Спасти СССР. Реализация

Глава 21

Воскресенье, 4 марта. День

Ленинград, Измайловский проспект

Первая примета весны — не слякоть, а сырость. Слабый ветер задувал вдоль по проспекту, донося холодную влагу, и щеки немели, как от мороза.

Цвета снятого молока лёд в каналах утрачивал зимнюю цельность, но пока не шёл на излом открыто — трещины смутно просвечивали сквозь белёсый пласт намерзшей воды, словно синие вены на бледной коже.

А небеса то зависали клубистой облачностью, нагоняя хрупкую стужу, то вдруг оголяли бездонную лазурную высь, и тогда солнечный свет лил, как сияющий дождь. Он смывал пасмурную городскую суровость, растекался полузабытыми тенями и брызгал золотыми отблесками с куполов. Вешний канун…

Прищурясь, я глянул вверх — синяя прореха во облацех заволакивалась, тускнея и сливаясь с надоевшей хмарью.

«Гадская погода… — мои губы скривились в гримаске разочарования. — Вот как тут усвоишь витамин D, если ультрафиолет — йок?»

Качая авоськой с пахучим хлебом, я пошагал домой. Ноги копили здоровую молодую истому — нагулялся. Меня и на Невский заносило, и на Владимирскую площадь… Совсем уж мистер Вудрофф и мисс Фолк забыли про Дюшу Соколова.

«Слушай, обидно, клянусь, обидно, ну!»

Хотя всё это наигрыш, глупое полудетское бодрячество. Внутренняя тревога никуда не пропадала — как засела в душу года два назад, так и сидит занозой. Никакой иголкой не выковыряешь…

Похоже, цэрэушники сменили тактику. Или затихли, взяли паузу — и тянут, тянут…

— Да и черт с ними, со всеми, — забурчал я тихонько, прикрыв за собою дверь парадного.

Неспешно поднимаясь по лестнице, расслышал глухую трель домашнего звонка, и придал себе ускорения. У моего родного порога топталась Яся.

Простенькое пальто с меховым воротником «взрослило» Ясмину, добавляя пару-тройку лет, но войлочные сапожки с незамысловатой вышивкой, наоборот, молодили, возвращали к малолетству.

Девушка отняла палец от кнопки, огорченно вздыхая, и я тут же бурно возрадовался, нисколько не притворяясь:

— Ну, наконец-то в гости зашла! Привет, Яся!

Акчурина чуть вздрогнула, но живо обернулась — и залучилась:

— Привет, Дюх! А я звоню, звоню…

— А мои на даче, у друзей! Лыжи, шашлыки и прочие радости жизни… — отперев дверь, я сделал широкий жест: — Пр-рошу!

— Благодарствуем, — церемонно ответствовала Яся, входя.

Я немножко поухаживал за нею, угодливо принимая пальто, и продолжая болтать:

— О, ты в том самом солнце-клёш! Какая прелесть… Надо тебе еще чего-нибудь пошить, легкого, к лету… Сарафанчик! А еще ж выпускной! О-о! Слу-ушай… А Тома не приболела, случайно? В субботу ее не было. Зайти, может?

— Не нужно… — пропыхтела Яся, разуваясь. — Это тапочки твоей мамы? Можно, я в них?..

— Ну, конечно! Пошли на кухню, чаем тебя напою. Или сразу накормить? Лично я еще не обедал! М-м… А почему — не нужно? Томка опять заразилась?

— Да нет, — вяло сказала гостья, шагая на кухню. — Томка здорова. Просто… Понимаешь…

Ясмина разволновалась и покраснела — румянец придал трагичной живости ее лицу, простому, но свежему — и одухотворенному.

— Тома больше не будет ходить в нашу школу, — затараторила она, спеша выложить подробности, словно избавляясь от неприятной тайны. — У нее папу переводят в Министерство путей сообщения, каким-то замом, и они, все трое, переезжают в Москву. Квартиру дали… Где-то на проспекте Вернадского. А тут только бабушка останется…

— И кот, — ляпнул я — и увял.

— Кот? — в Ясиных глазах всплыло недоумение. — Какой кот?

— Василий.

Вот ведь натура человеческая… Совсем недавно я убеждал себя, что разлюбил Тому, да и не любовь это была, а так, наваждение.

Вспомнил танец на выпускном, сиянье зеленых глаз напротив… И решил исполнить несбывшееся — влюбиться по собственному желанию!

Но если мои амурные восторги и страдания лишь причуда распоясавшегося воображения, если ты вдоволь «натетёшкался», изнывая, то отчего же так больно? Отчего горечь жжёт глаза?

— Дюш… — Ясин голос дрогнул, и девичьи пальцы легли мне на руку, ласково и невесомо. — Мне очень, очень жалко, что всё… всё вот так… Тома сама попросила, чтобы я рассказала тебе…

— А сама? — вытолкнул я.

— Томка не могла, Дюш! — с тревожным жаром выпалила Яся. — Правда! Приехала ко мне, глаза зарёванные… — Она всхлипнула.

— Зарёванные… — рассеянно повторил я, чувствуя слабенькое облегчение. Вот почему неделю назад мы с ней уединились на кухне — Тома хотела нацеловаться вдоволь. На всю весну. — Ладно, Ясь… — вздохнулось мне. — Между нами ничего не было, — я криво усмехнулся, — да ничего и не произошло бы… Слишком мы разные.

По глазам Яси было видно, как ее резануло жалостью.

— Я предлагала Томке остаться, — забубнила она, нервозно тиская платочек. — Пусть бы пожила с бабушкой, доучилась бы хоть… Тут осталось-то! Два месяца. Ну, три, если с экзаменами считать… А она только головой мотала!

— Ладно, Ясенька, — выразился я уж слишком по-взрослому. — Переживу. По крайней мере, школьная любовь у меня была! Уже хорошо… Слушай, а давай поедим? Мама с утра наготовила всего! И запеченный картофель «пайль» с сыром, и бефстроганов, и… — вероломно искушая, я достал из холодильника литровую банку с помидорчиками — «мама Люба» накрутила их в собственном соку.

— Соблазнил-таки, коварный! — шутливо заворковала Ясмина. — Давай!

Отправив латку в духовку, томиться — и томить — я достал и салфетки, и тарелки, порезал свежий хлеб… В общем, запрудил поток сознания.

— А как твои отреагировали на статью? — деланно оживилась Яся, радуясь смене тем. — Радовались?

— О, еще как! — излишне громко воскликнул я. — Радовались, гордились… Кстати, ты смотришь «Очевидное-невероятное»?

— А как же! Конечно… — глаза девушки махом расширились, и она выдавила, еле сдерживая восторг: — Ты хочешь сказать…

— Ага! — ухмыльнулся я. — Узришь в эту субботу.

Яся вскочила, с размаху обняв меня; тут же застеснялась, зарделась, и с чувством вытолкнула:

— Здорово! Ты и Капицу видел?

— Вот как тебя! Там и Колмогоров был… — я неопределенно пожал плечами. — Если честно, Ясь, меня вся эта шумиха не очень радует. Беспокоит больше.

Девушка понятливо кивнула.

— Боишься потерять статус «одного из» и превратиться в «того самого»?

— Офигенная формулировка! — улыбнулся я. — Меня, знаешь, успокаивает, что мы уже кончаем школу — хоть тут всё останется, как было…

— Дюш, — отзеркалила мою улыбку Акчурина, — а кто в классе изменил к тебе отношение? Мы просто радуемся! Вон, Андреев вообще не поменялся — Пашка дружит с тобой, а не с «Тем-кто-доказал-теорему-Ферма»! Ну, разве что Валдис сильно расстроился бы… Помнишь Валдиса? Но он ушел…

Во мне всё болезненно сжалось.

— Валдис умер, — сказал я глухо и отрывисто.

— Да ты что⁈ — выдохнула Яся, бледнея. — Когда?

— Год назад. Попал под машину и… И всё.

— Ничего себе… — пробормотала девушка, беспомощно водя головой. — А я и не знала…

— Мементо мори, — мои губы скривились невесело и жалко. — Моментом в море… Всё! Настроение и так скачет… — Продолжая тему Гайдая, я перешел то ли к Серову, то ли к Данелия: — Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста!

Картошка разогрелась и пыхала сырным духом. Я был щедр: наложил полную тарелку и себе, и гостье.

— Ой, да куда ж ты мне столько! — встрепыхнулась Яся.

— Кушай, девонька, кушай, — умильная улыбка заботливой бабушки далась мне без труда. — А то еще и чаем напою!

Зря Яся переживала — наши юные организмы умололи и мамино изысканное яство, и по изрядному куску пышного пирога. Мы будто заедали неприятности, былые и грядущие. Даже боль от «заочного» расставания с Томой притупилась. Мои губы и руки помнили «зеленоглазку», хранили ее чувственный образ, но и он помаленьку тускнел, отходил во вчера…

Тот же день, позже

США, штат Вирджиния, Маклин

— Опять «Источник» фонтанирует… — пробормотал Колби, близоруко щурясь на оторванный факс, упрямо сворачивавшийся в трубочку. — И Карлуччи в гости к нам? — подивился он.

— И Фрэнки, — рассеянно кивнул Дик Леман, — и Уолтерс с Абрамовицем, и даже Грэм Фуллер![1]

— Даже! — хмыкнул Уильям Иган, и задумался.

Картер еще в прошлом году привлек Фрэнка из РЭНДа — и вся операция с «Источником» шла от Карлуччи. Бжезинский — так, вышестоящий супервайзер всей возни, а Карлуччи — планировщик и исполнитель.

— Я чего-то не знаю? — неуверенно спросил Колби.

— Сам не в курсе! — буркнул Ричард. — Фрэнк звонил перед обедом, и голос у него был нервный…

Гулкий коридор озвучил множественное движение, и в кабинет вошли четверо представительных «тихих американцев». В одинаковых черных костюмах они походили на советских дипломатов, всегда очень сдержанных и готовых к провокациям.

— Хэлло! — Карлуччи первым вышел из образа, нацепив ритуальную улыбку.

— На ланч не рассчитываю, — ухмыльнулся Вернон Уолтерс, — но от кофе не откажусь!

— Присоединяюсь! — томно вымолвил Мортон Абрамовиц, валясь в кресло.

— Грэм? — Колби гостеприимно управлялся с кофемашиной.

Губы Фуллера, скромно присевшего в уголку дивана, дрогнули в скупой нечаянной улыбке.

— Без сливок. Без сахара, — коротко обронил он.

— Азиатские вкусы! — затянул Абрамовиц. — Узнаю́. В Йемене нас поили таким же, да еще и с кардамоном!

Никелированное чудо техники зашипело, напуская кофейного духу, запарил эспрессо. Первую чашечку Уильям поднес Карлуччи.

— Благодарю, — чопорно кивнул тот, и заворчал, шурша распечатками. — Во всех оперативных документах отсебятина какая-то… То «Источник», то вообще «Ухо»… А как-нибудь… м-м… позвучнее нельзя?

— Фрэнк… — тонко улыбнулся Колби, пригубив кофе. — Помнишь, как ты однажды напомнил притчу о слепых мудрецах? И еще ты сказал тогда: «Пока нам известно только ухо этого слона»…

— Точно! — ухмыльнулся замдиректора ЦРУ. — Пусть будет «Слон»!

По кабинету загулял дружный смех. Отпив и засветившись от удовольствия, Карлуччи повел чашкой в сторону Фуллера:

— Грэм, ты начинай, а я продолжу.

Резидент наклонил голову, соглашаясь.

— Джентльмены, вы все в теме, поэтому мудрить не буду. Речь о пресловутой «Южной дуге нестабильности». По-моему, Бжезинский первым осознал тот факт, что разгром «Халька» уничтожил возможность «естественно подписать» СССР на «свой Вьетнам». При этом, без такого отвлечения и связывания ресурсов СССР, решить в свою пользу ситуацию в Польше нам стало существенно сложнее…

— А сейчас невозможно вовсе, — пробурчал Леман.

— Совершенно верно, — вежливо кивнул Фуллер. — В настоящих условиях, единственным способом все-таки «поджечь» дугу нестабильности, мне видится возможное вовлечение определенных — в том числе, весьма значимых — групп в Иране, а через них и в Афганистане. Честно говоря, я не во всём соглашался с Бжезинским, но то, что Збиг в изменившихся условиях пытался установить контакт с противниками иранского шаха, понимаю — и принимаю. Ведь Пехлеви в ряде случаев был готов работать и с СССР, даже в столь чувствительной для нас области, как военная. И поэтому шах должен был уйти. Более того, Бжезинский, опираясь на группы «бешеных» в нашем славном истэблишменте, искал подходы к Хомейни, даже не взирая на определенный ущерб, который может понести Израиль. И вот тут-то в нашем вашингтонском болоте затеялась свара с сенатором Мойнихэном, замом у Голдуотера во влиятельном сенатском комитете по разведке… — Он откинулся на мякоть спинки и сложил руки на груди. — Там как было… От своих друзей в Израиле Мойнихэн получает информацию, что данные о морском десанте палестинских террористов пришли из СССР. Кроме того, из тех же источников он узнает о формировании каналов косвенной… медийной, скажем, поддержки аятоллы Хомейни, позиция которого никак не может быть обращена в пользу стратегических интересов Израиля. И комитет сразу потребовал разъяснений в СНБ!

— Дэниэла Мойнихэна можно понять, — ворчливо заговорил Уолтерс. — Простое толкование типа «всё это направлено против СССР и не мешайте нам, потом всем будет лучше!» в случае Израиля не годится. Особенно если учесть рост уровня противостояния в Никарагуа, в Сальвадоре, то есть, в подбрюшье США. Ведь на локализацию этого пожара тоже приходится отвлекать ресурсы! Проще говоря, кроме «исламского мотора», иных способов привлечь энергию региона на нашу сторону Бжезинский не видел, а основным «подключением», как он считал, может служить лишь движение исламской революции. А все возможные возражения из среды конгрессменов предлагал парировать верной подачей надежд на «умаление главного врага»! Это несерьезно.

Абрамовиц допил свой кофе, почмокал губами и отставил чашку.

— Согласен, — мелко закивал он. — Обращение к активному революционному исламу, как к союзной силе… в принципе не смотрится приемлемым ходом! Лично я разделяю мнение Мойнихэна, и даже рад, что сенатор сбил неуместный задор Збигнева. Этот поляк видел только слабые места СССР и всё норовил реализовать это свое понимание советских слабостей как можно скорее, пока предвыборная компания не блокирует настоящую активность администрации Картера! Мне ближе позиция Хантингтона. Сэм поддерживает и развивает предложение Олбрайт о провокации против СССР на Дальнем Востоке. Он предлагает двигаться дальше именно в этом направлении, перенося активность с Ближнего Востока на Дальний. Да, там возможно обострение конфликтов в случае провала, но наши жизненно важные интересы серьезного ущерба не потерпят. Зато смена курса прервет рост влияния Советского Союза в АТР, где, при всех глупостях и издержках «идеологичной» московской внешней политики, даже Южная Корея начинает осторожно искать определенные выгоды во взаимодействии с русскими…

Молча улыбаясь, Карлуччи дослушал Абрамовица, и с чувством сказал:

— Я тоже согласен, Мортон! И… принимаю эстафету. — Пружинисто встав, тщедушный и малорослый, он зашагал к окну, где тулился Леман, прислонясь к подоконнику. Но именно от Фрэнка, от его жесткой натуры исходила опасность. — Так вот, джентльмены… В обоих комитетах Конгресса по разведке ходили неопределенные слухи… которые сразу стали конкретикой после недавнего обращения Голдуотера к Картеру, инициированного, кстати, всё тем же Мойнихэном. И вот тогда Тёрнер, впервые на президентском уровне, упомянул о «нестандартности» источника, ранее оказавшего США существенную услугу в вопросе борьбы с наркомафией. Кроме того, очень вероятно, что именно «Источник» — простите, «Слон»! — исключил расширение советского влияния на Афганистан, раскрыв военный заговор в этой стране. А после, с большо-ой вероятностью, нарушил планы террористов в отношении Израиля. Но! Мы, то есть ЦРУ, не можем оценивать источник как однозначно дружественный именно потому, что не представляем себе его целей. И, при таком разбросе, не видим даже круг интересов «Слона», что могло бы дать хотя бы общее представление о его собственной базе данных, а значит и о направлении, в котором он работает. Соответственно, мы предпочли бы, деятельно занимаясь поисками «Слона», ожидать новых вспышек его активности. И дождались! Как минимум, несколько информационных пакетов от «Слона» перепало руководству СССР. Правда, о их содержании приходится лишь догадываться — по внешним признакам. К числу таких, весьма заметных проявлений, выпадающих из ранее наблюдавшихся трендов, относится рост динамики на направлении «Польша-СЭВ» или темп работ по демонополизации и разукрупнению некоторых советских министерств.

Исходя из этого, можно предполагать, что «Слон» мыслит системно и пытается воздействовать глобально…

Леман помотал головой.

— Извини, Фрэнк, но, как мне думается, пока этого из посланий, известных нам, еще не следует, — мягко парировал он. — Да, информация — весьма ценная, но в стратегическом смысле обрывочная. Целеполагание… э-э… «Слона» непонятно, мотивация — неясна. Перспективы взаимодействия — неизвестны. В конечном же счете президенту надо предлагать не рассуждения, а решения или, по крайне мере, точные формулировки вопросов его уровня.

Карлуччи расплылся в улыбке.

— Вот и давайте создадим в вашем Совете группу по оценке перспектив объекта «Слон»! — рубанул он махом, по-ковбойски. — А для начала поищем ответы на три принципиальных вопроса: насколько всё же системно мыслит и ведет свою партию «Слон», насколько сам осознает себя в контексте глобальной игры… то есть, как оценивает возможное поле своего влияния! Ну, и насколько глубоко его восприняла система советского руководства, насколько он в эту систему интегрирован. — Фрэнк усмехнулся уголком рта. — Вы спросите, почему я так упорствую? Отвечу… Потому что, фактически, — с силой сказал он, — проблема «Слона» на сегодня не имеет альтернативы в числе первоочередных проблем для наших служб! Потому что от ответа на озвученные мной вопросы зависят общие перспективы политики и стратегическое планирование на важнейшем направлении за пределами западного мира!

Колби, впечатлённый словами замдиректора ЦРУ, переждал паузу и медленно заговорил, словно пробуя выстроить непротиворечивую логическую цепочку:

— Насчет «глобально» и «системно»… Глобальность охвата у «Слона» — налицо. С системностью — сложнее. Системность подобной — целеустанавливающей — деятельности предполагает именно что определенную цель — событие, как вершину — или множество событий, ряд взаимоувязанных целей, которые можно, в принципе, уложить в некий ориентированный граф. Пока такая картина не складывается вполне. Но сразу оговорюсь, что, вероятно, такая система выстраивается, если привлечь неизвестные нам факты и тексты посланий, которыми располагает Кремль. Пока можно лишь ожидать, что в отношении той же Польши запущено противодействие дестабилизации, и, параллельно, начата еще одна попытка «лечения» СЭВ. Возможно, но не факт, что речь в отношении Польши идет о чем-то наподобие нейтрализации «Халька» — Москва избавляется от нестабильности на западных границах Советского Союза чужими — польскими — руками. И признаков очевидной целенаправленной работы СБ Польши или советского КГБ предостаточно! То есть, возможно, активность СССР в отношении Польши — это следствие того, что сообщения «Слона» или данные КГБ о «Слоне» заставили Политбюро забеспокоиться и принять определенные меры. Быть может, и ввиду наличия собственных информационных и аналитических ресурсов, причем не освещаемых нашими службами с достаточной полнотой. Но…

— Но? — Карлуччи, заинтересовавшись, склонил голову, глядя исподлобья.

— Но при этом, послания «Слона» или материалы предполагаемой, как вариант, компактной группы, адресованные советскому руководству, не имели непосредственной целью нейтрализовать план «Полония»! — завершил мысль Колби, почти торжествуя. — Понимаете? Даже срыв палестинской атаки в Израиле обставлен так, что вектор события на основе одного акта не определишь с достаточной достоверностью. Если это «Слон», то возможно, ему принципиально не нравятся подобные излишества палестинских клиентов СССР, и тогда этот акт адресован, в первую очередь, именно советскому руководству — как и нейтрализация «Халька»!

Уолтерс, поигрывавший пустой чашкой, привстал и со стуком поставил ее на край стола.

— Мне одно ясно, — громко сказал он, — от коммунистической ортодоксии, в любом ее понимании, «Слон» — кем бы и чем бы он ни был — весьма далек. Определить надо несколько дополнительных параметров, о которых можно порассуждать позднее. В общем виде — отношение к Западу, отношение к СССР, к советской системе и социалистическому миру… А конкретно — нельзя ли всё-таки решить вопрос о контакте со «Слоном»? И, как наилучшее решение, обратить его возможности на пользу интересам США и западного мира вообще? Не видно ведь пока принципиально нерешаемых проблем!

— Ну, «Слон» «Слоном», — заерзал Абрамовиц, — но давайте не будем сводить политику в отношении СССР к разгадке единственного, пусть и важного «Ленинградского феномена»! Зато, Вернон, обрисовывается важное следствие — если не удается самостоятельно найти подступы к «Слону» на территории противника, то, может, удастся попытка подобраться к нему вместе с представителями СССР, желательно благорасположенными к Западу? Например, с сотрудниками одной из «golubyaten»… м-м… достаточно многочисленного корпуса консультантов и советников, «исторически» имевших выход наверх? И этот момент, как я думаю, уже неплохо увязывается с третьим ключевым вопросом по теме «Слон» — о взаимосвязи с партийно-государственной системой СССР…

Карлуччи, устав стоять, присел на скрипнувший валик пухлого, словно надутого дивана.

— «Слон», по моему скромному мнению, не интегрирован в систему советского руководства, — молвил он, простецки потирая шею, — но его информационные пакеты воспринимаются этим самым руководством примерно так же, как и американским — как заслуживающие серьезного доверия. На мой взгляд, пока у нас нет оснований совершенно определиться с этим вопросом. Примерно десятилетием ранее Советский Союз, явно теряя понимание перспектив — и пытаясь преодолеть такое положение, уже породил целый ряд неортодоксальных структур с «серым статусом» — даже в нарушение собственных действующих норм, как писанных, так и принятых в качестве традиции. При невнятной подчиненности, тут и отделы ЦК — три, как минимум, и пара госкомитетов, и Академия наук, и разные институты… Ну, всё это предстоит выяснять, в том числе, при необходимости, более активно привлекая подходящие контакты из тех самых институтов… Вообще, — оживился Фрэнк, — не вижу, отчего бы нам не упросить посодействовать по дружбе вполне расположенных к сотрудничеству товарищей из ИМЭМО, ВНИИСИ или Института США и Канады! Ведь не шпионажем попросим заняться! Напротив, в духе взаимопонимания, в теплой, дружеской обстановке, попросим помочь разобраться с новыми элементами, новыми веяниями в политике СССР — и возможными изменениями в системе принятия решений. Надо ж понять — на пользу это разрядке международной напряженности или знак возможных затруднений! — глумливо ухмыльнулся Фрэнк. — Именно тут и не ранее, на мой взгляд, возможно и обозначится грань между пониманием «Слона» не просто в качестве активной группы, причастной самой конфиденциальной информации и достаточно независимой в оценках и решениях, но и как возможного объекта не вполне понятной природы с определенными свойствами. Однако не как решенное обстоятельство, но как некое, сугубо условное допущение, для более адекватного описания. И, естественно, мальчишка-связной по-прежнему остается приоритетом, поскольку о нем известно хоть что-то явное!

— Резюмирую! — решительно объявил Леман, рывком отстраняясь от подоконника. — «Слон», вероятно, связан с необычным поведением Советов в целом. Есть необходимость определить — союзник он или новый необычный противник в СССР? Но, чтобы определиться с этим вопросом, причем в кратчайшие сроки, остро необходим прямой контакт со «Слоном»! А для этого нужна санкция на обострение оперативной работы на территории противника. Заодно это позволило бы — и весьма кстати! — опередить наращивание разведывательных усилий любой «третьей» стороны.

— Санкция будет! — сказал Карлуччи весомо, будто ставя печать.

Вторник, 6 марта. Утро

Ленинград, улица Петра Лаврова

Синти чувствовала себя несчастной с самого утра. Даже просто подъехать к генконсульству было тошно — это внутри за порядком следили бравые туповатые морпехи, а снаружи торчала советская охрана. Да еще бродили кругом неприметные — и неприятные! — личности, наверняка агенты КГБ в штатском.

Хорошо консулу! Резиденция у него отдельно, в Гродненском переулке, хотя и там постоянно ошивается местная интеллигенция, вроде деятелей из «Ленконцерта» или музейных работников. Каждый второй — чекист или информатор…

…Фолк закрыла за собой дверь, безразлично кивнув вечно улыбчивому, зубастому Тому в парадке, и юркнула в кабинет. Бросив сумочку на свой стол у окна, уселась — и нахохлилась.

Было тихо и малолюдно, один лишь Карл, скучный и помятый, пыхтел своей вонючей трубкой, словно напуская дымовую завесу.

— Чего не раздеваешься? — задрал он бровь, множа морщины на лбу.

— Не хочу, — буркнула Синти. — Зябко.

— А-а… — Фостер поднял голову, и выдул целое облачко синей табачной гари. — Прессу местную почитываешь?

— Еще чего!

— Зря… — покосился Карл нечестивым взглядом. — Советские газеты врут куда реже наших. Просто не договаривают… Стонут и причитают о бедных безработных неграх, но умалчивают о том, что черномазым трудиться лень. Посмотри! — он протянул Синтии сложенную газету, в сотню раз тоньше «Нью-Йорк таймс».

Фолк глянула. «Komsomolskaya Pravda». Повертела номер, пожала плечами в растущей досаде — и замерла. С большой фотографии на нее смотрел Андрей Соколов.

— Ничего себе…

— Узнала? — хмыкнул «твикс» в доволе. — Агент «Странник», оказывается, не простой математик-заучка, а настоящий гений — доказал теорему Ферма!

— Ничего себе… — повторила Синти, и пошутила с натугой: — Надо будет у него автограф взять.

Карл гулко расхохотался, толчками выдыхая дым. На этом утреннее затишье окончилось — в кабинет ввалился Фред, за ним явил себя Джордж.

Рогофф меланхолически протопал в угол, к своему любимому креслу, а Вудрофф, встрепанный и злой, как битый рыжий кот, нервно заметался между окном и дверями.

— Начальство в Вашингтоне поднатужилось и родило новый план! — усы у Фреда подергивались, а губы кривились, едва удерживая брань. — Будем науськивать на «Источник» советскую «прослойку», удалых интеллигентов. Не тех, что пугливо брюзжат по кухням — других, диссидентствующих «под крышей» КГБ!

— А что? — Фостер плавно повел трубкой, словно копируя Сталина. — Умно. Дельно. Пусть ищут не агенты, а «друзья»!

— И как ты себе это представляешь? — Вудрофф с треском распечатал пачку «Лаки страйк» и закусил зубами сигарету. Подмигнув Синтии, Карл щелкнул зажигалкой. Шеф прикурил — запали плохо выбритые щеки — и рассеянно кивнул.

— Читай! — Фолк сунула Фреду газету.

Недоуменный мужской взгляд живо обрел цепкость.

— Ва-ау… — с ворчанием вытолкнул Вудрофф, и деликатно пустил дым в сторону. Глаза напряженно рыскали по строчкам. — Так… Ага… — недокуренная сигаретина почила в пепельнице. — Организуем встречу. У консула, — заговорил Фред отрывисто. — «Культурно-массовое мероприятие»!Соберем математиков… Вообще, технарей. Разбавим тутошней богемой… Пригласим «яйцеголовых» из Москвы… Хорошо бы зазвать хоть кого-то от нас!

— Ларс Хёрмандер тебя устроит? — подал голос Джордж. — Он из Стокгольма. Швед.

— Устроит! — крякнул Вудрофф, шлёпая в ладоши, и выговорил по-русски: — Начинаем действовать по вновь утвержденному плану!

[1] Фрэнк Карлуччи — заместитель Стэнсфилда Тёрнера, адмирала и директора ЦРУ. Вернон Энтони Уолтерс представляет военную разведку США. Мортон Абрамовиц — помощник министра обороны США по вопросам международной безопасности, главный планировщик специальной деятельности на Ближнем Востоке. Грэм Фуллер — шеф станции ЦРУ в Кабуле, разработчик стратегии вовлечения исламских радикалов в борьбу против СССР в Афганистане.