Слуга государев 4. Священная лига

Глава 3

Москва

10 сентября 1682 года

Спектакль, иначе всё действо я назвать и не могу. Бояре в шапках… В несуразных, высоких. Ну ведь это даже смешно, не говоря уже и о том, что очень жарко. Натопили в Грановитой палате с избытком. Но почему-то никто не смеялся.

Напротив, все бояре хмурили брови, наполняли свои взгляды надменностью. Вроде бы как думали, или мастерски делали вид, что осмысливают важнейшие для России решения. И все же для всех ситуация была предельно серьёзная.

Я стоял по правую руку от государя. Вновь пришлось переодеться. Теперь я был уже в белом кафтане, белых сапогах… Всё белое, кроме, наверное, души моей.

Но ладно я, пусть и рослый, но до сих пор безбородый. А вот Гора, Матвей. Вот это, конечно, да… Стоит по левую руку от государя. И не только гости, послы, но и бояре то и дело отвлекаются на Гору. Уж очень он грозно выглядит. Как символ. Сунетесь, получите отлуп от таких вот богатырей русских.

— Что привело вас в Россию православную? Как поживают братья мои, император Леопольд, король Ян? — спрашивал Пётр Алексеевич после того, как послы отбили все нужные по протоколу поклоны и оставались согнутыми до первых слов государя российского.

Молодец. Горжусь. Сам Петр спросил. А ведь за троном, за натянутым полотном, больше похожем на ширму, сидит дьяк и подсказывает, что и как делать, что говорить.

И я был рад за своего ученика, горжусь им, так как подсказки пока сильно запаздывали, государь сам реагировал. Недаром я настоял на том, чтобы пригласить знающего протоколы при дворе дьяка. Государь урок усвоил.

Пётр Алексеевич явно волновался, я, словно чувствовал удары его сердца, настолько уже изучил своего ученика. Однако тот, кто с государем не проводит хотя бы несколько часов в день, вряд ли способен распознать эмоции, что бушуют внутри подростка, которого Господь то ли наградил правом царствовать, то ли этим же правом наказал.

— Император Священной Римской империи, достойнейший Леопольд, из славной фамилии Габсбургов, чувствует себя хорошо и вместе со мной прислал пожелания тебе, царь Московский, быть здоровым и достойно управлять державой твоей, — отвечал австрийский посол. — Император желал бы укрепить наш союз против Османского султаната.

Помощник имперского посла, Бернард Таннер, скривился от таких слов. А ведь мог чех графа своего поднатаскать по матчасти. Уже то, что государя назвал царём Московским, а не всея Руси, уже это может сломать конструкцию вероятных переговоров.

Впрочем, я допускаю то, что и среди русских дипломатов вряд ли найдётся абсолютный знаток правил и этикета, который бытует при дворе того самого императора Леопольда. И всё же титулатуру нужно знать. Это база.

— Мой король также шлёт пожелания своему венценосному брату и желает ему долгих лет царствования, — на польском языке, хотя неплохо владел и русским, говорил польский посол Ян Казимир Сапега. — Славный король Речи Посполитой Ян Собесский пребывает в нетерпении, когда между нашими странами установится прочный мир. И когда русский царь подтвердит все ранее взятые обязательства. Смоленск и Киев ждут наших решений.

А вот это уже было началом переговоров, причём, со стороны польского посла, даже в какой-то мере грубым началом.

Конечно же, камнем преткновения остаются Смоленск и Киев. Для поляков, естественно. Для России этот вопрос не должен быть вообще затронут. Наши это города, а русская держава территориями не торгует. Точка!

Вот только ляхи считают иначе. Для них, пусть было подписано перемирие и тем самым фактически война между Речью Посполитой и Россией закончилась, но договора нет. Значит, можно обнулять русские победы. Судя по всему, поляки решили сыграть в разменную монету: притянули за уши вопрос Смоленска, который, по сути, и не стоит, чтобы забрать себе Киев.

Пётр Алексеевич стал елозить по трону, чем вызвал гневный взгляд со стороны Матвеева. А я знал, чего стоит государю усидеть в такой ситуации на месте. Когда Пётр нервничает, он предпочитает ходить, если даже не бегать.

Я, к примеру, уже с этим практически смирился. Если у царя не получается решить какой-то пример, или какой-то вопрос поставил его в недоумение, и он не знает чёткого ответа, то вскакивает из-за парты и начинает расхаживать туда-сюда.

Попытки удержать в этом случае Петра Алексеевича приводят только к тому, что в его голове и вовсе происходит какой-то коллапс. Сидя он на сложные вопросы отвечать не может. Так что приходится регламентировать его проходки от угла к углу, но тем самым добиваться глубоких мыслительных процессов в голове Петра Алексеевича. Но сейчас ходить из угла в угол нельзя.

— Слова твои требуют разговора, — подсказывал дьяк из-за ширмы.

Но… Петр проявлял своенравство.

— Я рад, что мой славный брат Ян столь печётся о судьбе исконно русских городов Киева и Смоленска. Меня также беспокоит, чтобы всё было по наряду в Белой Руси и в городах русских, коими управляет нынче брат мой, польский король, — выдал ошеломляющую речь Пётр Алексеевич.

Даже мне, настроившемуся выглядеть серьёзно и не показывать никаких эмоций, сложно было сдержать своё удивление. Что называется, научил на свою голову. Впрочем, ничего страшного Пётр и не сказал. Слова посла, который нынче в гостях и должен вести себя более скромно, звучали не менее вызывающе.

Ян Казимир Сапега опешил. Но лишь только поклонился и сделал два шага назад. Действительно, протокол предписывал обменяться лишь только словами приветствия, и больше на сегодня никаких разговоров быть не должно.

Потом подарки, причем ничего существенного. И буквально минут через десять вся делегация отправилась на банкет, пир приветственный. Тоже своего рода традиция, когда государь из своих рук подносит чашу с вином или другим напитком и предлагает послам, словно бы «выпить с дороги».

Хотя эти самые послы уже как два часа пировали в бывшей усадьбе Матвеева. Но, судя по всему, к хмельному сильно не прикладывались. Выглядели свежо и решительно.

Пришлось переместиться в трапезную и на голодный желудок (а не ел я уже часов восемь) наблюдать, как иные пьют, да и закусывают.

Понятно, что и подобное мероприятие также запротоколировано. Есть стол, где сидят, будто бы бедные родственники, послы; за соседним столом, но возвышающемся на не менее, чем метр, восседает русский государь.

К послам же подходят различные бояре, чтобы высказать своё уважение. Они с разрешительных кивков Петра Алексеевича, прикладываются к рейнскому вину.

Моя задача, как и Горы, — стоять рядом с государем по обе руки, да охранять его. И несмотря на то, что вроде бы опасности для царя сейчас никакой нет, я чётко отслеживал каждое действие: где находятся руки послов, чтобы среагировать вовремя.

Нет, я не ожидал опасности. Но если уж быть телохранителем государя, то нужно отрабатывать так, будто бы в любой момент охраняемому лицу грозит опасность. Как минимум — это тренировка бдительности.

И вот Горе она бы не помешала. Стоит и смотрит в никуда, иногда искоса посматривая на те блюда, которые подносят к столу государя, но буквально минут через пять уносят обратно, или же ставят на стол, где заседают бояре.

Я сбился со счёта, какая уже происходит смена блюд. Складывается ощущение, что еду приносят только для того, чтобы на неё посмотрели. И по правилам поведения Пётр сейчас не должен есть. Может позволить себе только какой-нибудь небольшой ломтик мяса, но его рот должен быть всегда свободен и готов повелевать и отвечать.

В прошлой жизни мне довелось присутствовать на официальных мероприятиях у некоторых представителей правящих элит в африканских странах. И тогда мне казалось, что слишком много церемониала, когда можно было бы просто сесть и поговорить по-человечески.

Мне не с чем было больше сравнивать и все те приёмы, на которых мне довелось побывать, сейчас кажутся вульгарной пьянкой где-нибудь в подворотне в сравнении с аристократическим ужином.

Ничего существенного не произносили, все предметные переговоры отложены на потом. Так что я и вовсе не понимал, зачем вот всё это.

И, кстати, это самое «потом» может быть и через неделю, и через месяц. Ну уж точно не на следующий день. Так что я рассчитывал, исходя из того, что уже увидел и понял при представлении послов, поговорить и дать несколько рекомендаций Петру Алексеевичу.

По мне, так нужно более жёстко начинать вести переговоры. Причём сразу отметить, что Россия способна и готова оказать существенную поддержку и помощь империи в случае активизации боевых действий против Османской империи. За Киев и чтобы прогнуть поляков, помощь, а на самом деле решение собственных задач, должна состоятся.

Пусть бы австрийцы заглотнули наживку, подумав о том, что Речь Посполитая у них и так в союзниках, а вот заполучить Россию, и полноценно, как говориться «воевать на все деньги» — это жирный куш. Кроме того, если австрийский посол кажется мне образованным, но крайне неопытным, то вот его помощник, Таннер, должен был многое приметить.

По крайней мере, когда карета с послами проезжала мимо Спасских ворот, где стояли по стойке «смирно» стрельцы моего полка, да ещё и с облегчёнными фузеями с примкнутым штыком. В мутноватом свете я чётко видел именно лицо Таннера, который пристально рассматривал русскую гвардию.

Да, именно гвардию. Как бы ни назывались сейчас все подразделения, которыми я командую, они уже по факту стали гвардией. И нужно было бы намекнуть, чтобы их обозвали как-нибудь «царскими стрельцами», «государевой сторожей» или иначе, но выделили бы из общей массы стрелецкого войска.

Только ближе к полуночи я вернулся домой. Была возможность переночевать в Кремле или в своей усадьбе, бывшей Хованского, но захотелось в отчий дом. Уюта, теплоты, еды нормальной, наконец. Все это я мог бы получить и в своей усадьбе. Аннушка окружила заботой и даже готовить стала лучше. Но Преображенское, пусть и близко, но не настолько, чтобы я туда мчался в ночи, тем более, что до усадьбы еще нужно было проехать.

Возможно, я словно бы чувствовав что-то, несмотря на усталость, понукал Буяна более резво идти, переводя коня на рысь. Ехал не один, в сопровождении сразу двух десятков бойцов. Так что прохожим, будь они в такое время на улицах Москвы, могло показаться, что что-то случилось. Суровые лица бойцов, больше из-за усталости, говорили о решительности моего отряда. Хотя, скорее они решительно съели бы мяса с кашей и еще более решительно легли спать. День утомил в конец.

Отчий дом несколько преобразился. Степан выкупил соседние строения и теперь собирался, не без моей финансовой помощи, строить забор, перестраивать дом в терем с первым каменным этажом. Получалась целая усадьба, да и не самая бедная.

Ну да, можем себе позволить, значит, делаем. Я же не ворую, так, чтобы исключительно для себя. Да и вообще не ворую! Может, только несколько не так распределяю средства, как того от меня ждут. Ну и продвигаю Стрелецкую корпорацию, используя свой административный ресурс.

— Егор, любы мой! — чуть ли не под коня бросилась Анна, когда я въезжал на территорию двора перед отчим домом.

— Прр! — издал я звук, резко натягивая поводья. — Что ж ты под копыта лезешь? Почему здесь, отчего зареванная?

Я тут же спешился, передал уздцы подскочившему стрельцу, обнял Анну.

— Они… они… он… — всхлипывала Аннушка. — Игнат умирает, они избили его. Не ведаю, как он.

— Кто? Что произошло? — решительно спросил я, отстраняясь от Анны и уже намереваясь отдавать приказ на поиск виновного.

— Патриарх, — ошарашила меня Анна.

Мой боевой запал несколько угас. Это же каким же глупцом нужно быть, чтобы сейчас взять бойцов и ехать громить Патриаршее подворье? Или не громить? Мало ли… Свечек много, горящих материалов еще больше…

— Рассказывай всё по порядку! — сказал я, приобнял Анну, направляя её в дом. — Что с Игнатом.

— Архип, тот, патриарший, бил Игната. Он дверь прикрывал, мне убежать позволил.

— Мирон, — обратился я к одному из десятников. — Полдесятка отправь на Кукуй. Лекаря Петросона взять и доставить в усадьбу. Пять окладов лекарю посули. И стрельцам за труды по два рубля дам.

Тут же нашлись и добровольцы. Через полминуты они уже умчались исполнять приказ, или скорее просьбу.

На крыльце уже стояла матушка в накинутой на ночную рубаху шубе. Явно спала, услышала крик, тут же вышла. Сейчас ещё и братья появятся, да сестрица.

— По здорову ли, матушка? — подойдя к крыльцу, я поклонился в пояс.

— Я-то по здорову… А вот ты, коли неразумно поведёшь себя, так сгинешь. Не сметь и думать о том, как бы на патриарха косо взирать! — мама была в своём репертуаре и всё пыталась меня прогнуть.

На слова матери я не ответил. Ее это работа — меня оберегать, даже если мне это и не нужно. Хотелось бы быстрее в дом зайти и найти в своём тайнике, под двенадцатой половицей в комнате, которая была моей, нужные бумаги.

— Спаси Христос, матушка, что приютила Анну! — сказал я, ещё раз поклонившись.

— Куда же я денусь, коли ты её из своего сердца никак не выпускаешь? — сказала мама.

Вот сейчас я почувствовал материнскую любовь. Да и смирение. Так-то лучше. Действительно, я настолько прикипел к Анне, что она стала неотъемлемой частью моей жизни. Зря я жду уже и ненужного одобрения со стороны моего потенциального ногайского тестя. Ведь даже не будет его — всё равно женюсь на Аннушке. Тем более, что…

— Ты, матушка, ведать должна, что Анна не праздна, — сказал я.

— Ох, Матерь Божия, Пресвятая Богородица! Грех-то какой! — всплеснула руками матушка.

— Счастье-то! Племянник у меня будет али племянница, — на крыльцо выбежала сестрица Марфа, опережая Степана и отталкивая его в сторону. — Но как же без венчания-то?

Марфа прижала ладонь ко рту и смотрела то на меня, то на Анну с испугом.

— Матушка, обвенчаемся мы. Вот в Преображенское вернусь, да сговорюсь с отцом Иоанном, — сказал я.

Анна посмотрела мне в глаза и, словно бы замёрзший котёнок, попыталась зарыться в кафтане, прижалась, спрятав лицо у меня на плече.

— Пусть будет так. Но ты ведаешь, что для… — сказала матушка, распахнув объятия. — Иди уже, Аннушка. Непутёвая ты, да наша будешь, Стрельчина.

После таких слов про непутевую, как бы не особо хочется идти обниматься, но Анна всё-таки, пусть и нерешительно, но позволила обнять себя и троекратно поцеловать.

— Пошли в мои покои! — после всего этого действа я решительно взял Анну за руку и повёл к себе.

Матушка всегда оставляла одну просторную комнату, куда никто не селился и куда никто не заходил, по крайней мере, так мне обещали.

Как только мы зашли в комнату, я, может и неправильно поступил, так как нужно было обнять, поговорить с Анной, но только лишь повелел:

— Рассказывай, что произошло вообще, и что с Игнатом.

Она начала рассказывать, а я отсчитал нужную половицу и начал её вскрывать при помощи даги, кинжал, который неизменно с собой ношу вместе со шпагой.

— Приехал владыка… — рассказывала Анна.

Я уже перебирал бумаги. Конечно же, тот компромат, который я имел на патриарха, должен был храниться в нескольких экземплярах и по разным местам. Ну не глупец же я, чтобы такой ценный груз потерять. А если пожар, которые случаются очень часто? Или мыши погрызут.

Игнат нашёл двух дьяков, причём, старообрядцев, кто умел не просто писать, а даже и копировать почерки. И я приложил свою руку при компиляции наиболее крамольных и опасных писем. Понятно, что сам патриарх не писал письма, так как разные почерки использованы. Даже если бы он увидел письма, то и не факт, что понял бы, что это подделка. И печать его сделана мастерски. Да и кто будет проводить экспертизу?

Одна пачка бумаг хранилась в Преображенском, и, мало того, об этом стало известно Иннокентию. Я намекал сам на это. Вторая — в усадьбе, ну а оригиналы — здесь, в отчем доме. И об этом не знал никто, кроме меня.

— Так что известно про Игната? — спросил я, когда Анна углубилась в рассказ о том, как она блуждала по Соколиному лесу в сопровождении Никиты.

Да, переживания почти что жены важны. Можно было бы послушать о её страхах, о том, что «кто-то, может, и кабан, шевелился в кустах». Однако важнее другое, что я должен сделать, чтобы подобного не повторилось впредь.

Бодаться на равных с патриархом я не смогу. Разные политические весовые категории. Но его действия, стремление даже деканонизировать некоторых почитаемых святых, вызывают неудовольствие и у верхушки церкви. Слишком жёстко ведёт себя Иоаким. И боярство, которое так или иначе, но прикармливает некоторых церковников, недовольно.

Боярская Дума сейчас достаточно прогрессивная. С ними можно кашу сварить. А вот патриарх — главная причина невозможности глубоких реформ.

— После прибыл посыльный от Прохора… Игната сильно побили. Но патриарх уехал, когда понял, что я сбежала, — продолжала свой рассказ Анна.

Анна не знала наверняка, но я был уверен, что патриарх хотел через неё мне навредить. В монастырь запечь? Скорее всего. А там уже — всё, вотчина владыки, куда мне сложно было бы добраться. Ну не штурмом же брать обитель!

— Ну же! Будет расстраиваться, — усмехнувшись, сказал я, расправляя руки для объятий. — Иди ко мне!

Анна мучительно улыбнулась, переживает за Игната, но подошла. Я стал целовать почти что жену. Нежно, насколько только мог.

— Моя! — сказал я, крепко прижимая к себе, но спохватился. — Прости, всё хорошо?

— Дитю навредить не должен, — неуверенно отвечала Анна. — Да и брюхо не растёт пока.

— Брюхо? Нет, это животик, — сказал я, обнимая любимую женщину уже аккуратно.

И вот что я за человек, если в такие умилительные минуты думаю о мести? Как сочетается любовь и радость с тем, что я откровенно желаю смерти человеку? Да пусть бы и не физической. Но если Иоаким лишится сана — это его убьёт как политика. А что уже будет делать безродный человечишка, когда перестанет быть вторым государем? Это никого волновать не будет.

— Снедать желаешь? Али удалось подчиваться с царского стола? — спросила Анна.

В животе так забурлило, чуть ли не до боли. Есть хотелось, даже очень. Возникли мысленные образы всех тех блюд, которые мне сегодня довелось увидеть в Кремле. Слюновыделение началось непроизвольно.

— Про Игната не беспокойся. Я нынче же отправил к нему справного лекаря из немцев. Будет на то воля Господня — выздоровеет. И ни о чём более не беспокойся. Когда повенчаемся, то и вовсе будешь мужней женой, никто не посмеет тебя тронуть, — сказал я, улыбнулся. — Матушка разгневается, если ты меня кормить будешь. Так что можешь только ей сказать, что я желал бы поесть, да и стрельцов, что со мной, также накормить нужно.

Анна тут же выскочила за дверь, направляясь к своей свекрови. Я сел на лавку… Пора бы и стулья закупать, к ним я как-то больше привык. Или…

В голову пришла завиральная идея. А почему бы не открыть мебельную фабрику? Плотники на Руси весьма умелые, да и для многих отпрысков стрельцов, кто не пойдёт на государеву службу, работа найдётся.

Как устроен диван и что можно набить в седалище стула, я и без поролона знаю. Нет же великой тайны в том, как стулья и другая мебель делается. А на неё уже сейчас в Москве большой спрос может быть. А когда начнётся повальное увлечение всем европейским, то и одной фабрики не хватит, чтобы удовлетворить нарастающий спрос.

Даешь шкафы-купе с зеркалами в полный рост! Ну и по стоимости обеспечения роты гренадеров.

Так что эту идею нужно будет обязательно хорошенько обдумать, посоветоваться с Никонором. Дай Бог, чтобы смог посоветоваться ещё и с Игнатом.

А вот что касается патриарха… А не пора ли всему миру и всем церковникам узнать, что Иоаким общался с турецким султаном и продал ему же свою рясу константинопольским патриархом? Что скажут православные архиепископы, если узнают о том, что их руководство занимается непотребными делами? Сдать православие османскому султану, тому, кто угнетает православных людей?

В дверь вошла Анна.

— Что-то быстро ты справилась! — удивился я.

— Токмо до матушки я и не добралась. Гости до тебя прибыли, — растерянно сказала Аннушка.

— Не томи! Кто тебя так напугал? — подобрался я, встал с лавки.

— Отец Иннокентий, подручный патриарха, тебя спрашивает, — всё ещё удивлённым голосом сказала моя будущая жена.

И было чему удивиться.

— Здесь оставайся! — сказал я и решительно направился на выход.