Спасти СССР. Реализация

Глава 9

Суббота, 16 декабря. День

Ленинград, проспект Газа

Пухлые серые тучи, занавесившие небо с утра, к полудню поредели и побледнели — проглянула вышняя лазурь, а по ней плыли облака. Правда, им недоставало ярой белизны — кумулюсы выглядели густым дымом костра, в который подкинули прелой листвы. Но пусть хоть так…

Терпеть не могу вставать рано, когда за окном стынет чернота ночи! А светлые часы в Ленинграде коротки, после четырех опять стемнеет…

Я прищурился на тускловатый солнечный блеск. Растопить мерзкую слякотную снежную кашу ему не по силам, но смутные тени очертились-таки. Четче проступили конструктивистские объемы домов и черные фракталы деревьев. Забытые с «ноябрьских» флажки на крашеном серебрином столбе играли с ветром в бойкий алый трепет.

Словно приветствуя дневное светило, из-за дверей военно-патриотического клуба вырвался дружный хохот, мешая спектры веселья — поверх несдержанного мальчишеского гоготанья хрустальными фонтанчиками проливался девичий смех.

А я в который уже раз пожалел, что не могу опроститься, забыть о своей химерической натуре и просто жить, огорчаясь по сущим пустякам и радуясь мелочам бытия…

На крыльцо, увертываясь от Иры, выскочил Паштет. Он приседал, вжимая голову в плечи и прыская в ладони, а девушка лупила его тугой скаткой ватмана, не больно, но гулко.

— Вот тебе! Вот тебе!

Завидев меня, Пашка извернулся, хватая Родину в охапку, и отрапортовал, срываясь на хихиканье:

— Здравия желаю… тащ командир! Ведем… боевую и политическую… подготовку!

Девушка не вырывалась, мстительно щуря глазки, но, стоило комиссару броситься к дверям, как она взвилась, замахнулась скрученной стенгазетой, и ринулась следом, восторженно крича:

— Прибью!

Посмеиваясь над парочкой, я перешагнул порог и сразу окунулся в знакомую атмосферу. В клубе буйствовала вполне школьная энергетика — шумная и позитивная, хоть и не встретишь здесь никого, младше восьмиклассника.

Взрослые дети научены были сидеть смирно на уроках, но приходя сюда, где все знали друг друга, чувствовали себя, как на длинной-предлинной перемене. И укротить их пылкий энтузиазм, их пытливый азарт было невозможно. Да и зачем?

Я же помнил, как плакали девчонки, откапывая костяки в истлевших гимнастерках, как лица парней стягивала непривычная суровость. И в клуб они приходили не для того, чтобы потусоваться. Ну, не только для того. Вон, Ирка с Ясей и Мелкой, как самые усидчивые, неделями терпеливо отклеивали, настойчиво раскручивали слипшиеся бумаги, орудуя пинцетами — и все ходили на цыпочках за их согнутыми спинами, говорили шепотом… Зато как орали и приплясывали, когда на серых шершавых листочках протаивали буквы! Общая радость, общее горе — чего же боле?

Мне навстречу выбежала Мелкая. Засияла, прижалась легонько, робко требуя ласки. Я погладил девушку по плечу — и заработал теплый благодарный взгляд. Слава богу, что не жаркий…

— А я пирог испекла! — выпалила Тома, чтобы порадовать. — С малиной! Ягода, конечно, мороженая, кислая, но я варенья добавила… О, а еще Марина забегала, вафель передала, с вареной сгущенкой!

— Пухначёва?

Наверное, Мелкая учуяла нотки неприязни в моем голосе, и внимательно заглянула мне в глаза, но я не стал развивать тему. Улыбнулся, будто сама непосредственность, и спросил:

— А как там Софи? Давненько я нашу врачиню не видал!

— Работает! — успокаивающе молвила Тома. — Работает и учится. Иногда засиживается допоздна, и тогда я гоню ее спать… Бывает, что приходит усталая и… потухшая какая-то. Один раз, помню… Было часов одиннадцать, двенадцатый пошел, а она сидит на кухне, конспекты и учебники — аккуратными стопочками… И полбокала вина — у нас осталось со дня рождения. Софи меня не видела, я стояла за углом, где резная полочка и штора… А она сидит — голова опущена, плечи поникли… А потом встала, медленно так, будто старенькая, и выплеснула вино в раковину!

— Молодец, — сказал я серьезно.

— Да, — кивнула Мелкая. — Я думаю… Я думаю, ей трудно. Не потому, что много работы, а… Просто у Софи никого нет. — Она покраснела, бормоча: — Ну, ты понимаешь…

— Понимаю… — вытолкнул я, машинально водя ладонью по гладким густым волосам — и не опуская глаза на довольно жмурившуюся девушку.

Обычно взрослые дяди и тёти радостно восклицают: «Ого! Ну, ты и вымахал за каникулы!» Как будто дети только летом растут, словно овощи на грядке… Вон, как Тома вытянулась за осень, уже и Афанасьеву догнала! Но пусть пока Мелкой побудет, чтобы не путать. Да… Не путать…

Я опасливо, боясь выйти за приятельский формат, обнял Тому за плечи, ощущая ее доверчивую покладистость.

— Всё еще будет — и у Софи, и… — Кляня себя за неосторожные слова, я неуклюже вывернулся: — И вообще!

Но девичьи глаза настойчиво ловили мой взгляд.

— И у меня? — требовательно спросила Мелкая.

— И у тебя, — обреченно выдохнул я. Кряхтя в душе, состроил улыбку: — А Паштет знает про пирог?

— Паштет! — хихикнула Тома. — Паша? Нет, он только вафли видел… О! Совсем забыла сказать — к нам Светлана Витальевна пришла! С тортиком!

— Чернобурка? — ляпнул я, вызвав новый прилив хихиканья.

— Она же не Лапкина уже!

— Да вот… Привык как-то. Ты только сама ее не зови так!

— Не буду! — пообещала девушка, мотнув тяжелой пружинистой гривкой.

Из «кают-компании» нахлынула волна веселого гомона, донося тревожный Пашкин зов:

— А чай?

— Андреев! — я узнал смешливый голос комитетчицы. — Не увлекайся, а то отрастишь пузико, как у меня!

— Не-не-не!

Мы с Мелкой прибавили шагу, и вместе вошли в общую комнату. Тома, Кузя, Яся, Алёна, Ира, Зорька и застенчивая Лиза из двести семьдесят шестой школы обступили Чернобурку, как фрейлины императрицу — чекистке выделили кожаное кресло, и она восседала, как на троне, прикрывая весьма округлившийся живот балахонистым сарафаном. Растянутый кардиган не сходился.

— Здравствуй, Андрей! — мило улыбнулась почетная гостья.

— Мое почтение, Светлана Витальевна! — по-светски расшаркался я. — А Георгий Викторович ругать не будет?

— А мы ему не скажем!

Девчонки засмеялись. Парни, что расселись вокруг длинного стола, подхватили — воздух заколыхался в отгулах позитива.

Наташа глядела на меня нарочито рассеянно. Покосилась на Мелкую, и ее губы повело в сладкую улыбку.

— Чай греть? — поинтересовалась она воркующе, вскидывая стрелки ресниц.

— Конечно! — дернулся Паштет.

Гибко встав, Кузя щелкнула его по лбу.

— Я товарища командира спрашиваю.

— Греть! — велел я. — И побольше.

— Есть! — Наташа продефилировала к выходу.

«Грядёт голубица…» — пришло мне на ум.

Виталя Брюквин из двести семьдесят шестой и наш Сёма, которым не хватило места за столом, поспешно расступились перед «голубицей», величаво, царственно шествовавшей мимо.

Пахнуло духами «Анаис Анаис», самыми верхними нотами — гиацинта и жимолости. И чуть-чуть тяжеленького аромата розы…

А вот у «Большой» Томы мигом наметилась складочка между бровей. Зеленые глаза глянули на меня в упор, ревниво сужаясь…

Мой взгляд пугливо вильнул в сторону, и я деловито заговорил:

— Светлана Витальевна! Тут еще одна инициатива снизу. А что, если нам не обходиться одними «раскопками по войне»? Может, собирать отряды из желающих? Младших и старших? Ходить в походы — в камуфляже, с полной выкладкой! — по местам боевой славы. Изучать оружие, тренироваться — в спортзалах, на штурм-полосах… И с парашютом прыгать, и ту же боевую технику водить, стрельбой заниматься, самбо и дзю-до!

Одноклассники оживились, а Чернобурка неуверенно выразилась:

— Юнармейцы?

— Да! — обрадовался я пониманию. — Только без игр, вроде «Зарницы», а с серьезной, такой, солидной составляющей! Хорошо, если ДОСААФ подключится, и само Минобороны. Чтобы всё — на высшем уровне, и командиры — из кадровых военных. Тут и допризывникам легче будет на срочной службе, да и просто понятнее станет, каково это — Родину защищать!

— Интересно… — затянула Светлана Витальевна.

— Еще бы! — подхватил я, вдохновляясь. — А у меня еще такая идея зреет… Можно будет военно-спортивные соревнования проводить по… Не знаю еще, как назвать… — Словечки, вроде «страйкбола» или «пейнтбола» вертелись у меня на языке, но они не годились для советской действительности. — В общем, нужен, такой многозарядный маркер… э-э… пневмопистолет, стреляющий ма-аленькими пустотелыми шариками с пищевой краской. Чтобы сразу было видно, попал или не попал, «убит» или «ранен» — в кавычках, конечно. Да я тут, в принципе, ничего нового не придумал — это еще ковбои, чуть ли не сто лет назад, коров так метили. Ну, и между собой стрелялись — кто кого, только технику безопасности не соблюдали и спецовку пачкали — не отстираешь. Я пока с этими шариками завяз… Хочу сделать для них желатиновую оболочку, но… Что-то плохо получается.

— Интере-есно… — протянула Чернобурка, задумываясь.

А я облизал подсохшие губы.

Страйкбол — это забава, уже плотно приближенная к обучению тактике боевых действий… И там просто так собраться-поиграть не выйдет — страйкбольное оружие издали вообще не вдруг отличишь от боевого. Впрочем…

Тревожные веяния из послезавтра задули, прохватывая, будто космическим сквозняком. Внутри всё тоскливо сжалось. Ну, не верил я, что нынешний восемьдесят пятый или восемьдесят шестой обойдется без крови! В той версии будущего, что мне довелось пережить, народ не вышел на баррикады, защищая свое достояние, свою сверхдержаву — людей успели оболванить, купить за фантики, за импортные стеклянные бусы…

Вот когда будет по-настоящему страшно, а не сейчас! Подумаешь, оперативная игра! Именно, что игра…

«Старшие группы юнармейцев всё равно надо будет на страйкбольный вид выводить, хотя бы в порядке допризывной подготовки при ДОСААФ, — прорезалась холодная мысль. — Просто эту задачу надо будет решать года через три-четыре… — Губы дернулись в кривой усмешке. — Отсрочка…»

Я болезненно сморщился, возвращая разбредшиеся мысли в набитую колею сознания.

«Ну-у… да. В этом смысле пейнтбольное снаряжение вызывает куда меньше вопросов. Всегда можно выдать за пневматическую игрушку… Но! Как раз для кустарного пейнтбольного маркера технических проблем получается многовато. В особенности для массового производства шариков нужного типа. Да и бункер, ствол, пневматическая система…»

— Вы почаще заходите, Светлана Витальевна! — подлизывался Паштет.

— Обжора, — недовольно буркнула Ира.

Пашка открыл было рот для отповеди, но быстро прикусил язык, припомнив не столь уж давнишнюю «сцену из семейной жизни».

— О-о-о! — плотоядно застонал он, смеша одноклассниц.

А я, как бы вчуже следя за девушками, торжественно вносившими и тортик, и пирог, и домашние вафли, начиненные «варенкой», прокручивал в голове тяжкие думы…

…У трех «изобретателей-рационализаторов» из США были совершенно иные возможности. Прежде всего — доступ к качественным пластмассам, а то и к готовым элементам маркеров (имелись же ружья для маркировки скота или разметки деревьев!). Но и у них прототипы куда как похожи были — будут — на боевое оружие.

То есть, мне что — разворачивать «для зачина» кустарный, но с приличными параметрами по качеству мини-заводик пластических масс? Решаемо на самом деле — с привлечением ресурсов предприятий или лабораторий Ленинграда! Однако размах проекта оказывается уже не таким скромным, как кажется при взгляде на современный маркер «Made in USA».

Горком комсомола потянул бы, а вот личный ресурс — йок.

Оргвопросы не решаются наитием, да и какого-нибудь «e-bay» под рукой нет… Да, оружие с приводом от «мягкой пневматики» можно просто купить за границей, но и в этом случае остается проблема доставки — массогабаритную копию АК или М-16, да еще способную стрелять, просто не пропустит таможня.

Можно ли, тем не менее, организовать производство партии маркеров и наладить выпуск шариков? На первый взгляд, да… если «зайти в горком через дядю Вадима» и быть достаточно убедительным.

Например, «развести суету» в рамках подготовки военно-патриотической игры «Орленок» в год 35-летия Победы. Но тогда…

Я с трудом сглотнул.

Но тогда, что-то мне подсказывает, УВД и УКГБ, вместе с местными военными, привлекаемыми на «Орленок», будут знать о намерениях инициативных комсомольцев и без случайных озарений Минцева!

И намного раньше, чем я получу в руки свежий, красивый, действительно нормально работающий маркер…

— Подумаем, Андрей, — ласково улыбнулась Чернобурка.

Понедельник, 18 декабря. День

Москва, Кремль

Красная ковровая дорожка глушила шаги, как трава на поляне. Андропову вдруг ясно вспомнился продрогший после дождя лес, грузные шуршащие шаги, грибные шляпки с налипшими хвоинками…

— Знаете, товарищи… — говорил на ходу Кириллин, — Самая первая реакция у меня была — мы получим не «три тура», а постоянный процесс с тремя контрольными точками. Так оно и вышло! Просматривал вчера протоколы — в ходе мозговых штурмов по польскому направлению постоянно выскакивали «общеСЭВовские» идеи — и идеи о самом СССР, а как раз это, по моему скромному мнению, и должно подвести к активизации трансформационных процессов уже в следующем году, когда польскую тему… хм… «утрамбуют».

— Очень на это надеюсь, — проворчал Юрий Владимирович. Он размеренно шагал за академиком, немного отставая от министра иностранных дел.

Громыко обернулся к нему и кивнул.

— Под собственно «турами» я понимал три вполне определенных периода работы непосредственно с официальным польским руководством, — сухо сказал он. — Толку от поляков мало, вся польза — от чрезвычайно интенсивной работы экспертно-аналитических групп. Всегда, под каждый очередной «тур», она имела на выходе очень конкретные рекомендации, обстоятельные, сравнительно подробные, но понятные руководству обеих стран.

При этом, что не вошло в такие рекомендации, становилось фундаментом как последующих «туров», так и элементами подготовки к Большому Совещанию… А, вообще говоря, понятно, что подобная «межсессионная» работа гораздо чаще присутствовала в «марафонских» переговорах с западными партнерами, чем в контактах со своими же друзьями по социалистическому содружеству!

Юрий Владимирович согласно кивнул. Пожалуй, с самого момента «достройки», когда Генеральный доверил ему Госкомитеты и НПО, он задышал спокойней и уверенней. Смелее отстаивал свои суждения (проверенные и перепроверенные в «голубятнях»!), выступал с инициативами, а не отмалчивался, как прежде.

— На мой взгляд, — заговорил он, никакой эмоцией не окрашивая речь, — при всей очевидности темы, чуть ли не самая важная задача второго тура заключалась в том, чтобы ни в коем случае не превратить его в простое повторение первого тура с повышением градуса угроз или, тем более, в сеанс открытого давления, как это было организовано в отношении делегации ЧССР в 1968-м…

— Согласен, — буркнул Громыко.

— Напротив, — Андропов взмахнул рукой в жесте трибуна, — мы предложили Программу экстренной экономической помощи ПНР, как альтернативу очевидно безнадежной ловле «момента роста конъюнктуры» и намерениям, поймав эту волну — «выскочить из ловушки». Но на той стороне стола переговоров тоже не простаки сидели, только прикидывались временами! Соответственно, был необходим достаточно убедительный расчет, проведенный максимально обстоятельно, насколько это осуществимо в условиях жесткого цейтнота. Вон, Владимир Алексеевич лучше знает…

Академик важно кивнул, не поворачивая головы.

— Основная мысль, — молвил он, сам не замечая назидательного тона, — интенсифицировать работу с Польшей в рамках СЭВ. За счет этого, с растущего оборота, получить дополнительные средства, которые можно было бы перекинуть в СКВ — и обратить на погашение польского долга.

Ю Вэ прекрасно помнил эту формулировку — своим глуховатым голосом ее выразил Косыгин на том самом «втором туре», двадцать третьего августа. Хороший был денёк — тепло, но не душно… А вот ожиданий, что витали в туре первом, Андропов уже не ощутил. Беспокойство росло, надежды чахли…

…Двадцать второго июня ПОРП собралась на пленум — и пшеки развели говорильню, абсолютно ничего не меняя! Как будто и не было покаянных обещаний! А вот «советские товарищи» очень серьезно отнеслись к польским проблемам, и готовиться ко второму туру стали немедленно по возвращению из Крыма.

В самой подготовке ощущались, почти физически, напор и даже ожесточение, да и строили ее не по обычным лекалам, а в форме, скорее, своеобразного семинара — под чутким руководством Константина Русакова. Основным ответственным назначили Вадима Медведева, ректора АОН при ЦК КПСС, но с дополнительной «параллельной группой оценки» — отметки выставляли и он сам, и Суслов, со своими присными. Андропов усмехнулся суетным мыслям.

Леонид Ильич, фактически взявший на себя польское направление, настоял на присутствии Георгия Арбатова, как представителя «линии МГИМО» и своего фактического советника-консультанта. Практически это означало подключение чуть ли не всех имеющихся из значительных «широко мыслящих» советских экономистов — Станислава Шаталина от ВНИИСИ (фактически — от него самого!), Леонида Абалкина от АОН… Александра Анчишкина с Николаем Петраковым от Госплана и ЦЭМИ, Николая Шмелева от Института экономики мировой социалистической системы АН СССР. В принципе, все они люди уже заметные, достаточно известные в своей среде…

«А толку…», — вздохнулось Юрию Владимировичу.

Слаженные, высочайшего класса рабочие группы витийствовали в «мозговых осадах», и действовали, решая относительно узкую задачу создания внятной программы спасения ПНР от катастрофических для ее экономики потрясений — сравнительно малой кровью (во всех смыслах). И решили! Выложили «команде Герека» на втором туре переговоров, разжевали и в рот положили!

Проку — никакого. Основным содержанием собственно процесса «второго тура» стало «весьма настойчивое внесение предложений». Зато отдельная группа переговорщиков-специалистов — с двадцать третьего по двадцать пятое августа! — бесстрастно фиксировала и констатировала фактический срыв высшим польским руководством вообще любых возможных решений, поскольку уже сформировалась так называемая «фатальная воронка»…

Самое паршивое, что при этом «группа Герека» была не способна избежать эскалации, однако властью с более решительными группами в партии делиться даже не думала, не говоря уже о том, чтобы поступиться ею.

Мотив «самосаботажа» был прост: страх. Источники страха, как представлялось Андропову и тогда, и сейчас, очевидны. Опасений разного рода за столом подобных переговоров вообще было много, и не только «с польского края стола». Ведь все мероприятия по польской теме становились естественным этапом работы на Большое Совещание стран-членов СЭВ, в смысле общей экономической стратегии для СССР и всего соцсодружества.

В итоге всего и стал неизбежен третий тур. Причем подготовка его началась сразу по результатам обсуждений в специальной группе, еще ранее отбытия польской делегации! Начало проработки вариантов смены руководства ПОРП…

Уж до чего Брежнев терпелив, а тут не выдержал. «Товарищу Гереку надо в течение одного месяца определиться, — резко сказал он, — или начинаете всерьез работать над выполнением взятых обязательств, а не имитировать их, или отправляетесь поправлять подорванное на угольных шахтах Бельгии здоровье — вместе с другими присутствующими здесь польскими товарищами, здоровье которых также отнюдь не безукоризненно!»

Задумавшись, Андропов не дослушал вопрос Громыко, но понял его смысл из ответа Кириллина.

— Собственно, наиболее активно работают две группы, условно говоря, «шаталинская» и «абалкинская», — сказал академик, доставая ключи. — Можно сказать, не отстает и «петраковская группа», но консервативные, точнее, половинчатые решения, как можно полагать, поведут ситуацию в тупик. Соответственно, эти решения будут пересмотрены на уровне, скажем, Постоянного Комитета СЭВ до экономической катастрофы в Польше. Я думаю, вы понимаете, что создание Постоянного Комитета– одно из необходимых решений Большого Совещания…

— Безусловно… — проворчал Громыко. — Сначала рассмотрим все варианты решений, а они сводятся в какой-то целостный вид только на уровне Политбюро. Хотя и Академия Наук уже проявляет очевидную заинтересованность…

Кириллин отпер дверь косыгинского, бывшего сталинского кабинета, и сделал гостеприимный жест. Андропов перешагнул порог, чувствуя недобрую ауру места. Впрочем, ее, скорее, создавали мрачноватого вида дубовые панели, чем мистические «темные силы»…

Аккуратно закрыв дверь за собой, он усмехнулся:

— Для зачина… Возможно, вам будет интересно то обстоятельство, что даже ранний этап разработки программы спасения Польши позволил «вдруг» в «госплановской» и ВНИИСИшной группах «открыть» ситуацию автаркии внутри социалистического содружества! Более того — открыть системный рост взаимосвязей наиболее успешно развивающихся соцстран вовне СЭВ и Варшавского договора, попросту с пресловутым «условным Западом»! Даже Вьетнам стремится восстановить отношения с Францией, вплоть до создания совместных предприятий. Более того — они бы и с США работали бы, если бы те сами не встали в позу, исключающую компромисс, и не пустились бы во все тяжкие ради давления на СССР и, как понимаю, отчасти мелкой мести, разыгрывая «китайскую карту».

— Ага… — протянул Громыко, внимательно глядя на Андропова.

— Иными словами, — хладнокровно продолжил Ю Вэ, — СССР не только в Польше рассматривается как определенная страховка — в первую очередь, ресурсная — но вовсе не в качестве «лидера роста». Просто в Польше сложилась обстановка, наиболее подходящая для экспериментов Бжезинского, в отличие, скажем, от Болгарии или Чехословакии.

Кириллин посмотрел на председателя КГБ с неожиданным уважением, но и удивления не скрывал, а «Мистер Нет» медленно выговорил:

— Скажите, Юрий Владимирович, вы подозреваете какую-либо из рабочих групп… скажем прямо — в утечках? Знаем ли мы сейчас точно… с учетом того, что я стараюсь не наводить напраслину на конкретных людей… кто в ходе неформальных обсуждений с оппонентами «делился» чувствительной информацией? Хотя бы для поднятия собственной значимости в глазах собеседников?

— Да, — хладнокровно ответил Андропов. — Это Арбатов и его группа. Я не обвиняю Георгия Аркадьевича не только в «предательстве», но и в непреднамеренной утечке «чувствительной информации» — хотя бы потому что, в какой-то степени, представлю себе, как тонка и зыбка грань допустимого, когда возникает ситуация личной ответственности. Особенно в свободных контактах, не скованных требованиями протокола или конкретных инструкций любого рода. Когда, например, приходится решать и притом немедленно — сообщать или не сообщать оппоненту или даже противнику некую информацию, не составляющую номинально особого секрета, но при этом такую, которая, будучи доведенной до оппонента, может поспособствовать решению нашей собственной задачи. Или просто повысить общий статус сообщений оппоненту, придавая нашей позиции дополнительную, иногда критически важную толику веса.

Но, с другой стороны, та же информация может навести аналитиков оппонента на определенные предположения, которые, будучи подтверждены или опровергнуты по иным каналам, выявят для него какие-то особенности нашей позиции — ее формирования, обеспечения и тому подобного. И, таким образом, могут раскрыть ему точки уязвимости нашей позиции! Что уже нанесет нам ощутимый ущерб. Вообще же упоминание фамилии Арбатова в данном контексте вызвано двумя обстоятельствами: статус именно его группы, пожалуй, наивысший среди привлеченных специалистов. Плюс — фактический иммунитет «арбатовцев» от организационных последствий возможной неудачи по результатам их работы. И всё это на фоне сложившейся уже традиции внешнего общения! То есть, вероятность косвенной утечки именно в этой группе — максимальна, на мой взгляд.

— Понятно… — заворчал Громыко, нахохлясь. — Ну, что же, товарищи… Выводы со второго тура мы сделали: нет, они ничего не понимают, обязательств не выполняют! Подстраховываемся через наши контакты в ПОРП — и меняем команду Герека на команду Милевского! К-хм… Присаживайтесь. Надо обсудить инициативное предложение товарища Хонеккера нашему Генеральному — о разработке «коллективных мер для оказания практической помощи польским товарищам». Будем подключать к работе с «бетоном» немецких товарищей…