и скучной. Отличная погода для убийства.

Тот же день, позже

Ленинград, улица Звездная

Не думаю, что мою персону накрыло колпаком «наружки». Следить за мной не комильфо, ведь я как бы член команды «КГБ» и тоже играю со сборной ЦРУ. Минцев, правда, намекал, что меня возьмут под охрану, но какой смысл? У Вудроффа просто нет лишних оперативников, а тех, что в строю, плотно ведут наши. Шаг влево, шаг вправо…

Разумеется, опасность насильственной эксфильтрации оставалась, но ведь для «киднеппинга» потребны и финансы, и связи, и транспорт, и люди. А где всё это взять рыжему Фреду?

Допустим, прилетит группа накачанных «туристов»… Так их же сразу возьмут «на контроль», чтобы строго следовали указанному маршруту, и не «сбивались с пути». А перейти границу со связанным и усыпленным «Странником»… Та еще задачка.

Шагая к Боткинской больнице, я прикидывал, где именно можно покинуть пределы СССР. Первый способ — через пункт пропуска в Торфяновке. Сунут меня в багажник машины с дипломатическими номерами, и вывезут, как контрабандного осетра. На той стороне, в Финляндии, цэрэушников примут, шаркая ножками перед «белыми сахибами». Вот только минуют ли «сахибы» советских погранцов? Ответ отрицательный…

Второй способ — не посуху, а морем, от латвийских берегов — к шведским. На каком-нибудь рыбацком мотоботе — такая посудина низко сидит, локатор патрульного катера может и не взять ее, особенно на свежем ветру, когда волны разгуляются. А если еще и в тумане, да ночной порой… Шансы приличные.

Закладку я изъял в потемках — из-под оцинкованного отлива замурованного окна. Сюда, к глухой стене двухэтажного больничного павильона, наведывались, разве что, санитарки, вешавшие стиранные халаты на просушку. Так то — днём, а я прокрался в потемках. Вынул пухлый пакет на ощупь — и удалился. И опять в метро. Потом — трамвай, сине-красная «двойка». Доехал до улицы Пестеля и в условном месте начертал помадой цифру «семь».

Сегодня же позвоню Минцеву, а завтра с утра торжественно вручу пакет куратору, как новогодний подарок…

…На перроне станции «Технологический институт» я задержался. Ситуация, конечно, дичайшая — «двойной агент» задумчиво топчется, а в модной холщевой сумке у него длинноволновый приемник, наушники и гостинец из Лэнгли…

Но я лишь сумрачно сопел, не ведая страха. До того устал, что тревоги не проникали в отупевшую голову.

Мне оставалось пешочком прогуляться до дому, поужинать, посидеть у телевизора… Родителей я дождусь не скоро — сотрудники Военно-медицинской академии с женами чинно провожают старый год.

А я, как представил себе тихий домашний вечер… Буду ходить из комнаты в комнату, мучить себя рефлексиями и страхами. Вспоминать липкую лужицу, натекшую под головой «четвертого» урода, и содрогаться. А не оставил ли я следов на месте преступления? А не видел ли кто, как двое входят в разбитое парадное, а выходит лишь один? Или труп обнаружат нескоро, а опера из убойного отдела сразу смекнут — несчастный случай?..

Я круто развернулся — и доехал до станции «Звездная».

С улицы было не видно, есть ли кто дома, зато у самой двери всё стало ясно — из-за филенки смутно бубнил телевизор, а два женских голоса сплетали ауру милого уюта.

Кривовато улыбаясь, я позвонил, и вскоре услышал торопливое шлепанье. Лязгнул замок, и дверь распахнулась.

На пороге стояла Тома — и просто лучилась ослепительной радостью.

— Я так и знала! И-и-и! — запищала она, обнимая меня. — Я так и знала, что это ты!

Девушка затащила меня в прихожую; я закружил Мелкую, облегченно смеясь и слыша, как из кухни поспешно шаркают еще одни шлепанцы. Сначала повеяло ароматом дешевых духов, а затем к моей спине робко прижалась Софи. Всхлипнула и тихонечко шмыгнула носом.

Страхи, тяжкие думы и тошные воспоминания остались за дверью, где стынет тьма. Согреваемый нежным теплом, я блаженно улыбался — на меня снисходили мир и покой.

Вечер того же дня

Польша, Свентошув

Капитан Кутейщиков, в общем и целом, был доволен жизнью. Само собой, хотелось носить на погонах не четыре маленьких звездочки, а одну побольше, но, как говаривал старшина Валнога: «Какие наши годы?»

Даже Анка успокоилась, повеселела. И не потому, что на седьмом месяце ходила. Просто служба на родине кратно отличалась от той, что шла здесь, в Северной группе войск.

Спору нет — перевели бы его в ГДР, тогда вообще здорово было бы! Но и в Польше неплохо. Тут на «Москвич» накопить — как нечего делать, а если очень постараться, то и на «Волге» уедешь.

«Порядок в танковых войсках!»

Кутейщиков никому не раскрывал секрета, отчего именно Свентошув так ему приглянулся. Капитан поляков недолюбливал. Отец, воевавший в этих местах, всякого понарассказывал…

Немцы бились отчаянно и жестоко, но вот в спину красноармейцам стреляли пшеки. Грех, конечно, всю нацию в подлецы записывать, так ведь, не зря же Польшу три раза делили! Уставали соседи от шляхетского гонору, от непомерных имперских амбиций «Гиены Европы». Может, пшеки оттого и злы, что заработали всенародный комплекс неполноценности? Всё тужились побольше захапать, «от можа до можа», да сфинктер не выдерживал?

А как они «германов» изничтожали после Победы? Сталин Варшаве и Померанию подарил, и Нижнюю Силезию… Пшеки и погнали немцев до Фатерлянда… Нет, не солдат, а беззащитных фрау, стариков и детей! Били, калечили, насиловали, грабили и убивали, словно отыгрываясь за прошлую свою трусость и раболепие.

Да и теперешние… Чем они лучше? Только и разговору, что о деньгах! Купить, продать, урвать…

Ну, а в Свентошуве пшеков мало, тут сплошь советские гарнизоны, город и на карте Польши не сыщешь. Вот и хорошо, вот и пусть тут русским духом пахнет…

Капитан отворил калитку и прошагал по хрусткому снегу к дому. Не дом даже, домина! Тяжеловесный (сразу видно германский стиль!), из добротного кирпича, ладной черепицей крыт. И потолки высокие, и тепло держит долго…

Кутейщиков заулыбался, мягчея. Родное всё, свое… И Анка, и Лизаветка… А кто там третьим будет — неважно! Хоть девочка, хоть мальчик, всё одно — своё!

Капитан шагнул из прохладного коридора в натопленную гостиную, и Лизаветка, путаясь в большеватой пижамке, сразу бросилась к нему:

— Папка! Папка пришел!

— Как дела, егоза? — добродушно проворчал отец семейства, стаскивая шинель. — Троек много?

— Ни одной, товарищ капитан! — бойко отрапортовала дочь. — Даже по математике!

— А что так? — капитан изобразил удивление. — Сложный предмет, что ли?

— А ты думал? — заважничала Лиза. — Нам уже примеры с иксами задают! Знаешь, как трудно?

— Представляю… — сняв ушанку и китель, офицер стянул ботинки и с довольным кряхтеньем подцепил разношенные тапки.

— Чего так долго? — Анка, хлопотавшая у плиты, обернулась, вытирая руки о передник.

— Новый танк пришел. Пока то, пока сё… А что у нас на ужин?

— Жаркое! Ты водки купил? А то Копыловы завтра точно заявятся, сам же знаешь…

— Две бутылки «Коника». Гостям хватит, а я лучше шампанского, хе-хе…

— А мне — лимонаду… — вздохнула жена.

— Ничего! В марте родишь — отметим!

— В феврале, Витенька! — рассмеялась Анка. — Лизочка, расставляй тарелки, хлеб доставай…

— Сейчас, мам… — Лизаветка упорно наряжала елку. — Па-ап! Я уже все шарики повесила!

— Молодец!

— Нацепишь звезду? А то я не достаю…

Капитан подтянулся, и водрузил звезду из красной полупрозрачной пластмассы на самый верх.

— Ой… Шарик упал…

— Он под кровать закатился! — воскликнула девочка, и резво метнулась под огромное стальное ложе, увенчанное никелированными шишками…

…И никто из Кутейщиковых даже не догадывался, что наивным и скромным мечтам не сбыться, что прямо сейчас, за сутки до Нового года, истекают последние секунды их размеренной и устроенной жизни.

Распаренная Анка перенесла парящую кастрюлю на стол, и в ту же секунду с пугающим грохотом распахнулась дверь.

— Цо, холерни росияне, нэ чекали? — в дом вломились двое, закутанных в белые камуфляжные костюмы. Их сытые лица едва влезали в капюшоны, а различались лишь по степени неряшливости — один был слегка небрит, а другой скрипел трехдневной щетиной.

— Нех жийе Польска!

Вскинув «калашниковы», пшеки выпустили длинные очереди, искромсавшие грудь капитана-танкиста и разорвавшие Анкин живот.

Одна из пуль резко щелкнула о стойку кровати и с зудом рикошетировала, пробив кастрюлю с жарким. Пахучая струйка потекла на белую скатерть, заляпанную кровью.

— Курва йего маць! — довольно оскалился небритый. — Отходичь!

Бу́хая подкованными ботинками, боевики вышли вон, и Лиза, постанывая от ужаса, выползла из-под кровати. В руке она держала оброненный папой шарик.

— Папочка… Мамочка… — лепеча такие привычные слова, девочка начинала понимать, что говорить их больше некому. Родители не двигались, а страшная красная жижица медленно впитывалась в ковер.

Завыв от отчаяния, Лиза бросилась на улицу, в чем была. Она не чувствовала ни утоптанного снега, ни ледяного асфальта — страшное, всё на свете затмившее горе несло девочку в ночь.

— Лизаветка! — охнул кто-то басом. — Ты чего? Ты… Что стряслось? Мамка рожает?

Сморгнув остывшие слезы, Лиза Кутейщикова разглядела старшину Валногу в распахнутом тулупе с клеймом «МО» на спине.

— Дядя Семён! Дядя Семён! — закричала она, срываясь на визг. — Мама умерла! И папа! Они их уби-или-и!

— Кто⁈

Девочка не ответила — она падала без чувств, и громадные ладони старшины едва успели поймать маленькое тельце…

…В лазарете Лиза пришла в себя, но лежала молча, сжавшись под солдатским одеялом. Девочка не спрашивала, что творится в городе, почему воют сирены, даже изредка доносившиеся выстрелы не пугали ее.

Пожилая медсестра вздрагивала и неумело крестилась, заслышав очередь, а Лизе было всё равно.

Она осталась одна.

Воскресенье, 31 декабря. День

Ленинград, проспект Газа

Вчера я добрался до дому в двенадцатом часу, но родители явились еще позже, так что мне не пришлось мямлить, ища оправдания, да шарить глазами кругом, лишь бы не нарваться на укор в мамином взгляде. Хотя я бы всё равно задержался — вечер получился просто чудный!

Девушки стеснялись проявлять свои чувства, они смущались и мило краснели, но от этого всё выглядело по-настоящему трогательно, без сюсюканья и слюнявого пафоса.

И Софи, и Тома были мне реально рады, а как они забегали, засуетились, наполняя милым щебетом тихие комнаты.

Тамара достала из холодильника миску с полуготовым «оливье» — осталось лишь смешать салат с майонезом, а София гордо внесла поднос с пирогом собственного сочинения. На мою долю выпало откупоривать бутылку «Советского шампанского».

Очень хорошо посидели! Поболтали, потанцевали… Развеяли тоску, подкопившуюся у всей нашей троицы.

Когда мы с Софи медленно кружились под чуть печальную музыку Тото Кутуньо, я аккуратно держал врачиню за талию, уговаривая ее закрыть «денежный вопрос» и оставить мысли о том, чтобы «вернуть долг», особенно известными, чисто женскими приёмами. Мне кажется, девушка вняла…

По крайней мере, ее руки, чопорно лежавшие у меня на плечах, ненадолго обвились вокруг моей шеи. А Тома поцеловала на прощанье… Вот и все вольности, которые мы себе позволили. Зато та мерзостная черная накипь, что осела на душу, испарилась, возогналась, улетучилась!

Домой я пришел спокойным и просветленным…

— Дюха! — Пашкин вопль даже тибетского ламу выведет из медитации.

— Чего? — откликнулся я, спешно набрасывая серебристый «дождик» на елку.

— К тебе!

Я выглянул в коридор, и увидал Минцева. Подполковник сделал мне ручкой:

— С наступающим, Андрей! Где бы нам уединиться?

Слава богам, всяческие гендерные девиации еще не попортили духовного здоровья советской молодежи, поэтому Паштет понял вопрос моего куратора, как положено, то есть буквально.

— Мастерская пустая! — подсказал он, стряхивая с себя конфетти, и я повел Георгия Викторовича в тот закуток, куда мы определили столярный верстак.

Аккуратно прикрыв дверь, подполковник выудил из кармана пухлую пачку десяток.

— Держи! — ухмыльнулся он. — Это лежало в пакете — маленький аванс от благодарных американцев. Бери, бери! Заработал.

— Думаете, стоит? — засомневался я.

— Стоит, — кивнул куратор.

— Ладно, куплю новый микроскоп для лаборатории. А что там еще лежало?

— Записка для случайного прохожего, буде он первым наткнется на закладку… «Товарищ! — с выражением зачитал по памяти Минцев, — Ты случайно проник в чужую тайну, подобрав чужой пакет, предназначенный не для тебя…» Ну, и так, по мелочи: шифроблокнот, инструкция, таблица связи… И задание. — Он расстелил газету на верстаке, подтянулся и сел. — Задание интересное… Ёмкое… Американцев интересует наше видение стран третьего мира — в Африке, Азии, Латинской Америке. Отношение к ним СССР — и варианты развития нынешней ситуации. Ну, например, положение в Сомали. Стоит ли ждать мира и прогресса в этом государстве?

Я покачал головой.

— Да нет там никакого государства, Георгий Викторович. Прежде всего, потому, что не существует сомалийского народа — сплошные племена и кланы! Сиад Барре — дурак. Вместо того, чтобы заняться жесткой централизацией, как Иоанн Грозный, он затеял войну, которая никогда не закончится! Это же Африка! Ну, разве что найдется сильный, харизматичный вождь, и сплотит Сомали железом и кровью… А мы ему поможем. Но только где же взять такого, харизматичного? Да и чего вы меня спрашиваете? — мне удалось изобразить сердитость. — Вон, пускай эксперты чешут свои умные головы!

Минцев весело рассмеялся.

— Ладно, Андрей, ладно! Мне просто нравится аналитика в твоем исполнении. С одной стороны, она отдает юношеским максимализмом, но вот с другой… Понятный энтузиазм и задор подчиняются беспощадной математической логике.

Я смешливо фыркнул.

— Ну, а как же? Иначе — детский сад, штаны на лямках…

— Да уж… — подполковник легко соскочил с верстака. — Ну, ладно. Как только я получу ответы специалистов, то передам их тебе — напишешь что-нибудь «по мотивам».

— Опять писанина! — я поморщился и вздохнул. — Ладно, напишу… Куда денусь.

Георгий Викторович крепко пожал мне руку.

— С наступающим, Андрей!