Спасти СССР. Реализация

Глава 6

Среда, 22 ноября. День

Ленинград, Летний сад

Не различимое толком солнце еле светило сквозь сизую, обморочно зависшую хмарь. Тучи сомлели. Вялые мутные клубы стыдливо затягивали светлые облачные прогалы.

Никакого снега. Никаких осадков. Только изредка витали обессилевшие белые мокрые хлопья.

Слипшиеся снежинки щекотно таяли на лице, свивали в воздухе зыбкое кружево, а за его мимолетными узорами гнетуще и скорбно мрели деревья. Загнанные за кованые решетки Летнего сада, они тянули к небу узловатые сучья, взыскуя тепла и света.

Мои губы дрогнули, кривясь. Город давил на меня — черной водой Мойки, бледно-желтыми стенами домов, безлюдными аллеями парка, — словно располагая к меланхолическому унынью, но я был резок и зол. Тут и без того не знаешь, куда от проблем деться, так еще эти янки будут триггерить!

Продрогшие голые ветви сплелись надо мной, шаткой прорисью ложась на серый холст вышины, и я, угодив в сумрак, незаметно осмотрелся. Извилины, разогнанные капелькой адреналина, работали на форсаже — четко анализировали, мигом просчитывали, слаженно тасовали варианты…

«Хотел ощутить, каково быть Штирлицем? — уколола ехидная мысль. — На тебе! Ощущай… Агент „Волхв“!»

А Летнему саду безразлична была людская суета — парк берёг тихое очарование и дремотный покой. Не журчат фонтаны, рассыпая сверканье брызг, не шелестит спадающим шёлком листва. Еще бы не слышать слитный гул автомобилей, вовсе хорошо было бы…

Статуи укрылись дощатыми щитами, лебеди с Карпиевого пруда зимовали в ленинградском зверинце, а само озерцо окаймили белесые забереги, натягивая тонкий ледок на темное мутное зеркало вод.

Я шагал по Главной аллее, гадая, где засели чекисты — осторожненько засели, смирненько, лишь бы не спугнуть робких цэрэушников… Занятие мое, конечно, бесполезное — надо быть Зорким Соколом, чтобы углядеть парней из «семерки», но это всё же лучше, чем отчаянно, малодушно рефлексировать.

Неожиданно в скудной зимней черно-белой гамме ярко заалел «вещественный пароль», зовущий, как фонарик в ночи. Я еле совладал с собой, чтобы не ускорить шаг.

Держа в руке книгу, обернутую красной суперобложкой, со стороны Школьной аллеи вышла молодая хрупкая женщина в пухлой серой куртке и черных джинсах. Расшитая по олимпийским мотивам лыжная шапочка обжимала ее длинные, прямые волосы, не склонные виться, а редкие пряди обрамляли скуластенькое лицо с остреньким подбородком. Раскосые глаза смотрели на меня испытующе и с живым блеском.

Вспомнив, как бегал за нею, вызывая на контакт, я чуть было не ухмыльнулся в манере «гы».

— Здравствуй, Андрей, — тонкие женские губы изломились в легкой улыбке — она показалась мне не фальшивой, по лукавой американской привычке, а искренней. — Меня зовут Синтия Фолк… Или просто Синти. Я вице-консул, но… м-м… не только, и… Фред поручил мне встретиться с тобой. А… давай не стоять? — вырвалось у нее. — Не нужно привлекать внимание. Вроде бы мне удалось оторваться, но…

Я сделал жест, поведя рукой:

— Прогуляемся, Синти?

Вице-консул кивнула, отзываясь мимолетной усмешкой, и сунула книгу в сумочку, тоже серую, под цвет своей модной куртки-дутыша.

— А чего тебе бояться? — покосился я на спутницу. — В крайнем случае, вышлют из страны. Да и то… С чего бы?

— Сама не знаю! — пожаловалась Фолк. — Просто сидит внутри страх, и не проходит…

Наверное, мы казались странной парочкой, хотя задумчивый встречный — седой крупный мужчина в рыжей дубленке, не удостоил нас даже косым взглядом. А во мне именно теперь, когда рандеву состоялось и закручивало свой неясный сюжет, установилось зыбкое равновесие.

— Андрей… — В голосе оперативницы зазвучали просительные, даже искательные нотки. — Поверь, мы вовсе не хотим, чтобы ты, сотрудничая с нашей страной, вредил своей… родине! Но можно же элементарно помочь? И не каким-нибудь, там, воротилам бизнеса или политиканам, а простым американцам?

— Формулируй запрос, Синти, — сухо сказал я.

— Мы проигрываем в экономической войне с Японией, — быстро заговорила Фолк, взмахивая сумочкой. — Автоконцерны и электронные компании США терпят убытки или вовсе банкротятся. Наших телевизоров «Зенит» больше не выпускают — их победила «Сони»! М-м… Сможем ли мы… сравнять счет? А переиграть «джапов»?

— Понял, — из омута памяти всплывало, как Рейган перешел в наступление на японцев. — Но мне нужно время, хотя бы два-три дня.

— Да, да, конечно! — с готовностью закивала вице-консул. — А… еще один запрос?

— О’кей.

— С другой стороны, — заторопилась Синтия, — наши корпорации присматриваются к Китаю с его дешевой рабсилой. Они хотят перенести туда низкотехнологичное производство… Выйдет ли из этого что-нибудь… э-э… путное?

— Понял, — кивнул я, взглядывая на «вице-консула, и не только».

Нацепив голливудский белозубый оскал, Синти протараторила:

— Ответ — это же будет записка, да? — его можно будет подкинуть в нашу бежевую консульскую «Хонду», в приоткрытое окно на задней правой дверце. Машина будет стоять в условном месте «Влад»… То есть, рядом со станцией метро «Владимирская» и собором. Только… если «Хонда» припаркована к тротуару передом, к ней лучше не подходить — наружное наблюдение. А если задом — можно вбрасывать!

— Всё? — буркнул я

— Н-нет… — Фолк остановилась, кусая губу, и заговорила сбивчиво, но с чувством: — Андрей, ты, пожалуйста, не обижайся на Фреда за его выходки! Он бы никогда не вел себя так на первом… на вербовке. Просто его заставили! Этот чванливый порученец Бжезинского… до того тупой и грубый! Орал на всё консульство, требовал, чтобы «Источника» взяли в оборот — немедленно, жестко и, как он сам выразился, «без этих ваших розовых соплей и церемоний»! И раз десять грозился сослать Вудроффа в «задницу мира», куда-нибудь в Уганду или Верхнюю Вольту. Фреда это всё взбесило — так, что… просто дико взбесило! Вот он и… М-м… Андрей! — Взволновавшись, она порылась в сумке, и вытащила пару бумаг. — Смотри! Это те самые твои… э-э… как бы твои расписки! Видишь? — Синтия выудила зажигалку «Зиппо», с торжественной решимостью щелкнула, и огонек быстро перекинулся на бумагу. Просеменив к урне, оперативница уронила ломкую сажную шелуху, и победительно залучилась, смежая глаза в хитрые щелочки.

…С Невы донесся протяжный гудок буксира. Мимо, сгибаясь, ломаясь пополам от смеха, прошли две студенточки в синтетических шубках, срываясь на бег…

А я замер, напряженно соображая:

«Лохом надо быть, чтобы верить в благородство цэрэушника! Сжечь расписки… Ах, какой рыцарский жест! Ага… Как будто в консульстве нету ксерокса… Главное, демонстративно сжечь! Э, Дюша… Похоже, тебе устроили циничную проверочку… Если ты не уйдешь… Ну, тогда мистер Вудрофф рассмотрит три варианта. Либо ты реально „Источник“, причем, заинтересованный в сотрудничестве… Либо просто жадюга и мечтаешь сбежать на запад, что не бьется… Либо это подстава!»

Я отмер, молча развернулся и ушел. Страсть, как хотелось «оглянуться посмотреть, не оглянулась ли она», но я выдержал характер…

Тот же день, позже

Ленинград, проспект Огородникова

На улице зарядил нудный снежок — пушистые комья опадали плавно и завораживающе, царственно сходя на землю, пока не задул хулиганистый ветерок. Легкие маховые порывы гонялись за снежинками, охватывая их турбулентной сумятицей, крутя и заметая.

Дома напротив расплылись за белой шаткой рябью, утрачивая недвижимую основательность и четкость, а редкие прохожие нахохлились. Ёжась от льдистых касаний, они поднимали воротники или опускали капюшоны, и ускоряли шаг.

А в райкоме тепло… Уютно щелкает батарея под широким подоконником, заваленным пухлыми разлохмаченными папками… Лапчатые листья пальмочки в кадке подрагивают от восходящих токов… Хорошо!

Я глядел в окно и до того увлекся процессом, что вздрогнул от ленивого голоса Минцева.

— Часть твоего разговора с Вудроффом удалось записать, хоть и пополам с помехами, — сказал он, развалясь в кресле Чернобурки. — Я еще, помню, удивлялся, когда пленку прослушивал: чего они так быкуют-то? Теперь понятно — американцам политназначенца навязали… А ты почему ушел?

Если у Георгия Викторовича и было желание застать меня врасплох, то оно не исполнилось.

— Я ж математик, — мне удалось в меру дурашливо улыбнуться, и тут же скривить уголок губ в спокойной иронии, — да и вычислить было не сложно: останусь если, Вудрофф может посчитать, что это КГБ играет! А так… Да вы не переживайте, они на меня обязательно выйдут, слишком много в это дело вложено — и сил, и времени, и денег. И пусть подумают, кому выходить, кого светить, с какими плюшками и когда! — заважничал я, тут же изображая тяжкий вздох: — И вообще… Приличная девушка раньше третьего свидания в постель не ляжет.

— Ишь ты! — восхитился Минцев. — А опыт есть?

— Да как вам сказать… — вытолкнул я из себя, концентрируясь на четкости формулировок. — Запросики у них, конечно… Но, всё равно, надо их отработать. И подбросить в условном месте… Я прикинул — это должна быть именно записка. Где я им пишмашинку возьму? Но и расписывать на квадратные метры — зачем? Всё четко и по делу, краткость — сестричка таланта…

— Поддерживаю и одобряю! — ухмыльнулся мой куратор. — Садись тогда, пиши.

— Здра-асьте! А чего это я?

Мне кажется, что недовольство, испуг и возмущение я сыграл очень похоже, даже талантливо…

«Какой великий артист пропадает!»

— Ну, ты же у нас «Источник»! — оскалился Минцев

— Ага, щаз-з! — Фыркнуть тоже удалось натурально. — Вы спецов привлекайте, экспертов всяких! Пусть они мне черновичок набросают, а я уже перепишу.

— Привлечем, не беспокойся. А разве у тебя нет собственных идей? Своего взгляда на эти их запросы? — Георгий Викторович сел, и сложил руки на столе. — Нет, понимаешь, Андрей… — в его голосе звучала задушевная вкрадчивость. — Можно и переписать, но тот же Вудрофф должен привыкнуть не только к твоей манере изложения, но и к стилю, а эти вещи узнаваемы, их не подделать. Ну? Ну, вот представь, что ты на самом деле «Источник» — молодой, подающий надежды Нострадамус! Да еще и математик!

Я резко пожал плечами — просто, чтобы сбросить напряжение.

— Да тут математика не поможет — нечего экстраполировать, не от чего отталкиваться. Если только…

— Ну, ну! — подзуживал меня Минцев.

— Ну, я бы рискнул — и предложил бы методы нового президента. Картер — мямля. Он пыжится, изображая из себя сильную личность, но двадцать против одного, что продует выборы Рейгану! А вот тот, по всему видать, товарищ жесткий, и загодя похвастал, что обложит «Тойоты» с «Датсунами» стопроцентной пошлиной! — Я тут же подстелил себе соломки: — Это все знают, даже у нас печатали, в газете «За рубежом», по-моему… От этого и отталкиваться! А мы это предвыборное обещание выдадим за знание будущего — и пусть дожидаются, пока Рейган его выполнит.

— Логично, — согласился мой куратор. — А с Китаем как?

— А там еще проще. В Америке высокие налоги и высокая зарплата, китайцы же готовы вкалывать за миску риса, от темна до темна. Выгодно! Если американцы с Китаем договорятся, то их завалит дешевым импортом.

— Логично! — Минцев шлепнул по столешнице, и выдал мне два листа бумаги. — Пиши! Пиши, пиши… Я покажу твой черновик спецам, пусть они добавят цифири, хорошо бы секретной… Но им ведь тоже надо от чего-то отталкиваться! Вот ручка…

Я похолодел. А ведь он действительно покажет мою писанину спецам… Графологам!

«Спокойствие, только спокойствие… Главное, не думать…»

Начнешь сосредотачиваться — вернется навык имитации… Нет уж, Дюша, пиши, как «классную работу» — корявеньким, пьяненьким почерком, своим!

Вечер того же дня

Ленинград, Литейный проспект

Люстра светила ярко, отчего сумерки за окном чудились глубокой ночной синевой. Из-за приоткрытой двери доносились шумы «Большого дома» — шаги, голоса, колкий треск пишущих машинок.

Генерал Блеер сидел за столом в свободной позе, давая отдых не телу, а уму, «отпуская» мозги, осаживая суетные мысли. Хватит на сегодня.

— Что, Жора, проверочку затеял? — ухмыльнулся Блеер, щурясь.

— Самому неприятно, Владлен Николаевич! — поморщился Минцев. Он сидел за столом, хмуро шелестя бумагами из пока еще тонкой папки.

— Старое правило, Жора, — наставительно сказал генерал. — Доверяй, но проверяй! Ну, что графологи?

Подполковник откинулся на спинку скрипнувшего стула, и развел руками:

— Вердикт однозначный — подделке почерка не обучен. А ведь я его и сам просил — попробуй, говорю, измени манеру письма!

— И что? — с интересом спросил Блеер.

Минцев показательно загрустил.

— Эти… почерковеды дружным хором заявили: «Пытался, но не смог!»

— Вот и радуйся! — генерал выбрался из кресла, со стоном потянулся и, грузно шагая, выстраивая стулья по линеечке, обошел длинный стол для заседаний. — Теперь у тебя есть твердые, материальные, так сказать, основания доверять Соколову.

— Да, вы, конечно, правы, Владлен Николаевич! Но, все равно, осадочек остался…

Жестом патриарха генерал положил руку на плечо Георгию.

— Наша служба не только опасна и трудна, Жора, как по телику выпевают про коллег из МВД, — усмехнулся он, — но еще и очень специфична. А ты не до конца изжил в себе привычку к «прямым действиям», где все предельно ясно и понятно: вот мы, а вон — они, мы хорошие, а те — редиски! Тут же, у нас, как мой Попов выражается: «Не разбери-пойми что!» Просветил ты человека? Рентгеном? Просветил. Дефектов не обнаружил? Не обнаружил. Стало быть, доверял не зря. Вот и радуйся!

— Да я радуюсь… — кисло усмехнулся Минцев.

— А как там твоя-то? — Блеер по-дружески пришатнулся.

— Занемогла! — Георгий умилился. — Обещает к марту родить.

— А кого? — заинтересовался Владлен Николаевич. — Пацана или девку?

— Ну-у… — стыдливо закряхтел подполковник. — Света о сыне мечтает, а я… не знаю даже… Что-то меня все больше к дочке тянет…

— Да это вторично, Жора. Главное, чтобы людьми нормальными выросли. Так что, обеспечь!

— Слушаюсь, товарищ генерал!

Пятница, 24 ноября. День

Московская область, Внуково

Громыко усмехнулся, выглядывая в окно. Двумя пальцами раздвинув гардины, он наблюдал, как охрана принимает Густава. Машину гостя — «Жигули» со странным прозвищем «копейка» — корректно, но тщательно осмотрели, а самого водителя вежливо обыскали и проводили к крыльцу.

Понемногу это стало традицией — встречаться именно на госдаче. Максимум приватности и той самой секретности. В своих прикрепленных министр иностранных дел был уверен, а чужие здесь не ходят.

Слыша шум вторжения, Громыко пошел встречать.

— Здравствуйте, Андрей Андреевич!

Густав, как всегда — доброжелательно спокоен и слегка ироничен.

— Проходите, — скупо улыбнулся хозяин дачи. — Садитесь.

— Из ваших слов, сказанных по телефону, я понял, что предмет беспокойств — всё та же чванливая шляхта? — гость непринужденно устроился на привычном месте — в уголку пухлого дивана.

— Если б только чванство, — проворчал Андрей Андреевич, — так там еще и редкостная тупость!

— Понимаю… — Густав усмехнулся уголком рта, и заговорил несколько смутно, что за ним обычно не водилось: — Я немного подсобрал информации в кругах… близких и далеких. Польские верхи в недоумении, в партийном и милицейском аппарате растет недовольство странной пассивностью Герека в борьбе с политическими противниками. Поэтому он стал всё больше восприниматься внутри партии как человек, подрывающий позиции номенклатуры и дестабилизирующий основы режима. Возникла парадоксальная, ранее немыслимая ситуация: в государстве, где господствует одна партия, власти терпимо относятся к оппозиционным, по существу, нелегальным организациям с собственной прессой, книжными издательствами и «летучими университетами»! Нонсенс! Практически все члены Политбюро ЦК ПОРП выступают за жесткие репрессии против оппозиции, но вынуждены терпеть «чудачества» Герека. И, по некоторым оговоркам, я сделал вывод, что партийный аппарат и органы безопасности постепенно приходят к выводу о необходимости отстранения Герека от власти…

— Верхушечный переворот? — заворчал Громыко, усаживаясь в кресло напротив. — Да, бродят у пшеков такие настроения… Мы на днях, в Политбюро, обсуждали положение в ПНР и приняли позицию Устинова: «Польша сама не выберется из сложившейся ситуации!» Но полагаться мы по-прежнему можем только на Ярузельского. Как выразился Русаков: «Фигура Ярузельского является единственно приемлемой фигурой для руководства этой страной»…

— А ваше мнение, Андрей Андреевич? — с интересом спросил Густав.

Задрав голову, Громыко смотрел в окно, на пушистую сосну, с которой опадал искрящийся снег. Хвойные лапы качались, словно радуясь облегчению, и мерещилось, будто это огромная зеленая кошка отряхивает шерстку.

— Ярузельский сейчас не созрел для крутого поворота в политике, — проворчал «Мистер Нет». — С ним надо много работать, надо постоянно оказывать на него наше влияние.

— Встречался я с паном Ярузельским и в Варшаве, и в Крыму… — неторопливо выговорил гость, кладя ногу на ногу и охватывая колено сплетенными мосластыми пальцами. — Если поставить его во главе страны, он будет решать две задачи одновременно: как бы ему сохранить саму Польшу — целостным, состоятельным в политическом и экономическом плане государством, — и как бы не утратить «братскую» экономическую поддержку СССР, ведь без нее ситуацию не переломить. Но Ярузельский поставит перед собой и третью задачу — не слишком сильно ссориться с Западом, который — и в Европе, и в Штатах, очевидно, не учитывает некоторые аспекты положения ПНР, разыгрывая перспективную партию против Москвы. Но самое паршивое, Андрей Андреевич, в ином — Ярузельский, ни в коем случае не возражая прямо, сделает всё, чтобы не допустить прочного союза руководства КПСС с собственно польскими коммунистами и значимыми просоциалистическими слоями польского общества и ПОРП как таковой. Причем, действовать против представителей «бетона» он будет не административными методами, а пустит в ход аппаратные интриги.

— Вы правы, Густав, — медленно выговорил Громыко, — у меня сложилось похожее мнение. А что скажете насчет… хм… верхушечного переворота?

— О, это не такой простой вопрос, как кажется… — задумался Густав. — Пока что процесс демонтажа ПНР еще не набрал глубину, но уже стремительно формируются верхушечные элементы будущей «рабочей контрреволюции». В этих условиях, прежде всего, необходимо единство самой ПОРП! У меня есть ощущение, что первым шагом должна стать кампания перерегистрации членов партии с элементами чистки от «чуждых элементов» — на это может уйти полгода, скажем… Но! — вскинул он палец. — Прежде всего — отправить Герека на госпенсию! Пусть продолжает читать «Монд», до которой он большой охотник, благо язык знает… А если при этом вывести из руководства партии хотя бы основную часть команды Герека… О-о-о… Правда, как водится, за все надо платить. Если МВД могло бы и в дальнейшем без особых проблем сохранять достаточную управляемость, особенно при переводе ЗОМО из как бы «дополняющих» милицию формирований в одно из основных структурных подразделений министерства, то армия, сориентированная на «центристов», может и подвести. То есть, Войско Польское при обострении ситуации способно, например, объявить о «нейтралитете». Или иными способами саботировать необходимые оперативные мероприятия… Таким образом, — Густав шлепнул ладонями по коленям, — необходимо и архиважно исключить растерянность в партии! И тут требуются не просто жесткие меры в отношении структур политических экстремистов, это само собой, но и внутрипартийное лидерство, скажем так, «нашей группы»!

— Иными словами, вы предлагаете сменить многих ключевых членов правительства и членов Политбюро ЦК ПОРП? — деловито уточнил Громыко.

— Да! — склонил голову Густав. — Это явно необходимо. Я бы предложил, как дополнительные элементы, вернуть в ЦК Станислава Кочёлека и Мечислава Мочара, оставить Стефана Ольшовского, и вывести Мазовецкого — с одновременным снятием его с поста «Политики». А на этот пост… Ну, хоть Веслава Гурницкого из Индокитая вызвать! Армию мог бы возглавить генерал Тадеуш Тучапский, который председатель Комитета обороны страны… ему же представлять Войско Польское в ЦК ПОРП. Неплохо бы подтянуть Тадеуша Грабского, Богуслава Стахуру, Юзефа Барылу… — Помолчав, подумав, он поднял голову, встречаясь глазами с Громыко. — К сожалению, механизмов влияния не так уж много, и почти все они предполагают присутствие СССР на заднем плане. Активная работа с польскими товарищами отчасти может и должна проходить в русле исправления экономической ситуации и снижения социальной напряженности, спровоцированной ошибочной политикой группы Герека, непосредственно в ПНР. Понятно, с чем это будет ассоциироваться и как будет откомментировано Западом, но это всё же именно внутрипольский и даже внутрипартийный вопрос. Зато при успехе законных мер по противодействию противнику — которые до сих пор не использованы! — можно было бы обойтись без ввода войск.

Министр иностранных дел тонко улыбнулся.

— Вы провели любопытный «кастинг», но так и не назвали того, кого бы хотели видеть на самом верху.

— Мирослава Милевского, — твердо сказал Густав. — Однозначно и только его. Есть в нем и здоровая сталинская закваска, и холодный ум… Всё есть.

— Очень, очень любопытно… — Громыко встал и прошелся, сложив руки за спиной. — Да, группа выходит цельная и сильная… — он резко развернулся. — Такой вопрос. Сколько у нас, по-вашему, времени, чтобы порешать проблемы и вывести Польшу из кризиса?

— Думаю… четыре-пять лет. С условием, что год-другой даст-таки сочетание жесткого противодействия антисоциалистическим структурам с преобразованиями в партии — и правильно рассчитанной идеологической кампании, скажем… «Об очищении партии и повороте ее лицом к рабочему классу»! Плюс два-три года, не менее, можно будет удерживать ситуацию, с учетом более спокойной обстановки в Европе и меньшей активности Ватикана в польской политике. Вот, как-то так.

— Спасибо, Густав, — сказал министр, снова выглядывая в окно. — Некий сумбур в моей голове уложился, хе-хе… Пойдемте, угощу вас настоящим белорусским борщом!

— Не откажусь, — гость встал и застегнул ладно скроенный пиджак. — Политика политикой, а обед — по расписанию!

Вторник, 28 ноября. День

Ленинград, Измайловский проспект

Мои незваные подружки — тягостная неопределенность и смутная тревога — покидали меня. Порой я еще чувствовал их присутствие, но то были фантомы — они таяли в сознании, не оставляя по себе даже легчайшей эмоциональной мути.

Верно говорят — человек ко всему привыкает… Ну, «Волхв» и «Волхв». Подумаешь… Не «Волк» же. И не «Вол».

Незаметно для меня самого всё в моей жизни стало налаживаться. И Тома на меня ласково посматривала. И Кузя бросает долгие задумчивые взгляды, не то прицениваясь, не то прицеливаясь.

У Софи учеба пошла, как у круглой отличницы — я на радостях торт купил в воскресенье, и мы хорошо посидели втроем. Я восседал в кресле, как на троне, а Мелкая притулилась сбоку, на мягком подлокотнике — жмется и лохматит мои волосы…

Хотя в последние дни даже девичьи красы или игра за команду КГБ не отвлекали меня от математических восторгов. А сегодня, в сотый, в тысячный раз пройдясь по решению Великой Теоремы Ферма, я запихал пухлую стопку распечаток в пакет, и отправил Гельфанду. Всё!

Теперь только сидеть, и ждать, что скажут светила, как оценят мой труд.

«Мой, главное…» — усмехнулся я.

Списывать, конечно, нехорошо, но ведь мне самому пришлось ломиться через те же доказательные дебри, что и целому коллективу известных математиков в будущем. И работа, отосланная в Москву, воспринималась, как моя собственная.

Я сжился, сроднился с нею! На этом блистающем фоне и второй мой заезд в Минобороны, и первые успехи с поисками субполимиального алгоритма блекли, словно выцветшие обои. Хотя, разумеется, я был страшно рад и страшно горд.

Даже простое знакомство с такими «военными» математиками, как Владимир Семенович Пугачёв или Дмитрий Александрович Вентцель уже, можно сказать, награда. А когда они, не чинясь, говорят с тобой, как с коллегой, хвалят твои работы, увлеченно спорят, и ты понимаешь их, а они тебя — вот, что приятно по-настоящему!

Дмитрий Александрович даже познакомил меня со своей женой, Еленой Сергеевной, тоже профессором математики. Интереснейшая женщина! Нет, не внешне. Просто оказалось, что Елена Вентцель, кроме монографий и учебников по теории вероятности, пишет еще и умную, живую, нестандартную прозу. Я, желая сделать ей комплимент, заявил, что это невозможно — успевать всё, да еще и за детьми следить! Смеется…

Деликатно зазвонил телефон. Я не вздрогнул. Я недовольно засопел и начал нервно заталкивать свои босые ступни в дрянные разъехавшиеся тапки. Шлеп-шлеп-шлеп…

— Алё?

— Здравствуй, Андрей, — голос Вудроффа звучал сдержанно. — Мы, кажется, говорили о сотрудничестве, и ты как будто согласился…

— Согласился, Фред, — усмехнулся я, представляя, как напряглись лейтенанты госбезопасности, записывая разговор. — Просто я не люблю, когда на меня наезжают.

— Наезжают? — затруднился Фред. — А, уличный сленг! Андрей, прости, был неправ, — легко, мимоходом извинился он, и взял деловитый тон: — Тогда… Устные договоренности с нашей сотрудницей в силе? Условное место — то же?

— Да.

— Когда ждать?

— Второго декабря, в два часа.

— Андрей, мы больше не будем звонить. Наш человек встретится с тобой… через сутки после акции.

— Хорошо, — обронил я, но трубка уже не слышала меня, она отрывисто и торопливо слала короткие гудки.