Слуга государев 4. Священная лига

Глава 1

Москва. Патриарший двор

10 сентября 1682 года

Патриарх Иоаким сидел на большом стуле у окна. Он любил посмотреть в практически прозрачное стекло на то, что происходит во дворе его большой московской усадьбы. Владыканаблюдал за суетящимися людьми, и думал о своей миссии.

Иоаким был убежден, что если бы не он, борец с латинянством на Руси, и уж тем более, воин против ереси, то и Церковь Православная рухнула бы, а к власти пришли бы еретики, кличущие себя старообрядцами.

— И нет мне никакой поддержки от малолетнего отрока-государя и от Боярской Думы православной. Все во грехах своих погрязли, — с разочарованием вдруг озвучил свои мысли патриарх. — Латинянам продают веру нашу православную.

— Владыка, мы твоя поддержка, — неожиданно для Иоакима, сказал Иннокентий.

— Что? Ты здесь? — удивился патриарх. — Но как вошел?

— Владыка, так ты же меня позвал, — недоуменно сказал Иннокентий. — Я прибыл, как и велено.

Да, задумался Иоаким, забыл, что к нему с докладом пришел верный пес, который должен был следить за деятельностью одного неугомонного, и от того опасного, как считал патриарх, стрелецкого полковника. Патриарх и вовсе начинал сильно нервничать, плохо спать, если что-то ускользало от него, если Иоаким чего-то не понимал.

А в отношении полковника Стрельчина патриарх не понимал очень многое. Уже то, что этот молодой стрелец посмел украсть бумаги патриарха, чуть было не заставило Иоакима пересмотреть свое отношение к миру и людям.

Неужели можно вовсе подходить к вещам патриарха? Не убоятся гнева Божьего? Как посмел Стрельчин? Даже бояре устрашились бы такое вытворять, а этот… А потом еще и шантажировал… Может и не христианин этот полковник? Латинян какой, или того хуже, жидовствующий. Нет, еще хуже — еретик заблудший в старом и неправильном обряде.

— Ты бумаги нашел? — спросил патриарх своего соратника. — Не так легко было добиться, кабы Стрельчину указали головой стать стремянных, что встречали послов имперских и ляхов. Так ты достал бумаги, проник до сховища полковника?

— Да! — обрадовал владыку Иннокентий.

— Давай! — подхватился патриарх.

Он даже не заметил боли в коленях, так быстро встал, и сразу же возбудившись, подошел к Иннокентию. Эти бумаги, особенно письма к османскому султану, сильно сковывали действия патриарха. Он уже скрежетал зубами, издали наблюдая за тем, что царь почти что обходится без его, Иоакима, «пастырского слова».

Иннокентий протянул стопку бумаг. Патриарх начал судорожно перебирать компромат. Нашел три письма, наиболее опасных, особенно в условиях предстоящих переговоров с послом Священной Римской империи. Там Иоаким даже намекает на то, что Киев мог быть и под властью султана. Но главное, чтобы всю ересь униатскую, да и латинянскую из Киева каленым железом жечь.

Мечеть в понимании Иоакима меньшее зло, чем кастелы.

— Это те бумаги? — рассматривая письма, спросил патриарх.

— У тебя, владыка, есть сомнения? — спросил Иннокентий.

Иоаким задумался. Да, все написано так, как и было, и почерк…

— Нет сомнений. Ты многое сделал для Русской Православной церкви, — патриарх задумался. — Но предстоит сделать еще больше. Мне нужна голова Стрельчина! Теперь у него нет обвинений на меня.

Лицо патриарха озарила злая улыбка. Он ждал того момента, когда вновь сможет заявить о себе в полную силу, не боясь, что письма окажутся в руках бояр. Нет, Иоаким не думал, что даже такие компрометирующие документы могут заставить владыку каяться и оставить рясу русского патриарха.

Но даже тени сомнения не должно быть на облике перосвященника, пастыря православных. А сношения с константинопольским патриархом, да еще и с султаном — это весьма серьезно. Это может отвернуть от церкви многих стрельцов и бояр, которые принимали участие в недавних Чегиринских походах.

В обществе крайне негативно относятся к туркам, как и к татарам. Ведь это они губители душ христианских, людоловы. Обвинения патриарха в том, что он не занимается важным делом, не освобождает православных из татарского плена — это удар. А если еще и дружба с теми, кто угнетает христиан…

И не было бы альтернативы, если существовала бы только одна единая церковь, так и ладно. Но и без того, даже в Москве очень много старообрядцев. Или тех людей, которые ходят в официальные церкви, но при этом хранят старые книги, дома молятся двумя перстами. Они только и ждут, когда православная Церковь оступится. Они только и ждут, когда православная Церковь оступится.

Иоаким вновь сел на большой стул, лишь только развернул его не в сторону окна, а дверей.

— А теперь говори, чему учат Петрушу, что учудила ведьма Софья в Новодевичьем монастыре, — потребовал патриарх.

Иннокентий начал докладывать. По сути, ничего нового он не рассказал, лишь только озвучил, что и ранее было известно патриарху. Но сейчас глаза владыки наливались кровью. Он жаждал мести. И не столько даже к тем, как считал Иоаким, злодеяниям, что творятся сейчас в Преображенском и в Новодевичьем монастыре. Он хотел уничтожить Стрельчина. И воспринимал такие же слова, как и вчера, но иначе, по злому.

Как посмел этот стрелец шантажировать его, самого государя русского! Ведь в России было и есть два государя. Один отрок несмышленый, второй же умудренный старец. И патриарх был уверен, что его место не на Патриаршем Дворе, а подле государя. Иоаким хотел стать тем, коим был патриарх Филарет при Михаиле Федоровиче, первым из Романовых, при деде нынешнего государя.

Ведь страной управлял, пока не умер Филарет, именно что патриарх. И почему бы Иоакиму не управлять малолетним Петром?

— Так что в православном монастыре учат… — Иннокентий специально делал паузы во время своего рассказа, интригуя владыку. — Латинскому языку, богословие дают, примешивая латинскую ересь. Даже упоминания про унию есть!

— Софья… я знал, что она латинянам продалась. Это все Симеон Полоцкий. Он же иезуит! — срамная девица, — до хруста костяшек сжимая свой посох, говорил патриарх.

Иннокентий промолчал. Еще не так чтобы давно владыка тоже самое говорил про Наталью Нарышкину. А до этого и про Матвеева… про многих. Если проследить, чьи имена прозвучали в контексте обвинения, так, по мнению патриарха, и нет в Москве среди знатного населения достойных православных людей. Все либо еретики, либо тоже еретики, но тайные, ну или вовсе безбожники.

— Детей пристраивают в ту школу. Уже, почитай, и более двух сотен будет. А мужицкого полу, так мыслят иноземным языкам учить, да кабы шпаге научались, — «подливал масла в огонь» Иннокентий.

Зачем? Он и сам не понимал. Хотел угодить. Но говорил уже то, во что сам не верит. И не предполагал Иннокентий, что будет дальше. Таких действий от патриарха он не ожидал.

— Как? Там и девиц научают? Совсем Софья одурела? — еще больше злился патриарх.

— Девицы на воспитании, их обучают токмо грамоте, да читанию, — Иннокентий пытался уже не подбрасывать поленьев в костер, а притушить его.

Тщетно…

— Именем моим разогнать всех. Софью увезти в Суздаль и наложить епитимью злую. Кабы на хлебе и воде посидела, да в молитвах пребывала без сна два дня. Опосля не выпускать из монастыря Суздальского, — повелевал патриарх.

— А как? Что, если стрельцы не позволят? — засомневался Иннокентий.

— То моя вотчина, монастырь, пусть и женский он. Кто супротив меня пойти сможет? — взревел патриарх, чуть было не замахиваясь своим массивным посохом по спине своего же человека.

Иннокентий даже немного сгорбился, ожидая удара. Но владыко одумался, решил не бить верного соратника, коим считал Иннокентия. Тот же, посмотрев в спину патриарху, сжал зубы, стерпел, как и много раз ранее.

Патриарх, было дело, уже направился к выходу, но необычайно ловко для своих лет развернулся, подошёл к столу, где лежала стопка бумаг. Перекрестился и стал жечь компрометирующие его письма.

Нельзя, особенно в преддверии того, что Россия может начать более активно сотрудничать в рамках антитурецкого союза, названного Священной лигой, чтобы письма русского патриарха к османскому султану стали достоянием общественности.

И лишь только тогда, как было сожжено последнее письмо, патриарх отправился в Новодевичий монастырь.

У кареты патриарх остановился. Осмотрелся. Иоаким посчитал, что такое представительство рядом с его персоной не соответствует статусу. А еще, в чем владыка не хотел даже себе признаваться, он опасался потерять лицо.

Если появился один стрелец, способный бросить вызов самому государю-патриарху, то не будет ли еще кого подобного? Или тот же Стрельчин, показавшийся очень прозорливым, не готовит ли полковник стрелецкий какую каверзу?

Но, постояв у кареты, размышляя, Иоаким не смог придумать, что именно может против него сделать Стрельчин. Да и куда там этому выскочке, если и бояре убоятся противопоставить себя патриарху. Это же невиданное дело, чтобы идти против Церкви Христовой! А патриарх — и есть Церковь.

— Никто не посмеет меня останавливать! Покличь Архипа, пущай со своими братьями со мной отправляется. И ты поедешь, — грозно пробасил патриарх. — И пущай обряжение мое принесут сюда, истинно патриаршее с посохом да с крестом золотым.

Владыка искренне верил и в своё предназначениеи в то, что именно он и является наместником Бога на Земле. Так что Иоаким был наполнен не только верой в Бога, но и верой в безнаказанность. Ну не снимут же его, патриарха! Нет на то волевого правителя. Да и был бы, так тысячи верующих не позволят.

Возможно, именно эта вера и в Бога, и в себя и позволила безродному мужику подниматься вверх по крутой лестнице церковной иерархии. И теперь, когда он на самой вершине, никто не смеет указывать патриарху, как ему действовать.

— На Руси так повелось, что два государя силу имеют. А коли один государь — малец неразумный, то другой пастырем для него должен стать, и державу православную не дозволить латинянам разрушить, — сказал патриарх, когда его слуги, два дюжих монаха, облачали государя в рясу с вышитым серебряными и золотыми нитями подолом.

— А ну, посторонись! — кричал Архип.

Сегодня он был не в рясе. Облачился в кафтан, чтобы иметь возможность и саблю нацепить, и верхом ехать. Также одеты были и его люди. Десяток охраны Патриарха готов был действовать решительно.

— Не положено! — неуверенным голосом отвечал стрелецкий десятник, стоящий сегодня на дежурстве у въезда в Новодевичьем монастырь.

— Государю нашему, патриарху православному не положено? — разгорелся Архип, демонстративно хватаясь за эфес своей сабли.

Десятник ещё какое-то время помялся, но он был православным человеком новой веры. Да и как можно не пустить в обитель самого Патриарха?

К Иоакиму, как только он ступил на землю монастыря, тут же подбежала игуменья Меланья. Можно ли говорить о женщине, которой за восемьдесят лет, что она может подбежать? Но пришла быстро, не по возрасту.

— Владыко, — склонилась игуменья.

Патриарх нехотя, будто бы с ленцой, благословил монахиню.

— Сказали мне, что у тебя в обители бесовщина творится, — сказал патриарх.

Меланья засуетилась, она встала в проходе и будто бы перекрыла дорогу патриарху. Патриарх заметил, и суету игуменьи, и то, что она будто бы что-то скрывает.

— А что путь загородила мне, и не отвечаешь о чём вопрошаю я? — спрашивал владыко, демонстрируя своё недовольство.

Меланья понурила голову. Отстранилась в сторону.

— Грешная, владыка, греху потворствую, — бормотала настоятельница монастыря.

Грозно ударив посохом о каменную ступеньку, патриарх поспешил наверх. В это время во двор вывели детей. С ними были не только монахини, но и двое мужчины, облаченных в стрелецкую форму.

Патриарх заскрежетал зубами.

— В греховное место обитель превращаете, — сказал он. — Веди к Софье!

Сгорбившись, выражая покорность, Меланья повела патриарха в келью Софья Алексеевны. А потом старая женщина и вовсе чуть по стенке не сползла, так она перепугалась того, что сейчас узреет патриарх. Ведь царевна была не одна.

Патриарх с силой поднажал на дверь, но та не подалась.

— Отчего зачинено? Там ли царевна? — спрашивал владыка.

Игуменья уже было дело хотела сказать, что нет, что царевна… Но не смогла она врать в стенах обители, да еще и самому патриарху. Так что Меланья перекрестилась, мысленно попросила у Бога прощения за греховные мысли, а потом сказала:

— Грех там… Василий Голицын прибыл давеча. Так что…

— Ах ты, старая ведьма! — разъярился патриарх и ударил-таки Меланью.

Женщина сползла по стенке уже не от стыда или от того, что ее поедом съедала совесть. Получив массивным посохом по голове, игуменья потеряла сознание, а из головы начала сочиться кровь.

— Иннокентий! — взревел владыка. — Убери ее отсель подальше. Да кабы никто более не видел. И ты не говори.

Патриарх посмотрел себе за спину, где находился Архип со своими людьми и уже к ним обратился:

— И вы ничего не видывали! Сразумели?

— Владыко, так ничего и не было, — тут же сориентировался Архип.

— То-то… — сказал патриарх.

После он дождался, когда унесут игуменью Меланью, и продолжил стучать в дверь.

Отворили только лишь через несколько минут. И это была Софья Алексеевна.

— Владыко! — сказала царица, поклонилась чуть ниже, чем это делала ранее и поцеловала руку патриарху. — С чего вовнеурочный час? Али случилось что?

— Где Васька-распутник? — взревел патриарх, грубо отталкивая Софью от дверного проема и захода в келью. — А! Вижу, что ложе примято… В обители грех вершили? Ты, Софья, вовсе голову потеряла? Сперва школа этая, после и грех! Где Васька? Знаю жа, что тут он быть должен.

Иоаким стал рыскать по просторной, можно сказать, даже двухкомнатной келье. Заглядывал и в сундуки, и с подозрением обходил кровать, не решаясь встать на колени, чтобы посмотреть под ней.

— Владыка, акстись! — гневалась Софья. — Ты не смеешь!

— Я пастырь христианский и твой тако ж, все смею. Бесовская ты Софья стала. Стыд растеряла свой в конец, — сказал патриарх, зло сверкая глазами. — Игуменья мне указала на то, что тут Васька.

Софья зажмурила глаза и, было дело, чуть не расплакалась. В последнее время она сама не своя. Редко когда могла искренне рыдать. А тут…

— Архипка! Глянь под сим ложем, может тать тут скрывается, — приказал патриарх, обратив внимание на слезливое состояние Софьи.

Иоакиму даже понравилось, что бывшая ранее жесткой и сильной, царевна в присутствии патриарха готова была и расплакаться.

Василий Васильевич Голицын тем временем, словно разбойник какой, вылез из-под кровати. Был он в одном исподнем, в руках держал одежду. Патриарх присмотрелся к Софье, только сейчас увидел, что и царевна была одета неряшливо, а тесемки на платье так и вовсе не завязаны. Волосы чернявые были растрепаны, будто день не чесанные.

— Ах ты, негодник! — сказал патриарх, замахиваясь посохом.

— Владыка, не след боярина посохом твоим патриаршим посохом согревать, — жестко сказал Голицын, отстраняясь.

— Так ты и не боярин! — сказал патриарх, но не стал все же бить Ваську Голицына.

Все же Голицыны — род крепкий. Не особо дружный, но за такое поругание чести боярской могут и озлобится.

— Царевна в Суздаль поедешь! И школы свои заканчивай. Да там и не досуг будет тебе, — сказал Иоаким царевне.

— Не поеду! — жестко отвечала Софья Алексеевна.

— Я на Боярской Думе тебя опозорю. И Ваську твого, — пригрозил Иоаким.

— Все едино не поеду! — сказала царевна.

— Три дни тебе. И в Суздаль, — сказал патриарх.

Он вышел из кельи и спешно направился к карете. Пока Стрельчин в Москве, пока его привлекли к делам государственным, есть время навести порядок и в Преображенском.

— Жива игуменья? — на ходу, не особо-то и переживая за самочувствие настоятельницы, спросил патриарх.

— Жива, владыка. Но худо ей, — а вот голос Иннокентия был тревожный.

Да, патриарх безгрешен. Но не может же он убивать Христову невесту? Это как-то… не по-христиански, даже когда Иоаким и есть тот, кто решает, что христианину можно, а что возбраняется.

— Бог даст, поправится и посля ответит предо мной за свои грехи. Устроили в обители свальный грех. И там, где монахини бытуют, мужи бродят, — сказал патриарх, ускоряясь так, что Иннокентий чуть за ним поспевал [свальный грех — это между родственниками. Иоаким скорее употребил в понимании большого греха].

Иннокентий хотел возразить. Он-то, будучи нередко рядом со Стрельчиным, несколько проникся идеями полковника стрелецкого и наставника государева. И понимал, что школа, которая сейчас только-только начала работать — это богоугодное дело.

Ведь здесь собраны дети, чьи отцы отдали жизни за Россию. И не крестьяне какие, даже в меньшей степени и стрелецкие дети. Это сыновья детей боярских и дворян. из однодворцев, или малодворцев, матери которых и себя-то с трудом прокармливают.

А так могли бы выйти добрые дьяки, которые оставались бы благодарными и образованными. Могли служить Престолу и Отечеству. Дьяков не хватает везде, и только Церковь учит их. А этого мало.

Хотел сказать Иннокентий все это сказать, да убоялся.

— Ты добрую службу сослужил мне, оттого Бога молить за тебя стану, — сказал патриарх, когда они уже сели в карету и отправились в Преображенское.

— На том спаси Христос тя, владыка. Но что ты думаешь делать в Преображенском? — спросил Иннокентий.

Патриарх ухмыльнулся. Многое он собирался сделать. И книги проверить, по которым учат царя. Неугодные, так сразу же и сжечь. Латинян и лютеран прогнать, которые рядом с царем нынче ошиваются. А еще…

Была личная месть у Иоакима. Он собирался прямо сейчас забрать девку Анну, с которой в грехе живет Стрельчин, да отправить ее на покаяние в тот же Суздальский монастырь, особо охраняемый, и заставить быстрее ее постричься.

Ибо нечего какому-то замшелому стрельцу на патриарха косо глядеть, да шантажировать. Будет знать…

— Я еще и Стрельчина обвиню в ереси и в том, что потворствовал свальному греху в монастыре Новодевичьем. И пусть кто возразит мне, — сказал патриарх.

Иннокентий смотрел на владыку и не узнавал его… Когда же так озлобился тот и не видит очевидного?