Спасти СССР. Реализация

Глава 15

Понедельник, 22 января. День

Вашингтон, Пенсильвания-авеню

Что известно всем, не знает никто. Таков житейский парадокс. Впрочем, обычные люди редко задумывались над туманностью смыслов — они с детства заучивали всяческие мифы, свыкаясь с ними, будто с истинами. Так проще жить — не думая…

Джимми Картер прерывисто вздохнул, глядя в окно на розарий — и не видя его. Тягостные мысли утомляли, хотя еще этим утром доводили до неистовства, до срамных позывов бросить всё — и бежать!

«Это невозможно, Джим…» — пискнул угнетенный рассудок.

Ловя глазами смутное отражение в пуленепробиваемом стекле, Картер медленно, очень медленно покачал головой. Похабнейший парадокс бытия… Чем большей властью обладает человек, тем меньше ему дано свободы.

Президент или король не волен распоряжаться собой — он гремит цепями, как привидение, скованный обязательствами, клятвами, договорами, обычаями, законами…

Первый Джентльмен вяло порылся в распечатках с телетайпа.

Ага… Вот вам еще один миф — «линия прямой телефонной связи» между Кремлем и Белым домом. Во-первых, вовсе она не прямая, а завивается окольным путем через Лондон, Копенгаген, Стокгольм и Хельсинки.

Во-вторых, линия связи никакая не телефонная — лидеры сверхдержав обмениваются мнениями исключительно в текстовом виде. Просто, чтобы обдумать ответ — и свести к нулю риск ошибки в переводе. Не станешь же кричать в трубку: «Как-как? Алло! Мистер Громыко! Как вы сказали? Я не расслышал!»

А в-третьих, слинкованы не Белый дом с Кремлем, а Пентагон и ЦК КПСС на Старой площади…

Картер насупился. Принт с субботним заявлением ТАСС — о «непосредственном управлении ЦРУ польскими террористическими ячейками» — он смял в сполохе раздражения и швырнул в урну, вместе с прилагаемыми доказательствами…

А с этим как быть?

Мосластый палец президента США прижал листок, заклейменный красными печатями «Top Secret». Зрение вобрало пугающий текст:

20 января в 06.00 по московскому времени, войска СССР и Варшавского Договора переводятся из состояния боевой готовности «Повышенная» (введено 14 января) в состояние «Военная опасность». Космическая съемка фиксирует резкое усиление активности вооруженных сил на территории Советского Союза, ГДР и Чехословакии…'

Непослушные губы задрожали, и Картер шепотом отпустил резкий «fuck». С субботнего вечера он очень хорошо прочувствовал, что довелось испытать Кеннеди в тошные дни «Карибского кризиса». Смотришь на Южную лужайку, а перед глазами круглятся русские ракеты — в облаках дыма и пламени они покидают сибирские шахты или стартуют из-под стылых вод Атлантики, и летят…

Летят, чтобы выжечь кукурузные поля Канзаса. Разворотить, раскатать небоскребы Нью-Йорка. Присыпать радиоактивным пеплом останки тех, кто голосовал за Джеймса Эрла Картера-младшего, 39-го — и последнего! — президента Соединенных Штатов…

— Сэр? — послышался уверенный и, как почудилось хозяину Овального кабинета, нагловатый голос. — Вызывали, сэр?

— Да! — лязгнул Картер, еле сдерживая бешенство. — Заходите, Збигнев.

Нет, похоже, Бжезинскому и самому не по себе. Вон, как побледнел… И глаза неспокойные…

— Сэр, вы же понимаете, что гибель Брежнева всего лишь непредвиденная случайность, — заспешил советник по нацбезопасности, — и вся вина лежит на новом польском руководстве!

Президент властно повел рукой, обрывая речи в оправдание.

— Збигнев… — медленно, даже чуть зловеще выговорил он. — В ночь на субботу в Женеву вылетела сборная команда наших дипломатов. Они ведут закулисные переговоры с «комми» там, а я уговариваю русских здесь, по «горячей линии»! Брежнев был никудышным политиком, но Громыко — настоящий гроссмейстер! — Уняв нервы, Картер закончил деловито и сухо: — Разумеется, я и дальше буду отрицать обвинения СССР, но, тем не менее, директиву относительно реализации плана «Полония» отзову, а виновным назначу… Вас, Збигнев!

— Но, сэр… — слабо возразил Бжезинский. — Послушайте, сэр…

— Нет, это вы послушайте, Збиг! — с силой сказал Картер. — Я слишком долго мирился с вашими опасными идеями! А, если и противился им, то слабо. Да! Шел на полумеры, надеясь, что вы одумаетесь, что отойдете от опасного политического экстрима! И финансирование ужимал вашим конторам, и число сотрудников урезал впятеро, а вам всё неймется! Вы с адмиралом уговорили меня в четыре руки, и я подписал этот дурацкий, совершенно идиотский план «Полония»… Впрочем, сам виноват — не следовало поддаваться! Помните, как вы меня улещивали: «Устроим нападение на советский гарнизон, желательно поближе к Литве или к Калининградской области… Главное — добиться как можно более жесткой реакции СССР!» Добились⁈ — рявкнул он. — Вторая мировая война началась с Польши… Вы хотите, чтобы и Третья мировая разгулялась оттуда же? — президент шумно выдохнул, как будто сбрасывая весь накопившийся негатив. — Збигнев, вы же умный человек! И цены бы вам не было, оставайся вы в рамках элементарного здравого смысла. Однако эта ваша одержимость, это фанатичное желание «разрушить Карфаген» всё портит! Знаете, если вы подадите в отставку, Советам станет легче. Но и мне тоже полегчает! Простите за скрытую грубость, многоуважаемый советник, но я от вас пока не дождался ни одного положительного деяния! Ни одного! Вечно вы со своими бредовыми фантазиями! Послушаешь вас — всё отлично, просто шикарно, и перспективы — закачаешься! А начнешь разбираться… Проку от ваших наимудрейших планов — с воробьиную погадку!

— Сэр… — выдавил Бжезинский, терзаемый боязнью, стыдом и гневом. — Сэр, но вы же сами восхищались письмами от «Источника», этого «идеалиста из ЦК КПСС»!

— Отличный пример, Збигнев! — снова взвился Картер, напуская яду в голос. — Просто замечательный! — Он хищно ощерился, повторяя за собой: — А начнешь разбираться… Что мы поимели, Збиг, от этой «заговорившей башни Кремля»? Что⁈

— Сэр! — осторожно вознегодовал советник по нацбезопасности. — Но… Как же? А раскрытие системы наркотрафика? Да еще с воздушным коридором через Кубу?

— Збиг! — повысил голос президент. — А вы уверены, что это не игра Кремля? Очень даже возможно, что Москва таким образом реагирует на какие-то неочевидные проблемы, связанные с активностью Гаваны в Африке или в Латинской Америке — и далеко не всегда идущей «в ногу с СССР»! Вот Москва и ставит подножку кубинской активности в направлении… — он неопределенно покрутил кистью. — Отчетливо не идентифицированном всем нашим, непомерно раздутым разведывательным сообществом! В ином случае, этот акт раскрытия наркотрафика, напротив, может иметь смысл давления на Медельин… Вы не рассматривали подобную версию? Просто, чтобы обеспечить безальтернативность кубинского коридора? Фактически, это бонус для Кастро!

— Но зачем это нужно Москве? — выпалил Бжезинский, не совладав с эмоциями, и тут же пожалел о порыве.

— А это у вас надо спросить, Збиг! — ехидно отпасовал Картер. — Очень может быть, что контроль потребовался Москве из-за ситуации в Никарагуа! А если это, скажем, «общестратегический жест», то им как бы обозначается готовность к сотрудничеству даже в довольно щепетильных моментах… И, после слива компромата тому же Фиделю, передача ключевой информации нам неизбежно должна присутствовать в комбинации. Хотя бы постфактум! А заодно, почему бы советскому руководству не попытаться выиграть кредит доверия, пусть и небольшой, но особенно нужный Москве в случае сознательной «жертвы пешки» для… Ну, хотя бы для развития партии «игры в разрядку»!

Картер заметно успокоился, и поглядывал на своего визави с хмурой снисходительностью профессора, вспоминая время, когда приходилось звать себя «студентом Бжезинского».

— М-да… — глубокомысленно обронил он. — Тони де Ла Гуардиа и Пабло Эскобар — это весьма деятельный и опасный тандем… Но… Но и удар по генералу Очоа вполне вероятен! Отказ кубинцев воевать против Эритреи сразу создал риск поражения эфиопской армии — и сильнейшую головную боль у советского Генштаба! — а кубинские войска в Эфиопии, да и в Африке в целом — это «вотчина» Арнальдо Очоа. В общем, этот интернационалист серьезно осложнил положение Москвы на Африканском Роге, во-первых, и, во-вторых, создал некоторую двусмысленность в отношениях Москвы и Гаваны…

Бжезинский сделал усилие над собой, чтобы сохранить почтительный тон.

— Сэр, — сказал он, — я готов согласиться, что ваши суждения резонны. И не стану напоминать о событиях в далеком Афганистане, которые стали возможны благодаря «Источнику». Но разве его предупреждение о массовом суициде в Гайане — не положительное деяние? Ведь нам удалось спасти жизни почти девятисот граждан США!

— Положительное, Збигнев? — прищурился Первый Джентльмен. — А вы хоть интересовались, что это за секта была? Все те, кого вы спасли, ранее планировали иной общий поступок — массовую эмиграцию в СССР! И теперь, благодаря этому вашему «Источнику», в Штаты вернулись почти девятьсот пропагандистов «советского образа жизни»! Это, по-вашему, позитив?

Дежурный офицер по кризисным ситуациям вошел в Овальный кабинет без стука, и Картер обмер.

— Сэр… — выдавил офицер, вздрагивая брыластыми щеками и косясь на Бжезинского.

— Говори, Чак! — каркнул президент.

— Непосредственной опасности нет, сэр, — заспешил Чак. — Мистер Громыко угрожает опубликовать собранные доказательства организаторской роли ЦРУ в покушении на Брежнева, а также ответить… Цитирую: «немедленно, остро и непублично в других областях». Полный текст скоро доставят в Кризисную комнату…

— Спасибо, Чак, — Картер сник.

Поклонившись, офицер удалился, а Бжезинский вымолвил деревянным языком:

— Сэр… Я согласен подать в отставку. Сегодня же.

Картер лишь кивнул. Збигнев неслышно покинул кабинет, а президент США даже головы не повернул. Ссутулившись, будто от непосильной ноши, он тускло смотрел за окно.

Вторник, 23 января. День

Вашингтон, угол Пенсильвания-авеню и 17-й улицы

Напротив, через дорогу, вырастал Белый дом — его западное крыло виднелось отчетливо. Голые ветви деревьев тужились заштриховать стены президентской резиденции, но безуспешно — «место силы» открывалось глазам.

Бжезинский горько усмехнулся — им пожертвовали, как пешкой, на «Великой шахматной доске». Ничего… Проиграно сражение, но не война.

До боли жалко «Полонию», хотя… Да, операция развернулась очень мощно, охватила всю Польшу, власть коммунистов зашаталась… И укрепилась! Неожиданно, непредсказуемо…

Милевский в считанные недели разгромил передовые отряды оппозиции, всех этих дешевых болтунов-интеллигентиков, раскормленных ксендзов, попахивавших нафталином обожателей Пилсудского…

Впрочем, сей шляхетский сброд не жалко. Недаром марксисты небрежно именуют интеллигенцию «прослойкой»…

Збигнев покусал губу. Возможно, его отставка и свертывание «Полонии» — даже к лучшему. Поскольку лишь теперь, остыв от горячки видимого успеха, отстроившись, он разглядел, наконец-то, угрозу своему плану, прямую и явную. Ведь цели — всеобщего антикоммунистического восстания в Польше — можно добиться лишь при одном непременном условии: мятеж должен стать антисоветским. Лишь в этом случае стоило ожидать дестабилизации всего соцсодружества!

Как только неразворотливое и туго соображающее руководство СССР даст отмашку Северной группе войск, поляки обязательно перейдут к активным действиям, затеят настоящую партизанскую войну. И тогда Советскому Союзу, чтобы подавить выступления, чтобы удержать Польшу в сфере своего влияния, не хватит ни тридцати, ни даже пятидесяти дивизий!

Однако советские войска не покинули гарнизонов…

Новенькие «Т-80» не утюжат улицы польских градов и весей, не наматывают на гусеницы кровавые ошметки «патриотов»… Бравые офицеры и солдаты СССР, ГДР и ЧССР справно несут службу, готовят технику к масштабным учениям. То ли «Щит-80», то ли «Содружество-80», то ли «Дружба-80». Да какая разница…

И в то же самое время КГБ, в связке с польской СБ и ЗОМО, открыл настоящую охоту на подпольщиков, на терроргруппы. Никаких арестов, никаких автозаков — «наймитов Запада» беспощадно и безжалостно «умножают на ноль».

Вот и Чешиньского помножили… И как бы ты выглядел, Збигнев Казимеж Бжезиньский, когда «тихая война» закончилась бы показательным трибуналом над «террористами из ЦРУ», продажными профсоюзными боссами и прочими «агентами империализма»?

Экс-советник президента глубоко вдохнул, и медленно выдохнул.

«Может, и так…»

За его спиной сухо зашелестели страницы, и Збигнев спросил, не поворачивая головы:

— Ознакомились?

— Перечитываю, мистер Бзежинский! — мигом откликнулась Мадлена.

— М-м… В общем и в целом, Збиг… — промямлил Хантингтон, ерзая на скрипучем диванчике. — Я вижу, ты учел мои замечания по реализации этого плана… э-э… с корейским «Боингом». Но… летом этого года? Не рано ли? Насколько мне известно, никаких военных маневров флота не планируется. Хм… Специально заслать эскадрилью «Корсаров», лишь бы имитировать бомбометание по Курилам?

— А почему бы и нет, Сэм? — мягко проговорил Бжезинский, разворачиваясь и складывая руки на груди.

Ушастый Хантингтон развалился в одном углу дивана, страшненькая Корбелова присела на краешек в другом.

— Я ухожу, но вы остаетесь, — усмехнулся Збигнев, раздувая клювастый нос. — Картер не задержится в Белом доме, он слабак, и наши группы в ЦРУ, в Госдепе, в Пентагоне, ориентированные на приход сильной власти — и соответствующие изменения политики на советском направлении — могут и должны начать скрытную подготовку. Ибо времени нет, мы близки к цейтноту.

В этом моем маленьком меморандуме я собрал… даже не планы противодействия Советам, а их наброски. Например, тесные контакты с аятоллой Хомейни… Раз шах бежал, нам ничто не мешает помочь аятолле возглавить Иран! В любом случае, исламизм не столь опасен, как коммунизм… Нам следует также «разогреть» Афганистан — Хекматиар пускай ударит из Ирана, а «пешаварская семерка» — со своих пакистанских баз. Что же до «Боинга»… Тут я имел в виду, что, фактически, полноценная подготовка такой операции… то есть, развертывание экспедиционной тактической авиагруппы… с высокой вероятностью обратит на себя внимание советской радиотехнической разведки, даже если перебрасывать все подразделения с Окинавы на север Хонсю в последний момент, когда провокатор-нарушитель уже ложится на курс, ведущий в воздушное пространство Советского Союза…

Хантингтон смешно выпятил губы, и покивал, вчитываясь в «меморандум».

«Таким образом, поддержку операции со стороны ВВС США могла бы, например, естественно осуществлять какая-либо из эскадрилий 432-го тактического истребительного крыла — 13-я или 14-я, используя 'Фантомы» F-4E при основной «группе открытия ворот» — группе «взломщик» в составе двух эскадрилий — 361-й эскадрильи РЭБ (тоже на «Фантомах», только RF-4C) и приданной эскадрильи морской пехоты, оснащенной наиболее новыми и мощными системами РЭБ — VMAQ-2 на EA-6B, а также спасательной вертолетной эскадрильи на HH-53.

Если ВВС США потребуют полноценного обеспечения (а они потребуют — опыт Вьетнама никуда не делся и «болит» всерьез), то переброска сама по себе будет смотреться провокацией, хотя пройдет по разряду традиционных военных демонстраций Холодной войны.

Тем не менее, если пассажирский рейс подоспеет уже после переброски названных подразделений с Кадены (Окинава) и из США на Мисаву (Хонсю), то «гражданского» нарушителя будут ждать, заранее предполагая при этом провокацию, направленную на «срыв разрядки» и конкретно на срыв соглашения по ОСВ-2, а потому, при достаточном времени реакции, с высокой вероятностью удержатся и не отреагируют как надо нам. Максимально — будут действовать «бескровно», с самого начала аккуратно выпроваживая за линию границы…'

— Блистательно, мистер Бжезинский! — осклабилась Мадлена, шурша своей копией распечатки.

Збигнев кисло усмехнулся, а Сэмюель неприкрыто фыркнул, щелкая толстой четырехцветной ручкой. Отдельные места он подчеркивал синей пастой или обводил красной.

«…Значит, ситуацию в небе надо 'греть» дольше и сильнее обычного. Причем, не предупреждая СССР о сути происходящего. До такой степени, чтобы:

1) нарушение стало максимально оскорбительной и, по видимости, опасной репетицией прорыва рубежа ПВО (Поэтому для успеха провокации становится категорически необходима также имитация атаки на острова Хабомаи, чтобы заработала и набрала необходимый ход бюрократическая советская машина);

2) необходимо — отсутствие надлежащего прикрытия как для самолета-нарушителя, так и для разведчика-провокатора. И сам маршрут нужно прокладывать максимально близко к особо охраняемым объектам, а поведение самого нарушителя должно быть максимально наглым;

3) кроме того, высока вероятность, что позиция влиятельных советников Политбюро, экспертных групп и аппарата ЦК КПСС будет сводиться к закрытию информации от большинства граждан СССР, что с определенной поддержкой вещания соответствующих радиоцентров, позволяет рассчитывать на дезориентацию и деморализацию части населения Советского Союза, а это будет способствовать в дальнейшем решению той стратегической задачи, которую я вижу перед собой.

Итог ряда мероприятий, изложенных здесь, для СССР должен быть однозначен — нарушитель, ведущий себя подобным образом, не может быть «отпущен с миром», даже если имеется предположение, что на борту нет никакой разведывательной аппаратуры, и что всё это — провокация.

Цугцванг для СССР! СССР объявлен единственным виновником. И на Западе обвинение будет выглядеть вполне убедительно…'

Хантингтон демонстративно щелкнул ручкой, пряча ее в карман.

— Готов согласиться с Мадленой, Збиг! — зубасто улыбнулся он. — Твой план стратегически безупречен! Что сказать? — он задумался, и его улыбка сделалась блуждающей. — Джимми Картеру, конечно, далеко до Громыко… Помните, слова «Мистера Нет», когда турки грозились перекрыть русскому флоту Босфор? Он тогда пожал плечами и холодно ответил: «А нам и не нужен Босфор». Помолчал, и добавил: «Всего лишь два залпа, и кроме Босфора появятся еще проливы. Правда, не уверен, останется ли Стамбул…» Как сказано! Но! Осенью выборы, и наш нерешительный и сильно обиженный президент сам начнет искать повод отыграться, а заодно набрать очки. Держу пари, что он руками и ногами ухватится за идею с «Боингом»! Чем не «маленькая победоносная война»? Бинго!

Тот же день, позже

Ленинград, Измайловский проспект

С утра развиднелось, и небеса полыхнули весенней голубизной. Морозец, правда, не спадал, но яркие лучи искупали неудобства студеной поры — город заиграл красками, просиял золотом шпилей и куполов. Даже старенький троллейбус сверкал, как игрушечка.

И люди в толпе всё чаще не жались, кутая озябшие стати, а храбро расправляли плечи, выпрямлялись, как будто бросая вызов зиме, и сбавляли деловитую, озабоченную прыть; жмурились, подставляя лица солнцу. А вот и первые улыбки протаяли…

…Один я брёл, хмур и озабочен, как скучный зануда на веселом детском утреннике.

Если честно, напугал меня «январский кризис». Я просто не ожидал, что мое вмешательство, мое «микроскопическое воздействие» так резко переломит реальность.

Совесть, правда, угрызала не слишком. Кляча истории взбрыкнула вдруг, и понесла неведомым путём? А вы, товарищи, соблюдайте правила дорожного движения, чтоб под копытами не сгинуть!

У меня пока не получалось спокойно рассудить, понять, что творится сегодня, и актуально ли мое послезнание на завтра и послезавтра. Слишком всё смутно. Тревожно. Чего ждать от Штатов? Или им — от нас?

Мир притих, чаши весов качаются, как метроном… А «вызывать джинна брейнсёрфинга» — затея, абсолютно бессмысленная. Не найдется в будущем человека, помнящего то, что в базовом временном потоке не происходило!

Историческую действительность гнуло, с нее осыпались допотопные наслоения, копотя пылью веков, а мне-то как быть?

Я рвусь наверх, встраиваюсь, как могу, в Систему, вот только всё яснее, всё отчаянней понимаю, что коллизия с самостоятельным военно-патриотическим движением — исходно скверная вещь. Допуск такого элемента, пусть и на молодежном уровне, но без прямого партийно-комсомольского контроля, да в практическую политическую жизнь страны — ересь полнейшая и непростительная.

Вопрос вопросов: откуда взять авторитет, чтобы не оказаться в клетке и, в то же время, обладать возможностью влиять на принятие решений?

«Одна надежда — на Великую теорему Ферма, — губы изогнулись в кривой усмешке. — Гельфанд обнадежил намедни — светила-де, работу одобряют, но пока не в открытую, не официально. Будут проверять и перепроверять… Ладно, допустим, окунусь с головой в мировую славу! А наши-то воспользуются моментом? „Ждите ответа“…»

Я свернул с Невского, рассеянно пропуская мимо сцены из городской жизни.

Моей исходной принципиальной позицией являлась невозможность «собрать глобальный кубик», сплачивая лишь одну его грань — я был и остаюсь в убеждении, что спасти мир, не спасая СССР, не получится. Никак. И, напротив, нельзя спасти СССР, не спасая весь мир… Обращая внимание, в первую очередь, именно на США, как на вторую из основ стабильного мироздания для планеты Земля.

«Да уж… — я зябко повел плечами. — Однажды победа в глобальном „холодном противостоянии“ уже оставалась за ними, и ничего хорошего из этого не вышло. Их надо спасать, прежде всего, от самих себя…»

Меня притянула к себе сухая и довольно чистая лавочка в зыбкой тени голых ветвей, и я присел на облупленные планки, нагретые вышним теплом.

Надо было как-то обозначить, чем для брежневского СССР являлись отношения с США. Ну, хотя бы, настолько, насколько вообще возможно объяснить «андроповскую линию» в политике — ту самую, из-за которой Юрия Владимировича станут подозревать в сознательной подготовке к уничтожению СССР!

Она, эта линия, была выбрана наощупь, на основе довольно смутной околонаучной риторики и, по моему глубокому убеждению, была далеко не всегда верна, но… По совсем уж большому счету — правильна.

Многие ошибки при этом делались по сугубо личностному наваждению узкого круга интеллигентов-контактёров с советской стороны. Одни готовы были видеть в оппонентах не противников или весьма жестких конкурентов, а чуть ли не буквально братьев по разуму, за коими, именно в советской традиции, признавался априори гуманизм и прочие высокие достоинства.

Были, были страшные, губительные ошибки! Одни только войнушки и конфликты, погромы и гонения на территории ублюдочного СНГ унесли четыре с половиной миллиона жизней!

Однако, если бы линии Андропова не было вовсе, то с середины девяностых начала бы расти непосредственная угроза атомной войны. Всё дело в иллюзиях!

Облик предполагаемой ядерной заварушки, несмотря на заклинания части ученой братии насчет «абсолютно гибельных последствий», начал стремительно меняться после отработки — вот в эти самые, текущие, обтекающие меня годы! — новых разновидностей «спецбоеприпасов», якобы чистых или «почти чистых». И порог применения чудовищного оружия начал угрожающе снижаться…

Очередной тур разрядки может оказаться безуспешным. Чует моя душа, что Рейгана нам не удержать, что до власти в США дорвутся-таки неоконы, резко роняя «интеллектуальную планку» политического класса оппонента.

И всё пойдет вприпрыжку, скачками — как минимум, к локальному ядерному конфликту, где на полях битв рванут два-три десятка боеголовок и боевых блоков, каждый мощностью от пяти до ста пятидесяти килотонн.

Разрушенные города… Миллионы погибших, раненых, искалеченных, сошедших с ума…

Но весь этот ужас может стать лишь прелюдией к концу света — в душной атмосфере тотального вранья и недоверия между державами, локальная «разборка» легко раскрутится в полномасштабную Третью мировую!

Люди мечутся в суете мелких проблем, и даже не задумываются о том, что где-то, в глубоких шахтах и в отсеках субмарин, таится адский огонь, готовый скоропостижно спалить их будущее, все их мечты и наивные планы…

В моем «минувшем будущем» мир стал однополярным, но решило ли это проблему? Отнюдь нет. Грозное крушение СССР и социалистического мира способствовало вовсе не «конвергенции и стабилизации развития», а становлению и консолидации во власти в США крайне агрессивного во всех смыслах слоя «политического класса» под личинами миротворцев, гуманистов и «демократизаторов»…

Чисто мусульманским движением я отер лицо, и криво усмехнулся. Кто виноват, вроде разобрались. Осталось найти ответ на другой вечный русский вопрос: «Что делать?»

А что тут станешь делать… Моей задачей должно стать, разве что, опережающее «встречное наведение мостов». И это не просто явная встреча с оппонентами, но контакт, дающий мне авторитет «на той стороне». Если уж определенную весомость при Кеннеди, в качестве «честного посредника», получил известный Большаков, то сейчас — чтобы переломить тенденцию роста значимости условного Большого Збига — нужны уже шаги иного уровня. И они представлялись мне вполне возможными — ведь были же письма по наркокартелям, Афганистану, Ирану! Пускай значение моих писулек не бесспорно, но «для зачина» — годится.

Польша — точнее, провал идей Бжезинского, послужила бы определенным сигналом — тут Советский Союз проводит даже не пресловутую «красную линию», но четкий рубеж, сродни декларациям о границе СССР.

А надежды на крах соцсодружества должны парировать реформы — не только Союза, но и всего социалистического мира — с откликом в Китае…

…Лишь сейчас мои зрачки рассмотрели легкую тень, слившуюся с моей — я настолько глубоко нырнул в поток сознания, что не сразу заметил — нас стало двое.

Рядом со мною робко присела Афанасьева. Плотно сжав ноги в модных сапожках, Тома съежилась в своей шубке, деревенея в позе примерной девочки. Кудри, выбившиеся из-под задорно нахлобученной лыжной шапочки, обрамляли бледное лицо, оттеняя нервный румянец на скулах.

Вздрагивавшие ресницы, беспомощный взгляд, приоткрытые губки совпадали в выражении мучительной потерянности.

— Андрей… — тоненько вытолкнула девушка, и зелень глаз блеснула влажной мольбой. — Прости меня… Ну пожалуйста! Я… Я долго думала о тебе, о себе… Честное комсомольское! Только не хочу обманывать… Не знаю, поняла ли всё, или не поняла… Вот, правда! Но… Мне очень, очень плохо без тебя!

Она негодующе мотнула головой, избавляясь от блеснувших слезинок, но не выдержала — спрятала лицо в ладонях. Худенькие плечи мелко затряслись.

Тома даже не пыталась подсесть поближе — сгорбилась, горюя в одиночку, а я, словно вчуже, следил за собой. Не было у меня особого желания утешать зарёванных девиц, но встать и уйти — это слишком жестоко.

Вздохнув, я приобнял Тамару. Она резво придвинулась, и устроилась лить слезы на моем плече.

— Андрей… Андрюша… — потекло разрывистое бормотание. — Я не хочу… без тебя… В школе еще держусь, а домой приду — и реву, как дурочка… — Тома шмыгнула носом. — Тоска така-ая!

Мои пальцы рассеянно перебрали каштановые пряди, и слипшиеся девичьи ресницы прянули, распахиваясь — сквозь слезливую жалобу просвечивала сумасшедшая радость.

— Пошли, — усмехнулся я. — Провожу тебя.

— Ага! — несмелая улыбка двинула мокрые щеки.

Я встал, и подал однокласснице руку. Тома вскочила, быстренько стянула перчатку, и ее ладонь уютно устроилась в моей пятерне, греясь и благодарно скребясь.

«Встречное наведение мостов…» — взошла мысль, и рассеялась приятным нутряным теплом.