Слуга государев 4. Священная лига

Глава 15

Тула.

1 апреля 1683 года.

Что? Анна родила? Сын?

Я стоял ни жив ни мёртв. Казалось, что мысли проносились гоночными болидами, я не успевал их ловить, чтобы составить хоть какую-то реакцию на сказанные слова. Стоял и только глотал воздух. Наверное и глаза на выкате и в целом вид дурацкий. Плевать! Я — отец!

Такое ощущение, что я — большое дерево. Был словно бы срубленным, но вкопанным в землю. И прямо сейчас обрастаю мощными тяжёлыми корнями. Да, один из якорей в этом мире я получил — это моя семья, моя жена, мои родственники.

Но теперь корни были куда как прочнее. Я понимаю, что радость, счастье охватывает меня, вот только не могу ещё этого осознать.

Какой день сегодня? Первое апреля? Я пристально посмотрел на Глебова. Да нет… Не станет же он разыгрывать меня. В этом премени и нет такого, как День Дурака. Так что все правда. И я отец!

— Мне нужно выпить, — сказал я.

И не узнал свой голос.

— Вот только что говорил о том, что негоже хмельное пить. А нынче уже и сам свои слова изменяешь, — рассмеялся Глебов. — За хорошие вести награда полагается.

И я даже не понял, что полковник сейчас говорит в шутку. Я собирался предложить ему, если не всё то серебро, которое у меня есть, то уж точно большую его часть. Сейчас с меня хоть в верёвки вей. Настолько я потерялся в своих эмоциях и чувствах.

— Что ты хочешь в качестве награды? — спросил я на полном серьезе.

— А возьми меня крёстным, — назвал цену Глебов.

— Прости, друже. Государю слово давал о том, чтобы он был крёстным отцом сыну моему, — я неохотно развёл руками.

— Государю я не соперник, — явно огорчился полковник.

А вот ко мне стали возвращаться чувства и разум. Повернул голову, снова внимательно посмотрел на полковника Глебова. Зная, как в этом мире относятся к религии, насколько серьёзно воспринимают честь и обязанность быть крёстным отцом, можно было утверждать, что отношение полковника ко мне куда как лучше и искреннее, чем я считал ранее.

Не может человек, который замыслил что-то тайное или же завидует, или желает зла, практически навязываться в крёстные отцы. Тут нужно попрать веру, или быть тайно адептом другой религии. И то и другое невозможно.

— Даст Бог, друг мой, не последний ребёнок у меня, и я приму за честь породниться с тобой. Жаль, что дочери твои старухи, — усмехнулся я.

— Это ж кто старухи-то? Екатерина моя? Девица десяти лет. Али Наталья, пяти годков от роду? — в очередном приступе смеха сказал Глебов. — Но ты прав, для сына твоего они старые.

И мы уже вместе заливисто хохотали. Через пару минут в комнату заглянул один из слуг Никиты Демидовича Антуфьева. Посмотрел, оценил обстановку, понял, что шляхтюки изволили веселиться. От греха подальше закрыл дверь. Кто его знает, какие шалости могут прийти в голову обезумевших от радости людей со шпагой или с кавалерийским палашом, нынче предпочитаемый Глебовым.

— Нынче слуг Антуфьева распугаем, — между порывами смеха сказал я.

— Ничего… Неча мастеровому так жить. У меня дом беднее, — сказал полковник.

Да, я находился очень даже в небедном доме, казалось бы, всего лишь мастерового Никиты Антуфьева. Как-то иначе сейчас смотрится эта картинка, история, когда вроде бы как никому неизвестного Никиту Демидовича приветил государь заказом, и началась сказка, в которой бедный, до того никому неизвестный ремесленник стал богачом и превратился в самого именитого и маститого промышленника России, как бы не за всё время существования Империи.

— Я хочу услышать слова от того, кто принёс эту весть, — через некоторое время сказал я. — И отдай уже письмо от моей жены!

Мне хотелось ещё и ещё раз услышать, что всё у Аннушки хорошо, что она родила мне богатыря, наследника, и я замучил вестового, который и без того проделал большой путь, меняя по государевой подорожной на каждой ямской станции коня. Таким образом он мог преодолеть расстояние, что мы шли в течение недели, менее, чем за два дня.

Вот из-за чего, спрашивается, я не настоял на своём, не возразил командующему Григорию Григорьевичу Ромодановскому и не подождал ещё хотя бы недельку⁉ Не хотел лишний раз просить главного воеводу, не хотел оставаться ему должным или портить отношения по пустякам. Но Анна родила несколько раньше, как я предполагал. Получалось, что чуть ли не с первого нашего раза она забеременела, или ребенок родился недоношенным. Но ведь все хорошо! И с мамой и с дитем. А это главное.

Хотя, если бы я предполагал, что вместо обещанного небольшого морозца будет слякоть и дождь со снегом, то обязательно настоял бы на своём. Но весь мой путь был рассчитан на то, чтобы мы успели не только по последним морозам пройти до Тулы, но и после свернуть на Воронеж, пересечь Дон и Северский Донец по льду и выйти к Изюму.

Сейчас же нужно будет думать о том, чтобы настроить плоты и форсировать реки. Переходить их в брод, даже если не будет серьёзного разлива, я не решусь. Массовых воспалений лёгких мне ещё не хватало.

А потом мы обсудили пир. Причём я несколько поддался эмоциям и разрешил офицерам пить без ограничений, а солдатам выдали по три чарки водки. Это решение было вызвано в том числе и необходимостью. Каждый руководитель, каждый командир должен знать тонкую грань, когда он строгий и требовательный, когда от подчинённых требуется безусловное выполнение приказов и распоряжений.

Но плох тот начальник, который не чувствует, когда нужно дать слабину своим подчинённым. Грань — это, конечно же, крайне узкая черта, которая способна нарушить субординацию и создать впечатление панибратства. Но уж точно по случаю рождения у меня первенца я обязан был дать денёк-другой людям вольницы.

— Только обязательно назначь тех, кто будет смотреть, чтобы не поупивались, да чтобы Тулу на щит не взяли во хмели. А то станется с наших бойцов, и тульскому воеводе укажут его место, — наставлял я Глебова.

Вот, ну а что? Пришёл мне сообщить благую весть, назвался другом. Вот, пусть по-дружески и помогает. Ведь я прекрасно понимаю, что когда моё воинство, будучи в три раза больше, чем тульский гарнизон, начнёт пьянствовать и гулять, то проблем можно огрести очень много. Воеводе…

Так что в каждом десятке будет ответственный, тот, кто пить не станет, но кто будет смотреть за порядком и останавливать своих товарищей, если у тех будет острое желание побезобразничать.

А я же боролся с другим желанием: хотелось каждому из своих бойцов дать хотя бы по полтине. Но понимал, что взять и раздать больше, чем три тысячи рублей — это столько денег, что мы месяц можем кормиться, и это крайне нерационально.

Глебов ушёл. Ему ещё предстояло дать немало распоряжений и организовать выдачу хлебного вина да мёда. Я же, выпив стакан мутного вина на ржи, оценив эту слабоалкогольную, а было не больше чем двадцать градусов, самогонку, раз за разом читал письмо, присланное Аннушкой.

«Похож на тебя, такой же сурьёзный, и кричит, как ты это делаешь, когда солдат своих поучаешь», — читал я и, наверное, очень глупо улыбался.

Аннушка-то моя с юмором. А ещё очень умная, так как в этом письме она даёт понять мне, что с ней всё действительно хорошо. Не выдумки это или обман, чтобы меня не расстраивать, не отвлекать от других дел. Писала Аннушка своей рукой. И как не всматривался я в правильность написания букв и ровность их, не заметил, что рука сильно дрожала. И прямо через письмо передавалась та энергия счастливой женщины, которая несомненно поглотила мою любимую жену.

Отложив письмо, я подумал о том, что мне всё-таки надо немного отвлечься, иначе уйду в себя, так как уже посматриваю на мутное водочное стекло бутылки. Не ровён час и последую мужской традиции — напьюсь, пока жена в роддоме. Ну пусть и не в роддоме, но мне как-то легче думать именно так, что я не могу увидеть Анну только потому, что врачи не разрешают.

Жаль, что не могу ни трезвым, ни пьяным подойти под окна родильного дома и не пустить шарики в воздух или салют, или просто не прокричать в окно благим голосом: «Анна, кто у нас?»

Впрочем, в покинутом мною будущем уже несколько иначе отношение к таинству рождения человека. И мужчин пускали в роддома, и они знали загодя, кто у них родится — мальчик или девочка. Не соглашусь. Это ведь такая интрига, такая лотерея, в которой при любом исходе всё равно выигрыш, гадаешь: мальчик или девочка.

Так что, собравшись с мыслями, я всё-таки направился на разговор к Никите Антуфьеву. Нужно его пригласить на сегодняшние посиделки, а в начале — обязательно дело. Этим разговором Никитка, сын Демидов, должен проникнуться и запомнить его на всю свою жизнь. Ибо ещё одного такого шанса у него может и не выпасть.

Кроме того, мы частью расположились лагерем у Тулы, а должны были в домах и мой компаньон пока еще не ответил мне, почему не так.

— Никита Демидович, всё ли готово для того, чтобы расположить моих воинов? — спрашивал я Никиту Антуфьева, того самого предпринимателя, на которого сделал ставку и который выкрутился-таки из ситуации.

Поступала просьба от меня, ну или такая проверка Никиты, чтобы к приходу наших войск были построены бараки и там поставлены деревянные двух- или трёхъярусные кровати. Ну и конечно с печами, хотя бы выложенными камнями.

— В одночасье можно расположиться трем тысячам, — похвастался он, правда, этого было мало, что он прекрасно понимал.

Выходило так, что отдыхать, сушиться, приходить в себя после первой недели перехода солдатам придётся частично и на улице, может быть, и в палатках, под навесом, но в сырости.

Чем я провинился перед Богом, что Он послал такую мерзопакостную погоду? Или это такая плата за истинное счастье быть отцом?

— Рассказывай, чем меня порадуешь! — сказал я Никите Демидовичу.

Мы были в его доме, в добротном двухэтажном особняке, тёплом, уютном, пахнущем свежим сеном. Прошло всего семь дней похода, а я уже настолько радуюсь элементарному теплу. Три дня я буду спать именно здесь. У Никиты хватило тактичности, чтобы попросить меня об этом, а у меня хватило разума, чтобы не отказываться от таких шикарных условий.

Впрочем, другие офицеры, тот же полковник Глебов, нашли себе временное жильё немногим хуже. Казалось, что мы бросаем своих солдат, как кошка котят. Однако уже то, что я раскошелился и позаботился о строительстве деревянных длинных временных бараков — это уже большой плюс и зачёт мне в карму, а также благодарность от бойцов. Другие командиры подобного не сделают.

— Так заказ я отгрузил. Так говоришь, Егор Иванович, словно бы я провинился в чем? Тебе заказ потребен, али мои сложности при его исполнении? — было попробовал возмутиться Антуфьев.

Вспомнилось выражение: «Ваш шашечки на машине нужны, или ехать?» Мне — ехать.

— Ты ружья купил у голландцев. Тридцать частей от общего числа заказа, ружья заказывал у других мастеров в Туле… — усмехался я.

— Так что же, разве же дурной товар я дал? Да и говорил я тебе, что вельми много ружей затребовал ты, — Никита развел руками.

— Нынче заказ делаю тебе на год, кабы сладил ты пять тысяч, — сказал я, удивляя Никиту Демидовича.

— Так я, как ты сам молвил, не справился, — растерянно спросил оружейник.

А вот и нет. Я считал его теперь не оружейником, а предпринимателем. Человек, который полностью предан своему мастерству, не может быть таким ушлым и хитрым жуком, который вывернется, но сделает. Это уже предпринимательская жилка. Значит и не нужно ему мастерить. В данном случае предпринимательские способности куда как важнее. У меня вон, брат добрый оружейник, и я могу чего подсказать.

Ведь европейское огнестрельное оружие очень долго не могло бы считаться лучше, чем то, что делали, например, в Османской империи, или даже в Индии, в империи Великих Моголов. Но… Вопрос не столько в качестве, сколько в количестве.

На Востоке ружье, как и другое оружие, — это искусство мастера. В Европе же, оружие — это только лишь оружие, за редким исключением. Когда ремесленник на Востоке сделает одно, но произведение искусства, европейцы на своих мануфактурах, или даже заводах, создадут сотню, но всего лишь механизмы для убийства себе подобных. Этим и побеждают. Такое производство нужно и России.

Но не заказ — это не самое главное, с чем я приехал к Антуфьеву. И сейчас я его ещё больше удивлю…

— Возьми эту бумагу, — сказал я, протягивая грамоту.

Никита всмотрелся в написанное, потом посмотрел на меня, продолжил читать. Наверное, раза три прочитал немудрёный текст, который уложился всего лишь в два абзаца.

— Не разумею я, что это есть, — сказал Антуфьев, потрясая листом плотной желтоватой бумаги с тиснением государственного герба и с царской печатью.

— Это дозволение тебе ставить завод на Урале. И дозволение взять из казны в Москве тридцать тысяч на нужды сии, — сказал я.

Говорил так, между прочим, как будто бы мне это разрешение удалось взять без каких-либо проблем. На самом деле это не так. Пришлось перед самым отъездом заходить ещё к боярину Матвееву, чтобы он подтвердил, что деньги есть и они будут выданы. А до того обрабатывать государя, убеждая его повлиять боярина и помочь.

Я специально дал возможность Артамону Сергеевичу Матвееву разглядеть полезность тех преобразований, которые я предлагал. А потом пришёл за оплатой. Сразу не потребовал, потому как мог, скорее, поссориться с Матвеевым — он же должен был понять, какой ему товар предлагается.

Так что боярин Матвеев без каких-либо особых проблем выделил деньги на строительство завода. Пока одного. Более того, ещё непонятно, как сложится судьба Никиты, потому как на Урале есть хозяева, или те люди, которые считают себя хозяевами Урала — Строгановы. Им немного по рукам ударить должны. Но не так, чтобы, например, лишить личного войска.

Да, Строгоновы имеют свою армию. Там, как это я вижу, вообще сепаратизмом пахнет. И налоги, которые идут от этого семейства как будто так… Решили они сегодня вот столько послать в Москву серебра и соли, ну и ладно. В следующем году еще подумают, сколько стоит задобрить власть, чтобы та не мешала.

Ну и армия. Государь уже потребовал от Строгоновых внести свою лепту в общее дело, прислать два полка стрелецких. Ну у промышленников они значатся, как «люди охочие». Но я уже знаю, что это полностью укомплектованные стрелецкие полки. И еще там и государственный стрелецкий полк. Вот так-то… Нужно вольницу это понемногу, но урезать. Ну или обнаружить нарыв и сделать операцию.

— Справишься? — усмехнулся я. — Обещал я тебе — вот держи и распишись. Но учти, что другого шанса тебе жизнь может и не дать. Так что думай, как подходить к делу. А я оставлю тебе карты, где именно находится медь, а где и серебро… И я в доле… Это не спор, это данность.

Я пристально посмотрел в глаза Никите, изучая его реакцию.

— Ты будешь в доле на серебро али на медь… — с хитрым прищуром сказал Антуфьев. — Токмо Строгоновы… Там потребно мне охранение.

Вот ей-богу, если бы я не знал из послезнания, что этот человек способен стать великим промышленником, то сейчас стал бы сильно сомневаться в его честности. Уж больно хитрый взгляд имел Никита Демидович.

— Всё ты правильно понял. Так что засылай рудознавцев, да с ними каких людей, чтобы хаты ставили. Казаков найми, кабы охрана была. Стрельцов пока дать не могу. Но придёт срок, и стрелецкий полк создадим там. Со Строгановыми не ссорься, государь вызвал их в Москву и предупредит обо всём, — наставлял я Антуфьева.

Через три дня уйти не получилось. Было принято решение, что в Туле мы всё-таки немного подлечимся. Заболело уже немалое количество солдат из моего войска. И не только похмельем после возлияния за здоровье сына моего и жены.

Еще слава Богу, что это лишь только простудные заболевания, редко — что-то более серьёзное. Нанятые мною четыре иноземных медика из Кукуйской Слободы уверяли меня, что ничего особо страшного не происходит, и что мы ещё везунчики, так как при такой погоде заболело лишь только три сотни человек. Вообще сомнения у меня относительно этих докторов. Но других просто не было. А костоправы, бывшие в моем полку — это про ранения в бою. А мне нужно комплексное лечение солдат и офицеров. И, как видно, я оказался прав.

Рассчитывал на то, что отболевшие люди приобретут какой-то иммунитет, подкрепятся витаминами в Туле, той же квашенной коспустой, а потом нам предстояло идти ещё не менее, чем двадцать дней до Изюма. Ещё я сильно рассчитывал на то, что дожди всё-таки когда-нибудь закончатся.

Что же до Антуфьева и тех тридцать тысяч, которые он получал на строительство завода — я сильно рисковал. Риск был в том, что если у него ничего не получится, то именно мне по договорённости с Матвеевым придётся из своих средств постепенно, но возвращать деньги в государственную казну.

Уверен, что Матвеев даже хочет, чтобы у Никиты ничего не получилось. Ведь тогда, по логике боярина, и в этом он частично был прав, я становлюсь сильно обязанным и практически ухожу в подчинение Матвеева. Ведь даже если я продам своё поместье, мастерскую, усадьбу в Москве, то этого может не хватить на то, чтобы вернуть весь долг.

Но с другой стороны, и Никита Демидович не был нищим мастеровым. Если что-то не удастся, то и он продаёт всё своё имущество и тем самым покрывает долг.

Ну а если всё получится… Ведь я предоставлял Никите все данные, которых не было ни у кого, кроме как у меня. Не придётся сотни квадратных километров Урала прочёсывать, чтобы находить серебро или золото, которого на Урале, может быть, и меньше, чем в том же Миассе, но тоже есть.

И очень надеялся, что русская промышленность уже в ближайшие пять лет начнёт преобразовываться и покажет существенный рост. Что нам не придётся переливать колокола в пушки, а будем даже с англичанами торговать железом и чугуном лет так на двадцать раньше, чем в иной истории.

А пока — впереди двадцать дней нервотрёпки, сложных переходов… Война.

От автора:

От авторов:

Вышел второй том Куратора

Попаданец в современность. Полковник ФСБ после смерти попал в тело студента и мстит предателям, торгующим государственными тайнами

✅ Большая скидка на первый том https://author.today/work/504558