Слуга государев 4. Священная лига

Глава 4

Москва

11 сентября 1682 года

Иннокентий стоял на пороге моего отчего дома и ловил на себе максимальное количество, в соответствии с числом проживающих здесь людей, крайне негативных взглядов. Пусть с патриархом матушка запрещала мне ссориться, но было видно, что человека, которого все знают, как порученца владыки, готовы прямо сейчас голыми руками рвать.

И это было даже приятно. Мама, как бы она не старалась продавить свою повестку, готова была, как та тигрица, защищать своих котят. И не важно, что котятки выросли и уже сами нарастили и прочные клыки и острые когти.

— Не ласково встречают тебя, Иннокентий, — констатировал я, усмехаясь.

Собравшиеся в целом были в курсе произошедшего, Анна успела рассказать, а люди в усадьбе обсудить. Даже стрельцы моего сопровождения нахмурились и были готовы действовать. Десятник даже направил разъезд, чтобы прошерстили соседние улицы на предмет бойцов. Сперва и не верилось в то, что подручный Иоакима пришел один. Да еще и тайком, за полночь, как вор какой. Правда инкогнито провалилось.

Иннокентий держался смело, уверенно, и мне было даже очень интересно, зачем он ко мне пожаловал. Было предположение, что не просто угрожать или же требовать полной покорности перед патриархом. Начал играть собственную партию?

— Мне говорить с тобой потребно, Егор Иванович, — строго и надменно сказал священник.

Хотя, вроде бы и прихода у Иннокентия нет, и не видел я ни одной службы, которую бы он проводил. Так что, скорее, это был чиновник в рясе, чем духовник.

— Пойдем, поговорим, — сказал я и указал рукой направление к своей комнате.

Эмоции требовали от меня более решительных действий в отношении Иннокентия. В какой-то момент я даже порывался взять плётку и отхлестать его прямо здесь, во дворе усадьбы, на глазах у людей. Удерживало лишь то, что не только на меня гнев патриарший упадёт, но и на всю мою семью, которая не факт, что сможет отбиться.

Все же без моего статуса Стрельчины еще не величина. Поэтому, в том числе, матушка и спешит женить брата Степана, да выдать замуж Марфу. Нужно заручаться поддержкой новых родственников, пока Стрельчины еще в почете. Так думает матушка, видимо, не веря до конца, что мой статус вполне устойчивый.

Иннокентий шел с высокоподнятым подбородком. Был бы он нерясе священника, а в польском платье, вот такой надменный вид более всего подходил бы. Нахватался в Литве повадок шляхетских.

Ну или это был вид человека, который хотел бы сразу говорить с позиции силы. Так что поговорим. А уже после, по результату разговора, можно будет думать — или плетьми отхлестать гостя, или же пирогами да пряниками угостить.

— Ну, с чем пожаловал? — спросил я, когда мы зашли в мою комнату, и я закрыл дверь на засов.

Я указал рукой на лавку. Неподалёку от гостя присел и сам.

— Зело гневается владыка на тебя, — говорил Иннокентий, изучающим взглядом следя за моей реакцией.

Я же и бровью не повёл. Ну гневается, и что? Но я понимал, что переговорщик прежде всего анализирует мое отношение на новость. Нет, пиетета перед патриархом не имею.

— Смотрю я, ты церкви даже не боишься. Не думаешь, что патриарх тебя отлучит? — удивленно спрашивал Иннокентий.

Эта угроза была серьёзной. Если подобное произойдёт, то насколько бы прогрессивными силами ни были все бояре, что сейчас имеют власть, сколько бы не истерил и не желал вернуть меня государь Пётр Алексеевич, всё едино: я лишился бы как минимум должности наставника царя.

Нельзя, чтобы православного государя обучал нехристь или еретик. И в этом мне даже не поможет ни Матвеев, ни Ромодановский, ни кто-либо другой. Напротив, они тут же покажут себя верными прихожанами и всячески, даже на всякий случай, открестятся от меня. Ведь пока еще не стоят между нами ни деньги, ни серьезные договоренности, которые нельзя было бы нарушать.

— Это то самое злое, что может сделать мне патриарх, — спокойным голосом согласился я. — Но, нет… Не боюсь. Теперь, так и точно. Нечего посягать на мою жену, моих людей.

Зачем же отрицать очевидное. Но и нельзя прогибаться и показывать, что меня это очень сильно волнует.

— А не еретик ли ты, случаем? — спросил Иннокентий.

— Ты бы этот вопрос задал себе перед зеркалом, — усмехнулся я.

Мой гость было дело встрепенулся, захотел сказать что-то эмоциональное, но взял себя в руки.

— Я православный и служу православному патриарху, — сказал он.

У меня не было конкретных данных, что Иннокентий мог быть униатом или даже временно принимать католицизм. Однако ситуацию с образованием православных священников в Речи Посполитой я знал достаточно, чтобы предполагать.

Конечно, можно было бы выучиться в одной из православных братских школ, которые есть и в Киеве, и в Чернигове. Но даже этого образования недостаточно для того, чтобы после стать на некоторое время преподавателем в Киево-Могилянской коллегии.

Священникам-православным, чтобы получить более-менее образование, необходимо было объявлять себя униатами, чтобы поступать в разные учебные заведения Речи Посполитой. А говорить о том, что Иннокентий не образован, нельзя. Напротив, очень даже. И мог бы, по моему мнению, возглавить, например, духовную кафедру в университете, когда таковой будет.

И это было удивительным, что патриарх Иоаким, будучи таким яростным борцом со всем проявлением латинянского, держит человека, которого можно было бы предположить, как минимум, в однократном предательстве веры. Видимо, у нашего Владыки не весь разум поглощён неистовым желанием искоренить старообрядчество и латинянство. Есть в его голове какое-то рациональное зерно, раз держит столь беспринципного исполнителя, которым, несомненно, является Иннокентий.

— Ты мне скажи, отче, с чего так резко начал действия свои патриарх? Не от того ли, что бумаги у него оказались? — я решил переводить разговор уже в более предметное русло. — Ты же их и взял. Ну некому более.

Иначе сейчас польются взаимные обвинения, мы рассоримся, я выгоню Иннокентия из дома. И тогда не пойму, чего же он вообще хотел.

— Вот, — священник достал из своей небольшой сумочки маленькую книженцию. — Владыка в знак примирения шлёт тебе сей молитвенник подорожный. Полистай его, да почитай. Молитвы там собраны самые угодные Господу Богу.

Иннокентий передал мне книжечку, которая помещалась в ладони. Можно было сказать, что это произведение искусства: кожаный, четыре разных цветов камня приторочены к обложке. По центру был втиснут в кожу и обшит серебряный крестик.

И что-то было неладно в том, что мне передают. Кто пошёл на примирение? Патриарх? Да если он действительно сжёг те самые письма, один из дубликатов их, то будет считать, что теперь я для него лишь только раб, букашка, которую он, государь и патриарх, может раздавить одной левой. А когда подобное соотношение сил — на примирение не идут.

— Что от меня хочет патриарх? — напрямую спросил я.

— А ты не хочешь спросить, чего я от тебя желаю заполучить? — удивил меня вопросом Иннокентий.

— А у тебя есть воля супротив Патриарха? — продолжил я обмениваться вопросами.

Вот тут Иннокентий промолчал, чем ещё больше меня удивил. Логично было, если бы он сейчас сказал, что воли супротив патриарха не имеет. А если промолчал, то демонстрирует мне, что я не так уж и с врагом разговариваю, возможно, даже с союзником.

И тогда объясняется, почему Иннокентий пришёл, почему он один, да ещё и так глубоко ночью.

— Бумаги те… Это же не в единственном числе они были? И писанные рукой патриарха у тебя остаются? — сказал Иннокентий.

— С чего бы мне отвечать? Не помню, чтобы в друзьях мы с тобой были. Часто ты рыскал, как тот пёс, всё вынюхивал, чему я государя научаю, что сам говорю, как часто в церковь хожу… А потом и на кражу пошёл… — усмехался я, уже догадавшись, что именно Иннокентий и украл копии документов.

— Может так быть, что друзьями нам не суждено статься. Но я был бы для тебя союзником. Тут же главное — мне сохранить положение свое. Я знаю, что ты всегда в запасе имеешь мысли. Но не думай, что я не увидел, что и бумага была иная на этих документах, и скоропись была не моя. А это я чаще всего писал под диктовку патриаршую, — сказал Иннокентий и вновь, уже в который раз, посмотрел на книженцию.

Я не крутил в руках молитвенник. Отложил его в сторону. И, похоже, правильно сделал.

Между тем, прозвучали явно откровения. Да такие, что мой собеседник мог бы сильно поплатиться и за половину сказанного. Мне просто необходимо взять некоторую паузу на осмысление сказанного. Иннокентий шёл против патриарха.

Да, он может отказаться от своих слов и сказать, что я выдумываю. Всё-таки свидетелей этим признаниям, кроме меня, нет никого. А я, судя по всему, лицо заинтересованное, так что мог бы и выдумать небылицы. И всё равно признания выглядели слишком уж откровенными.

— Да, у меня есть бумаги. Если ты помнишь, отче, то я намекал тебе, где могу хранить те крамольные листы, что из патриарха делают предателя Отечества нашего и Церкви, — через некоторое время сказал я.

— Если и далее пособишь мне, что я буду подле государя духовником его, али твоим духовником, но с возможностью быть рядом с Петром Алексеевичем, то я помогу тебе, — сказал Иннокентий.

Я немного успокоился. Когда есть понимание мотивов, которые двигают человеком, даже если они низменные, уже можно предполагать и поступки, и мысли человека. Немного стало понятно, чего добивается гость.

— Ты должен понимать, отче, что не всё и не всегда зависит только лишь от моей воли. Но что в силах моих — всё сделаю, — сказал я.

В свою очередь Иннокентий смотрел с некоторым недоверием. У меня нет причин считать его глупым человеком. И, судя по тому, что он уже сделал, приближённый к патриарху человек начал свою игру.

Более того…

— А ведь это я могу тебя, отец Иннокентий, обвинить во всём том, что произошло. Что моего человека избили и жену мою будущую напугали, — сказал я. — Заступится за тебя патриарх? Тем более, когда узнает, что бумаги у меня.

А потом мы начали играть в гляделки, стремясь взглядами один другого покорить. Так себе игра, без явного превосходства кого-то. Вместе с тем Иннокентий, видимо, окончательно убедился в том, что перед Церковью или церковниками, я не имею страха. Разговариваю с ним как равный, а, порой, и несколько свысока.

— И как ты, некогда предавший православную веру во имя науки, можешь служить такому человеку, как Иоаким, — сказал я, несколько рискуя.

А что, если Иннокентий не из тех, кто ради науки способен предать веру и назваться будь то униатом или даже католиком? Однако я уже неоднократно замечал некоторую разницу и в общении, и в разговоре, построении фраз, когда общался с Иннокентием и с другими священниками. Да и латынь нередко он употреблял.

Игнат тоже говорил, что были слухи о предателе. Так что я, конечно, блефовал, но и для блефа были некоторые обстоятельства и предпосылки.

И оказался прав. Конечно, Иннокентий захотел сделать хорошую мину при плохой игре, но эмоции его выдали. Он откровенно боялся того, что некоторые факты его биографии всплывут.

— Смею заметить, что если со мной или с моими близкими что-то случится, то много новостей узнают люди и о тебе, и о патриархе. Я позаботился уже об этом, — сказал я, рассматривая книжку.

Ведь явно Иннокентий пришёл не мириться со мной, а попробовать сторговаться, на случай, если именно я буду одерживать верх в этом противостоянии. Причём явно он желает оставаться в стороне и заполучить при любых раскладах выгоды.

Хитро. И подобный подход ещё больше убеждал меня в том, что как бы не у иезуитов учился этот человек. Уж в любом случае каких-то легатов орден иезуитов должен на Русь поставлять, чтобы видеть, что здесь происходит.

— Отдай молитвенник. Я тебе куда как более справный подарю, — сказал Иннокентий.

Он потянулся за книжкой, но я взял ее в руки. Иннокентий попытался выхватить у меня из рук маленькую подорожную книжицу. Я резко руку одёрнул, не давая книгу Иннокентию. Стал внимательно её рассматривать, но не открывать. Руками держал именно там, где ранее держал книжку и сам священник.

— Пришёл отравить меня? — холодным голосом спросил я.

Иннокентий было дело дёрнулся в сторону двери.

— Сидеть! — громко выкрикнул я.

После подошёл к двери, засунул ключ в новомодный врезной замок, прокрутил, ключ положил в карман. В новомодный, к слову, карман. Прогрессорство от меня уже идёт и в таких мелочах.

— Итак, ты пришёл меня убивать. Яд, скорей всего, будет медленного действия, чтобы не подставляться. Но книжица… Ты готов сделать так, чтобы все, кто её откроет, заболели и умерли? Что внутри книжки — яд, или болезни какие? — спрашивал я. — Чем себе купишь жизнь? Или я намерен убивать тебя, накормив страницами молитвенника.

— Внутри книги оспенные споры, размазанные меж страницами, — признался Иннокентий. — Мне есть чем выторгова…

— Хух, — моя рука тут же взметнулась, и передними костяшками кулака я ударил в ухо этого убийцу.

Иннокентий свалился под стол и тут же застонал от боли. Удар в ухо редко когда отправляет человека в нокаут, между тем, это очень чувствительное место, и боль не оставит равнодушным. А еще ухо будет торчать несколько дней. Но этот недуг можно спрятать при желании.

— Ты собирался убить мою семью, заразить меня, а через меня всех моих близких и родных… Я не знаю, чем ты можешь спасти свою жизнь. Небольшой шаг к этому ты сделал тогда, когда всё-таки решил забрать книжку обратно. Но этого мало, — говорил я, возвышаясь над лежащим на полу Иннокентием.

На самом деле, я уже взял себя в руки и скорее играл роль такого-этакого злого и решительного. То, что Иннокентий решил встать на мою сторону или просто отойти в сторонку, не мешая моей драке с человеком, который не по праву носит патриарший сан, в некоторой степени спасает его. Правда есть и другие обстоятельства. Вплоть до того, что я даже не хочу выпускать болезни наружу, тут же решил спалить молитвенник.

Но мне позарез нужен человек рядом с патриархом.

— Ты убьёшь патриарха для меня? И тогда я сделаю всё, чтобы ты занял достойное место рядом с государем, — сказал я.

Ответ меня удивил.

— Грех на душу более брать не буду, — решительно и жёстко отвечал Иннокентий, облокачиваясь на стол и пытаясь приподняться, но, судя по всему, его несколько вело.

— Разве у тебя есть выбор? Ты сам решил меня убить или патриарх приказал? — спрашивал я уже спокойным тоном, как будто бы ничего только что и не произошло.

— Владыка такие приказы не отдаёт. Он лишь говорит, что есть нужда решить вопрос и благословляет на решение. А уже как именно, то моя забота, — откровенно признавался Иннокентий. — Ты же собираешься сделать так, чтобы о письмах узнали все, и бояре, и архиепископы с епископами?

— Да, — ответил я, подумав. — И ты мне в этом поможешь.

— Хочешь добавить к тем письмам ещё другие? — догадался Иннокентий. — Это одно из того, чем я могу тебе помочь. Но я буду все отрицать, если что.

Я лишь согласительно кивнул головой. Да, если мне попался в руки тот, кто эти письма в основном писал под диктовку, то зачем же мне менять руку, чтобы подражать письмам, когда можно написать практически оригиналы.

— Владыка убил игуменью Меланью, — неожиданно для меня сказал Иннокентий. — Много грехов я сотворил под властью владыки. Но напрямую лиц, наделённых саном, невест Христовых, не убивал.

— А убивать мирян — это уже не грех? — с ухмылкой заметил я.

Но эта информация была более чем полезна. Нужно обязательно распространить её пока что среди бояр. Как бы бунта не произошло в Москве, если москвичи узнают, что патриарх своим посохом убил старушку из Новодевичьего монастыря. Между прочим, очень статусную старушку.

Уже поднеся книжицу к свечи, я передумал. Можно будет кое-что сыграть.

— Эту книжицу ты должен передать патриарху, если он о ней не знает.

— Но…

— И тогда именно ты выступишь тем, кто разоблачит патриарха. Я закрою твоё предательство веры. Ты же искренне православный? — и всё же я посчитал, что щадить Иннокентия не следует.

— Я не пойду супротив патриарха, — решительно сказал мой собеседник.

— Пойдёшь, но только лишь тогда, когда против него соберутся иные архиепископы, которые выступят против. И сперва я переговорю с боярами, — решительно сказал я. — И не вздумай бежать. Можешь книжицу эту не передавать патриарху. Но он о ней должен знать.

Ещё были возражения, и ещё были споры. Ещё несколько раз я намеревался уже вновь ударить несговорчивого Иннокентия. Но в итоге сошлись на том, что он прямо выступит против Иоакима только лишь тогда, как уже будет ясно, что против патриарха восстали серьёзные силы.

Бумаги были написаны, оставалось лишь только достать изготовленные подделки печатей, чтобы сделать оттиск на воске.

— Как только ты станешь служить против патриарха, именем государя тебе будет представлена охрана из моих верных людей, которые защитят тебя, — сказал я, а потом подумал…

А почему бы и нет?

— Нынче же ты соглашаешься, и мы едем венчаться в Преображенское. Мы — это я и Анна. Венчание будет тайным, виной же тайны ты. Из-за тебя, чтобы не подставлять перед патриархом, — сказал я, получил согласие от Иннокентия, пошёл обрадовать своих родственников.

— Собирайтесь все! Едем в Преображенское, — безапелляционно сказал я, когда вышел в трапезную дома, где было всё семейство, да ещё и Никодим пришёл. — Новости о здоровье Игната есть?

— Нет, — ответила Аннушка.

— Все будет хорошо. Если бы он помер, то уже прискакали и сообщили, — несколько лукавил я.

Не успели бы туда и обратно обернуться. Но лучше успокоить Анну.

— С чего нам ехать в ночь? — строго спросила матушка.

— Мы с Анной венчаться будем, — сказал я, всматриваясь в глаза своей будущей жены.

Кареокая тут же принялась лить слезы. Но было видно, и по тому, как она в это время улыбалась, что слёзы эти — счастья.

— Я должен был это сделать ещё два месяца назад, если не раньше, — сказал я.

— Ох уж… То хозяина хоронили в бегах, тот венчаешься в бегах… Не по-людски всё это, — осуждающе покачала головой мама.

— Не по-людски будет, когда Анна невенчанная дитё родит. Всё иное — по-людски. И если надо, матушка, то можете созывать пир на весь мир. Но так можно скрыть, что Анна под сердцем дите, в грехе зачатое, носит. Вот тогда все по-людски. А пир? Да сколь угодно можно созывать. Но после венчания, — сказал я.

Казалось, что мать больше всего заботило то, как бы это отпраздновать, сколько людей созвать и как показать, что род наш нынче сильный и богатый. Вот пусть и занимается пиршеством. Это и для меня будет прикрытием, когда буду действовать против патриарха в тёмную. Кто же в дни таких радостей будет заниматься интригами?

Пора бы уже всем узнать, что России нужен другой пастырь, что времена изменились, пришла необходимость немного и сбавить обороты религиозности.

Сейчас я анализировал историю Османской империи, которая, на мой взгляд, могла бы стать величайшей из империй — да таковой и была в определённом отрезке своего времени, — но погасла именно потому, что слишком много было реакционных сил и необходимые реформы вовремя не были введены. У них не оказалось своего Петра Великого, который сломал бы один уклад, создавая совершенно другой, чтобы выжить и возвеличиться.

Так что некоторых реакционных сил нужно бы в России поменьше, иначе ни одна из реформ не будет внедрена полноценно. А ждать покорно смерти Иоакима, ничего не внедряя уже сейчас — это так себе идея.

К рассвету мы были в Преображенское, в церковь. Игнат был жив, но, судя по тому, что не мог встать и быть на венчании, всё равно ему было плохо. Ничего, будет отмщён. И, может, то, что его, по сути, приёмная дочь Анна всё-таки выходит замуж и станет полноценной женой далеко не последнего человека в Русском царстве, поможет в излечении старика.

Еще бы Иннокентий вспомнил последовательность обряда.