Спасти СССР. Реализация

Глава 12

Воскресенье, 31 декабря. Вечер

Ленинград, Измайловский проспект

Домой я вернулся поздно, уже в десятом часу — пока наелись пирогов, пока натанцевались и отвеселились… Хорошо!

Клуб все покидали бегом, с хохотом и радостным визгом «переживая», успеют ли домой до полуночи. Даже Яся, которой дальше всех — и дольше всех! — ехать, смеялась, изнемогая и размазывая варежкой слезы по щекам.

А Сёма Резник и вовсе расшалился, невинно осведомившись у Кузи: «Тебе-то чего опасаться? У ведьмочек, как известно, именно в двенадцать нуль-нуль самая силища и красотища!»

За что и был извалян в снегу.

А вот нам с Пашкой выпало догонять отряд — сначала мы с комиссаром обошли все комнаты, все клубные закутки, повыключали везде свет — и заперли дверь на четыре оборота.

Вымпел с журавлем вяло обвисал — ветер не задувал совершенно; новогодняя ночь подступала ясно и морозно, нагоняя густую темь…

…Поскрёбшись своим ключом, я тихонько проник домой, с порога окунаясь в ласковое тепло и приглушенную музыку — начиналась вторая серия «31 июня».

Релаксируя и смутно улыбаясь отсветам экрана, умноженным трюмо, я повесил куртку и сменил «прощайки» на тапки. Пальцами пригладил растрепавшиеся волосы.

За этим занятием меня и застал отец.

— Водку пил? — осведомился он страшным голосом.

— Никак нет, товарищ полковник! — бойко отрапортовал я.

— Молодец! — расплылся папа, и шепотом добавил: — Помаду сотри.

Затеплев щеками, я глянул в зеркало и соскреб розовый мазок в уголке губ.

— Дюша пришел? — донесся из кухни высокий, по-девичьи звонкий мамин голос.

— Так точно! — грянул «настоящий полковник». — Разрешите доложить! Личный состав семьи в полном сборе и готов выполнить любой приказ верховного главнокомандования!

— Марш за стол! — скомандовала мама.

— Есть! — браво рявкнули отец с сыном, достигая трогательного консенсуса.

Свет в комнате был пригашен, и елка у окна переливалась хрупкими шарами, дутыми из тончайшего стекла. Поначалу мы дружно решили вообще нарушить давнюю традицию и обойтись пучком еловых веток, чисто для «новогоднего» запаха, но маме на работе выделили очень красивое, пушистое деревце, вот она и не устояла.

Правда, елочка оказалась пихточкой, но так даже лучше — хвойный аромат пуще.

— Сначала проводим старый год! — велела мама, приседая на табуретку (чтобы легче срываться на кухню). В нарядном «марокканском» платье, черном с серебряной вышивкой, она выглядела молодо и приятно.

— Есть проводить! — по-уставному отозвался глава семейства.

— Слушаюсь! — поддакнул я.

— Вот всегда бы так, — заворчала мамуля, тая улыбку, — чтобы орднунг унд дисциплин… Чего сидите? Наливайте даме!

Подсуетившись, Соколов-старший вынес с балкона остуженную бутылку брюта, а я, как младший по званию, ловко ее откупорил. Родители значительно переглянулись, и мама сделала широкий жест:

— Всем!

Пенное игристое зашипело, проливаясь в фужеры, и отец замялся, поднимая свой.

— Год был очень непростой… — медленно выговорил он.

Я согласно кивнул, прокручивая в памяти минувшие события, и прекрасные, и ужасные, а мама слегка зарумянилась, думая о своем.

— … Но всё плохое в итоге закончилось хо-ро-шо! — бодро заключил папа, и фужеры сошлись, согласно прозвенев.

Свою порцию я, больше склоняясь к полусладкому, лишь пригубил. Вот только почему мне казалось, что клубными пирогами удалось насытить юный организм, и до утра аппетиту не возгореться?

Я наложил себе в тарелку и бессменный оливье, и селедочку под шубкой, и еще какой-то замысловатый салат, а затем всё это умял с великой охотой.

Голосок принцессы Мелисенты, поющей с экрана, звучал слабовато, но мило, и даже послезнание не портило новогодний настрой.

«31 июня» поставили неплохо, и кастинг отличный, не исключая беглого Годунова, только вот хэппи-энд вышел малость корявым — и с ненужной грустинкой. Одноименная повесть Пристли заканчивалась шикарной свадьбой — накрытые столы протягивались из XX в XII век! — а по топорному сценарию Мелисента с Сэмом, хоть и поженились, но забыли о своих приключениях… Зачем? Смысл какой?

Я усмехнулся, как мог, одновременно жуя дефицитную салями. Помню, меня этот мюзикл расстроил, когда смотрел его впервые. А уж как я негодовал на создателя «Человека-амфибии»! Не писателя, режиссера. Беляев-то закончил свою книгу на оптимистичной ноте, у него добро побеждало зло! Там Ихтиандр тоже уплывал в океан, но не один, а с другом — дельфином Лидингом.

Этой водоплавающей парочке предстояло обогнуть Южную Америку и достичь Полинезии. А уж там, на уединенном райском острове, их ждали и профессор Сальватор, и любящая Гуттиэре! И к чему лишать зрителей надежды на лучший исход?

— Горячее нести? — деловито спросила мама, поправляя кокетливый передничек.

— Да! — оживилось мужское большинство.

— Есть! — засмеялась наша родная женщина, неумело козыряя. Надо ли говорить, что мы с отцом воздержались от замечания — дескать, «к пустой голове руку не прикладывают»?

Мама вернулась, торжественно внося латку с жарким из утятинки с яблоками. Сначала мое зрение уловило чарующий образ маслянистого, подрумянившегося яства, придавая глазам хищный блеск, а затем накатила волна дурманящего запаха, отправляя обоняние в голодный нокаут…

«Очередь за вкусовыми пупырышками!» — подумал я, влюбленно глядя на богиню трапез, и решительно сказал:

— Пап! Надо выпить за маму!

Отец, наколов вилкой аппетитное крылышко, среагировал моментально:

— Наливай!

Я слушал плеск вина — и ушами, глазами, всей кожей, всею своей сутью впитывал восхитительную атмосферу праздника, молясь истово об одном — чтобы после полуночи нас ждало только новое счастье.

Поздний вечер того же дня

Москва, площадь Дзержинского

Евгений Питовранов (для своих — Е Пэ) выглядел куда представительней Андропова. В ладном, идеально сшитом костюме, с холеным лицом потомственного дворянина, он больше смахивал на дипломата, а затемненные очки в модной оправе подчеркивали этот образ.

И видеть в Е Пэ человека, уязвленного судьбой, никому даже в голову не приходило — Питовранов большую часть времени пропадал в загранкомандировках, мотаясь по капстранам. Это ли не признак везения? Или причастности к высшим кругам?

А вот Ю Вэ замечал следы давней, но так и не прощенной обиды. После сталинских похорон Евгения обошли и наградами, и чинами, и званиями, хотя он мог, имея на то полное право, занять место председателя КГБ. И, кстати, с куда большим основанием — те чекистские премудрости, которые с трудом постигал Андропов, для Питовранова были вещами элементарными и давно усвоенными. Profession de foi.

Когда Юрий Владимирович назначил Евгения Петровича руководить отделом «П» (названным так по фамилии начальника!), он многим рисковал, но оперативники Пельше как будто проигнорировали необычную инициативу. Или приняли ее за кадровую текучку.

А ведь Питовранов, по сути, возглавил личную разведку председателя КГБ! Да, это был широкий жест доверия со стороны Андропова. Но не только. Ю Вэ как будто чувствовал вину перед Е Пэ, незаслуженно угодившем в опалу, и замаливал чужие грехи.

Обычно он встречался с Евгением Петровичем на конспиративной квартире, но под Новый год волна общей расслабленности накрыла и КГБ…

* * *

Свет в кабинете Юрий Владимирович погасил, и неторопливо приблизился к окну, глядя на ночную Москву. Вокруг молчаливой громады памятника Дзержинскому безостановочно кружились машины, разжигая малиновые огни стоп-сигналов и мигая поворотниками, а вдалеке, над крышами, мерцали рубиновые звезды Кремля.

Короткая стрелка вгрызалась в последний час уходящего года, но мысли председателя КГБ витали куда выше преходящего празднества, и окрашивались в державные, эпичные тона.

Он стоял в самом центре столицы, посередке огромной, великой страны. Ю Вэ усмехнулся. Когда-то Брежнев похвалился, что из его кремлевского кабинета весь Союз видать…

«Возможно, — дернул губами Андропов. — Да только и отсюда углядишь не меньше!»

Тихонько клацнула дверь, пропуская Питовранова.

— Твое офицерье, похоже, шампанским на всю ночь запаслось! — ворчливо сообщил он.

Юрий Владимирович коротко хохотнул.

— Ну, не лишать же их утренника! — пожав руку Е Пэ, он устроился за небольшим столиком, полировка которого отражала московские огни, и жестом пригласил гостя.

— Прошу извинить за опоздание, — прокряхтел Евгений Петрович, мостясь напротив хозяина кабинета. — Еле дождался новостей из Варшавы.

— И как у нас дела? — подобрался Андропов. — Хороши?

— Пока — да… — затянул Е Пэ. Усмехнувшись, он качнул головой: — Признаться, я даже не ожидал от Милевского подобной прыти, но он смог меня удивить. Буквально позавчера его люди затеяли тайную операцию «Антибиотик», по всей видимости, выношенную и взлелеянную в недрах МВД еще осенью. В течение двенадцати часов милиция и ЗОМО задержали около четырехсот человек — самых опасных активистов, главарей и вожаков, вроде Лешека Мочульского, Анджея Чумы, Мацея Гживачевского… Это всё неопилсудчики, стонущие по временам «Армии Крайовой», или подпольщики из «Руха». В камеры рядом с этими гавриками посадили деятелей из «Комитета защиты рабочих» — Яцека Куроня, Яна Липского, Антония Мацеревича… Их там десятки и сотни, антисоветчиков и антикоммунистов, я только самых отъявленных называю! Людвик Висьневский и Стефан Вышинский — это клерикалы, они опаснее речевиков-трибунов. И их за решетку… Буквально со вчерашнего дня все забастовки гасятся, а демонстрации разгоняются. Цитирую: «Задействованы все механизмы самозащиты социалистического общества». Кстати, наш Щелоков очень заинтересовался работой ЗОМО, хочет создать нечто подобное в советской милиции… — Он улыбнулся: — Во избежание.

— Не помешает, — серьезно сказал Андропов.

— Согласен, — торопливо кивнул Питовранов. Помолчав, будто собираясь с мыслями, он продолжил: — На Западе запускают пропагандистскую кампанию о массовых репрессиях в Польше, о подавлении политического плюрализма и нарушении прав человека… В общем, известная музычка. Я кое-что пролистал… Чаще всего в тамошней прессе склоняют самого Мирослава Милевского и нескольких верных его соратников — Тадеуша Грабского, Богуслава Стахуру, Тадеуша Тучапского… м-м… и Стефана Олыновского. Выходит, это самые твердые представители «партийного бетона», с ними можно иметь дело.

— Да уж, — хмыкнул Андропов, — Запад выдал им блестящие характеристики! — Он помрачнел, и сказал отрывисто: — Могу добавить последние известия от ПГУ: цэрэушники с подачи Бжезинского задействовали план по скоординированным акциям терроргрупп против советских гарнизонов. Цель ясна — вызвать жесткую реакцию наших сил в Польше и, таким образом, раздуть национализм, раскачать ситуацию… Уже — уже! За каких-то два дня! — погибло несколько десятков советских граждан, преимущественно офицеров, прапорщиков, их жён и детей. ЗОМО и польская Служба Безопасности развернули ответные действия, кое-где идут локальные бои с блокированными боевиками… — Он сжал губы, то и дело кривя их. Выдохнул, и глухо заговорил: — Вот что… Десятого января в Берлине откроется Чрезвычайное партсовещание стран соцсодружества. Там обсудят, как бы узаконив последние решения ПОРП, и… ну, скажем так, сверят часы относительно темпов и направления экономических реформ всего СЭВ. Я знаю, что вы постоянно держите руку на пульсе…

Юрий Владимирович насупился. «Высочайший» запрет на слежку за «братскими партиями» постоянно мешал КГБ, лишая разведку ценнейшей информации. Возможно, именно поэтому он и снял эти бестолковые ограничения для «Фирмы» Питовранова.

Е Пэ понятливо кивнул, даже не намечая улыбки.

— Партсовещание не зря собирают именно в Берлине — в инициативном предложении Хонеккера Леониду Ильичу о разработке «коллективных мер для оказания практической помощи польским товарищам» действительно много смысла и конкретики. Достаточно сказать, что немцы уже подключились к работе с «бетоном»… По мне, так еще интереснее инициативы Венгрии и ЧССР, но они целиком в плане вывода польской экономики из обозначившегося кризиса, причем в рамках мер по общему совершенствованию и защите СЭВ. Там и открытие в Польше филиалов «Теслы», «Шкоды», «Чепеля»… и кредитование через Международный инвестиционный банк. Полагаю, работа чехов и венгров с Грабским может стать их основным направлением… — Поправив очки, он развел руками. — Ну-у… Румынии и Болгарии мы тоже предложили включиться, но товарищ Чаушеску против, считая, что Бухарест и без того успешно проводит экономическую политику сообразно собственным интересам, и не видит особого смысла в усилении веса механизмов СЭВ. С этим надо что-то делать, как-то привести «мамалыжников» в чувство, но… Не сейчас.А вот София, напротив, соглашается! Ну, это как раз понятно. Товарищ Живков, во-первых, пользуется существенной безвозмездной помощью по энергоносителям, в том числе, увлеченно играет в их реэкспорт. Во-вторых, сам не дурак брать кредиты на Западе — и внимательно присматривается к изменениям курса СССР в этой области. Наконец, Болгария — транзитная страна, и развитие или, наоборот, сужение сотрудничества со странами «свободного рынка» ее интересы непосредственно задевает. Зато инициативный интерес к возможным изменениям программ СЭВ проявила Югославия…

— Даже так? — брови Андропова удивленно приподнялись.

— Именно так! — уверенно кивнул Питовранов. — Официально об этом — молчок, но где-то с начала декабря фиксируются четкие сигналы Белграда.

— Понятно… — затянул председатель КГБ, и мягко шлепнул ладонями по столу. — Хоть что-то в голове прояснилось.

Щелкнула дверь, и в кабинет боязливо просунулся дежурный офицер, качнув парой бокалов.

— Юрий Владимирович! — сказал он громким шепотом. — Евгений Петрович! Может… шампанского?

— Что, уже? — изумился Андропов.

— Куранты бьют!

— Наливай!

Золотистое «Советское шампанское», выдержанное в холодильнике, наполнило бокалы, а долгий гул колоколов, плывущий со Спасской башни, загулял по приемной — громкость маленького черно-белого телевизора выкрутили на полную.

— … Десять, одиннадцать… — молодой капитан госбезопасности в голос считал удары главных часов Страны Советов. — Двенадцать! Ур-ра!

— Товарищи офицеры! Поздравляю вас с Новым годом!

Бокалы сошлись над телефонами и селекторами, певуче вызванивая, словно подхватывая тающий набат.

Среда, 3 января. День

Польша, Скарбимеж

Сашка Ломов припрятал лыжи, и залёг. Винтовку, аккуратно обмотанную лентами из белого сатина (не пожалели простынь, располосовали), он подтянул поближе, и глянул в прицел.

Низенькая усадебка словно прыгнула навстречу. Крепкая каменная ограда скрывала приземистый домишко, да сараи с амбарами. Только и видно было, что крыши, горбящиеся под нависшей хмарью. И тишина…

Ломов осторожно поерзал — нет, всё нормально, удобно и тепло. В этом комбезе хоть в снегу ночуй. Да и какие в Польше морозы? Не зима, а сплошное недоразумение. Серость и сырость.

Да, именно так. Это было самое первое впечатление от «заграницы» — тускло тут и зябко…

…Усатый военком крякнул: «Ну, ребята, везет вам! Вы в команде 20-А!» А Санёк лишь глазами хлопал.

Повезли «везунчиков» в Воронеж. Там пять дней подряд куковали на пересыльном пункте, пока дождались «купца» — капитана свирепого виду. Тот отвез их куда-то под Москву, а еще суток через трое посадил на поезд. И только при виде польских погранцов до Ломова дошло, где ему выпало служить.

В ПНР тоже всё не сразу утряслось — ребят разобрали, кого куда. Вовчика в танковую часть определили, Марат к техникам на аэродром попал, а Санёк нашил себе васильковые погоны рядового ДШБ ГБ. Не баран начихал на скатерть!

Муштровали их зверски — и на кроссы каждый божий день гоняли, и стрелять учили, и убивать, чем придется — лопаткой, «розочкой», голыми руками, — и с самолета с парашютом сигать.

В самый первый раз Ломов орал дурным голосом, раскорячившись поперек двери, открытой в небо — капитан вышиб его, как пробку, и рядовой очухался лишь на земле, выплевывая подтаявший снег…

Правда, кормили в СГВ хорошо, да и рубли у поляков котировались — родители слали Сашке четвертные в конвертах с письмами, предварительно намазав зубной пастой, чтобы на свету не различить купюры. Иначе обязательно вскроют…

…Ломов прислушался. Медленно повернул голову направо — Мишка Кобрин сидел недвижимо, устроившись в развилке кряжистой сосны. Налево…

Капитан приподнял голову, и знаками показал Сашке: «Готовность раз». Ломов ответил на пальцах: «Понял».

Странно… Теплых, доверительных отношений с поляками у него не было. Да и с полячками тоже. Фальшивый народ.

И дружбу навек изобразят, и любовь страстную… А когда тебе замес устроят, пятеро на одного, то скалиться будут и хихикать в кулачок! Однако…

Всё равно, Сашка не воспринимал пшеков врагами! Они им пользовались, а он — ими. Заплатил той же Ядвиге — и она твоя! На час. А ему больше и не надо. И снова между ними нейтральная отчужденность…

Но, когда местные начали убивать советских… Тут уж извините! Офицеры — ладно, они воины и должны быть начеку. Что это за боец, которого можно шлепнуть, как куропатку? Но женщин стрелять… Детей малых…

Нет, Санёк не озверел, вроде того лейтёхи из разведроты, а как бы вычеркнул пшеков из списка людей. Выключил в себе жалость к ним, и кивал в такт загрубевшему голосу капитана: «В безоружных — не стрелять! В женщин — не стрелять! По детям — не стрелять! Мужиков с оружием — валить!»

…Подальности рассыпалась сухая очередь из «калаша», но Ломов заставил себя не вздрогнуть. Треснул пистолетный выстрел. Глухо ухнула граната.

Сашка изготовился, плавно поведя винтовкой. Ага…

Через каменный забор полез некто в шубе нараспашку, и с автоматом. Нетерпеливый «Змей» выпустил короткую очередь, и «Лом» поморщился — вот зачем вспугнул? Пусть бы лезли всем скопом!

Автоматчик заметался, а тут еще двое перевалились через ограду. С оружием в руках.

Сашка мягко выжал спуск. Винтовка дрогнула, отдаваясь в плечо. Меткая пуля отбросила первого в очереди — только лохматые полы шубейки взметнулись, да отлетел польский АК.

Четвертый из беглецов, этакий интеллигент в сером пальто, едва подтянулся, оседлал ограду, уже и ногу перекинул, взмахнул рукой, сжимавший пистолет-пулемет «РАК»…

Ломов попал ему в область сердца — увесистый калибр выбил пыль из пальто. «Интеллигент» судорожно вздрогнул, и кулем свалился в сухой подзаборный бурьян. Кобрин скосил двоих.

— Прекратить огонь! — зычно скомандовал капитан, и ухмыльнулся: — Зачистили!