Танец теней

Глава 9. Суздалев

Глава 9. Суздалев

Спал я в эту ночь плохо. Мне снились странные сны, от которых на утро остались лишь ускользающие кошмарные образыи смутное ощущение опасности. Вполне возможно, на меня подействовал журнал профессора, прочитанный перед сном, и обстановка, в которую я был погружён.

Одиночество и тлен, царствующий в любом надолго заброшенном месте, действовали угнетающе. Ум мой был занят трагической историей Ирия и окутавшей эту историю недоброй тайной. И хоть я и не относился к категории людей впечатлительных, чувство необъяснимой тревоги день ото дня подтачивало твёрдость моего духа.

Чтобы не поддаваться мрачным чарам этого места, я решил занять себя умственной работой. Первым делом мне хотелось перечитать журнал. Теперь, когда история профессора была мне известна, любопытство и эмоции не участвовали в восприятии текста, и можно было полностью сосредоточиться на хронологии и фактах.

Но прежде я поднялся с дивана и размялся, проделав нехитрую, но весьма энергичную утреннюю гимнастику, заставляя кровь быстрее бежать по жилам, прогоняя остатки сна. Мне хватило четверти часа, чтобы почувствовать в теле бодрость, а в уме ясность.

Ещё минута ушла на набивание и раскуривание трубки, после чего я взял журнал и уселся его перечитывать.

В этот раз дело шло быстрее, так как я точно знал, какие части написанного можно смело пропускать, а непонятные места в почерке профессора разгадал ещё вчера. Закончив чтение, я решил подытожить и выделить то важное, что по моему разумению стоило внимания.

Исчерпывающих ответов журнал мне не дал. Собственно, я и не надеялся их получить, так как Вернер не был последним человеком, оставшимся в усадьбе. Он не мог знать судьбу Стужина и его дочки. Интуиция подсказывала мне, что именно Софья и её отец являются ключами к той запертой двери, за которой скрывалась тайна Ирия. Но мне не на что было опереть свою интуицию, так как в моём распоряжении пока не было никаких фактов, говорящих в пользу моих предчувствий.

Подумав немного над прочитанным, я выделил для себя шесть значимых происшествий, которые требовалось объяснить, чтобы стала вырисовываться общая картина.

Первое — пропал работник по имени Степан.

Второе — три женщины умерли от заболевания, судя по симптомам, мне неизвестного.

Третье — пропали ещё двое мужчин.

Четвёртое — вода в озере изменилась, но всё также оказывала лечебный эффект на Соню.

Пятое — кто-то тайно захоронил собаку и провёл какой-то языческий ритуал. Неизвестно, была ли собака убита или она издохла сама, а кто-то лишь воспользовался случаем и использовал её труп для обряда.

Шестое — Стужин вёл себя странно в двух случаях: не хотел, чтобы Соня продолжала пить воду из озера, и отослал профессора среди ночи в город, подвергая того значительному риску, связанному с дорогой.

Я попытался сложить логичную версию произошедшего в Ирие, суммируя новые сведения из журнала профессора с тем, что уже знал до этого. Но имеющиеся в моём распоряжении факты мало походили на звенья причинно-следственной цепи. Скорее это были разрозненные фрагменты картины, из которых нужно было собрать мозаику. Но мне явно недоставало каких-то значимых кусочков для понимания того, как развивались события в усадьбе, и главное — чем они закончились.

Не исключено, что какие-то причины произошедшей трагедии могли прийти извне, ведь места эти были дикими, и, кроме партий геологов-разведчиков Стужина, здесь толком никто не бывал. Никто, за исключением туземного населения, о котором мы знаем так же мало, как и о самих местах.

Хотя большинство известных мне сибирских народов имеют миролюбивый характер, я бы не отдал руку на отсечение, утверждая, что в здешних лесах не может жить какое-то враждебное к пришлым людям племя. Впрочем, я пока не встречал в окрестностях Ирия признаков обитания человека. Нужно было лучше разведать здешние места. Возможно, какие-то ответы лежат за пределами усадьбы.

С этими мыслями я поднялся, подошёл к окну и убедился, что погода установилась замечательная. Небо было ясным, с редкими облачками, солнце светило ярко, заливая землю теплом. Грех было не воспользоваться таким днём для разведки.

Я подошёл к своим пожиткам и, немного пошарив рукой в мешке, выудил оттуда небольшую заплечную котомку, которую использовал, когда уходил охотиться.

Может показаться странным, что путешественник носит в своём вещевом мешке ещё один мешок поменьше. Но это только если вы никогда не ходили в дальние походы. Вещей приходится нести много. Время от времени делаются привалы, а под конец перехода разбиваются биваки, временные стоянки, где путники отдыхают. Иногда задерживаться приходится на несколько дней, если кто-то заболел, к примеру, или поранился, или погода не позволяет идти дальше.

Чтобы не тратить припасы, нужно охотиться, ловить рыбу, собирать грибы, плоды или ягоды. Для этого нужно уходить от лагеря, причём часто довольно далеко. В таких вылазках, особенно если места незнакомые и первозданные, может потребоваться много всего, так как природа умеет преподносить сюрпризы, в том числе и неприятные. По карманам всё необходимое не рассуёшь, поэтому и нужна небольшая заплечная котомка.

В свою я положил огниво, большую флягу, алюминиевый котелок, ложку, моток бечевы, топорик, неводок и деревянные коробочки с солью и перцем. К этому я добавил немного прессованной гороховой муки и зелени, и небольшой кусочек прессованного же чая. Сахар решил не брать, так как понадеялся на ягоды, которых в это время в лесу было немало, в чём я успел убедиться, пока добирался до Ирия.

Закончив сборы, я забросил котомку за плечи, подхватил стоящее у стены ружьё и спустился к выходу.

Странный полуживой луг, окружавший Ирий, встретил меня, как всегда, гнетущей тишиной, и я быстро зашагал по уже знакомой дороге прочь от дома. Хотелось скорее очутиться в лесу, услышать шелест листьев, пение птиц и журчание воды. Хоть и дикая, но живая природа была мне милее мертвенного комфорта заброшенной усадьбы.

Миновав луг и оказавшись под сенью деревьев, я перестал спешить. Теперь, напротив, я шёл медленно, стараясь не шуметь, в надежде, что мне удастся заприметить какую-нибудь дичь.

Некогда добротная дорога, проложенная по приказу Стужина, теперь уже сильно заросла и напоминала скорее старую просеку. Звери любят такие места, так как по ним удобно ходить. Так что шансы встретить мой будущий ужин у меня были.

Я держался края дороги, перед каждым её изгибом затаивался и выглядывал за поворот с предельной осторожностью, стараясь прятаться за кустами и смотреть через небольшие просветы в раздвинутых ветках. Но мне пока не везло.

Прошедший вчера дождь позволял мне примечать некоторые следы, по которым можно было сделать выводы о том, кто населяет окрестную чащу.

Довольно часто встречались следы косуль и зайцев, пару раз попались кабаньи порои. Возле одной из глубоких луж виднелись отпечатки лап глухаря и лисы. Жизнь кипела в тайге, невидимая человеческому глазу, проявляя себя отметинами на сырой земле, недолговечной хроникой первозданного дикого бытия.

Я миновал место сражения с волком. Труп так и лежал под деревом, где он был оставлен вчера. Это означало, что крупные звери пока не нашли его. Лишь пара ворон, недовольно каркая, слетела при моём приближении. Эти вездесущие разбойницы уже успели выклевать глаза и содержимое развороченного пулей черепа. Видбезглазой ощеренной в предсмертном оскале морды был потусторонний и жутковатый. По людским меркам. Но воронам, конечно, человеческие страхи и суеверия чужды.

Вчера я не стал закапывать убитого волка, так как знал, что бешенство не передаётся, если съесть мясо заражённого животного. И можно было не опасаться, что другие хищники, наткнувшиеся на останки застреленного мной зверя и пировавшие на них, заразятся. К тому же закапывать нужно так глубоко, чтобы запах мертвечины не почуяли падальщики и не разрыли могилу. В общем, смысла тратить силы на полноценные похороны волка было не больше, чем читать над его телом молитву.

Я побрёл дальше и вскоре вышел к ручью, где первым делом проверил установленные вчера петли на зайцев. Но то ли зайцы в этих краях были умными, то ли мне просто сегодня не везло. Перевешивать или убирать петли не стал. Может, повезёт завтра, ведь тропа была явно хоженой.

Предстояло решить — вверх по течению идти на разведку или вниз. Ответ не казался мне очевидным, поэтому я привычно полез в карман за монеткой. Подкинул, поймал. Орёл. Выходит, что вниз.

Я прошёл примерно полверсты и обнаружил, что ручей впадает в небольшую речушку, всё такую же мелкую, но уже довольно широкую — сажени три от берега до берега. И я продолжил путь вдоль неё, всё так же следуя течению.

На вид глубина речки была по большей части где-то по щиколотку, из воды часто торчали камни. И можно было во многих местах перейти по ним на другой берег, не замочив ног. Однако попадались ямы и глубокие плёсы, оканчивающиеся перекатами. Приглядевшись, я заметил в толще воды быстрые серебристые росчерки носившихся там рыбёшек. Возле одного из таких мест и был сделан привал. Пришло время попытать счастье в рыбалке.

Я достал из котомки топорик и отправился к ивняку, росшему на противоположном берегу; там срубил две крепкие ветки и вытесал из них колья. Потом пошёл к перекату. Один кол забил обухом топорика на левом берегу, другой — на правом. Потом сходил к котомке за неводком, который приладил к кольям так, чтобы сеть легла вдоль переката.

Покончив с этим, я пошёл собирать валежник для костра. Это заняло какое-то время: из-за вчерашнего дождя дерево было сырым. Сперва я насобирал мелкие веточки, лежащие на камнях на берегу, уже подсушенные ветерком и солнцем. Потом выбрал из валежника ветку с самой сухой на вид сердцевиной и наколол из неё щепок, которые тоже оставил досушиться на камнях, нагретых полуденными лучами.

Где-то ещё полчаса ушло у меня на сбор нужного запаса дров и разжигание костра. Щепки долго не хотели разгораться, но в конце концов уступили моей настойчивости. Осторожно, чтобы не затушить с таким трудом добытый огонь, я начал помаленьку подкладывать ветки потолще. Дерево поначалу шипело, как рассерженная змея, но постепенно языки пламени становились выше и ярче, и стало понятно, что огонь покорился мне.

Затем я снова пошёл к ивняку и срубил там две толстые ветки: одну прямую, другую с рогатиной на конце. Раздвоенную ветку я заострил у основания топориком и воткнул её возле костра рогаткой вверх. Прямую ветку я положил на развилку рогатины так, что нижний её конец упёрся в землю (я привалил его сверху камнем), а верхний оказался над костром на нужной мне высоте.

Потом я достал из котомки свой котелок, пошёл к реке, ополоснул его, зачерпнул почти доверху воды, вернулся и подвесил котелок на палку, торчащую над огнём.

Убедившись, что я могу оставить костёр на время, пока вода будет закипать, я разделся и с разбегу, нагишом, впрыгнул в середину плёса, в самое глубокое место, которое оказалось мне по грудь. Я начал энергично барахтаться и плескаться, но не от холода. Вода хоть и не была тёплой, но и студёной тоже не была.

По моим расчётам, рыбы, затаившиеся в этой яме (а в таких мелководных речках именно в ямах и стоит рыба) должны были ринуться прочь, когда я столь бесцеремонно вторгся в их маленькое подводное царство. И чаще всего, спасаясь, они выбирают броситься не вверх, а вниз по течению. Где и стоял в этот раз мой неводок.

Я вышел на берег, взял вещи и устроил стирку на мелководье. Что и говорить, за дни странствий наряд мой настолько пропитался крепким мужским духом, что на близком расстоянии мог свалить в обморок не только прекрасных дам, но и, возможно, некрупного медведя.

Покончив со стиркой, я вынес одежду на берег и распластал её на камнях, чтобы она быстрее просохла. Затем вернулся к воде и занялся собой. Мылся я, как это ни странно звучит для городского жителя, грязью. У кромки воды я набирал в ладони смесь песка и глины и тёр этой смесью кожу. Таким же манером я помыл и голову. Потом снова зашёл по грудь в воду и несколько раз нырнул, смывая с себя импровизированное мыло.

К костру я вышел чистым, бодрым и основательно продрогшим. Ещё некоторое время посидел у огня, подбрасывая дрова и дожидаясь, пока высохнут капли на коже, а потом вынул из рюкзака запасную рубаху и надел её, чтобы немного согреться.

В таком полуголом виде я пошёл проверять неводок. Ожидания мои оправдались. В сети билось с полтора десятка мелких, не длиннее ладони, рыбёшек. Это были пескари и гольяны. Небогатый улов, конечно, но пообедать хватит.

Я быстро почистил добычу ножом и опустил в уже закипевшую воду. Чуть позже рыбам в котелке составили компанию прессованная гороховая мука и зелень, а также перец и соль.

Пока варилась моя чудо-уха, я разложил неводок сушиться на камнях. Потом сел поближе к огню, подложив под себя котомку, так как всё ещё был в одной рубахе.

Я раскурил трубку и, выпуская колечки, неспешно оглядывал окружающую меня идиллию. Речка за долгие годы вымыла себе русло и сейчас текла в лощине меж двух пологих холмов. Берега её заросли таволгой и кипреем, местами к воде подступали ивняки и ольшаники, а выше по склону начинался светлый лес, в котором перемежались берёзы, осины и липы.

Пели птицы, стрекотали кузнечики. Высоко, почти на грани видимости, в небе кружили какие-то хищные птицы. Я снова вернулся к мысли о том, какая удивительная разница существует между Ирием с его окрестностями и остальным лесом.

А ещё я подумал, что меня уже совсем не так манит тайна этой проклятой усадьбы, как манила два года назад в Санкт-Петербурге. В глубине души мне хотелось быстрее завершить начатое мной расследование, чтобы как можно меньше задерживаться в Ирие. И дело было не в суеверном страхе, а в здравом смысле. Я видел собственными глазами, что растительность вокруг усадьбы выглядит вырождающейся, озеро превратилось с болото, а звери избегают этого места. Полагаю, что и мне не будет полезным находиться там долгое время.

От тягостных мыслей меня отвлёк манящий запах из котелка, достигший моих ноздрей и приглашающий отобедать. Однако сперва нужно было проверить вещи. К моему удовольствию, одежда была уже почти сухой и вполне могла досохнуть на мне. Я оделся и вернулся к костру.

Уха, если, конечно, это можно было назвать ухой, удалась. А может, мой организм просто устал от галет и сушёного мяса. Так или иначе, котелок быстро опустел, а в моём теле начала разливаться приятная сытая теплота.

Денёк выдался отличным. Я управился с хозяйственными делами, сытно поел и сидел, привалившись к стволу дерева, дымя трубкой и попивая только что заваренный чай. Жизнь казалась прекрасной: где-то за моей спиной выводила звонкую песню какая-то незнакомая мне птица, приятный свежий ветерок обдувал лицо, облака бежали куда-то вдаль по пронзительно синему небу, показывая своим примером, что гораздо увлекательнее двигаться к неизведанному горизонту, чем сидеть на месте.

Я чувствовал себя обновлённым, бодрым, полным сил и готовым продолжать поиски. На этом пике охватившего меня энтузиазма я и задремал.

Сладкая дрёма была самым бесцеремонным образом прервана громкой дробью дятла, бесстрашно усевшегося на дерево, под которым меня одолел сон.

Судя по солнцу, проспал я от силы час, так что времени было достаточно, чтобы продолжить разведку, а потом с темнотой вернуться в Ирий.

Вещи были собраны, костёр затушен, и снова река стала моей путеводной нитью, вдоль которой я продолжил свой поход по левому её берегу.

В одном месте камни, торчащие из воды, сложились в небольшую косу, за которой образовалась заводь с медленным течением. К ней выходила широкая звериная тропа. Похоже, здесь находился постоянный водопой копытных, судя по истоптанному зверями пятачку у воды. Следов было множество, в основном косуль и кабанов. Наверняка в таком месте должны быть и хищники. Но как я ни присматривался, ни волчьих, ни медвежьих отпечатков лап обнаружить не смог. Но это обстоятельство меня ничуть не расстроило.

Можно было пройтись по тропе вглубь леса, в надежде добыть на ужин свежую дичь. Заодно хотелось выйти на вершину увала, под склоном которого текла речка, чтобы осмотреть с возвышенности окрестности и составить более полное представление об окружавшей меня местности.

Тропа буквально через пятьдесят шагов начинала забирать немного вправо, и в ней наметился лёгкий подъём. Она петляла между старых осин и лип, окружённых густой порослью кустарников.

За одним из поворотов я неожиданно увидел двух косуль, стоящих прямо на тропе, примерно в сотне шагов. Они смотрели на меня со смесью любопытства и тревоги, и по их напряжённым позам было видно, что они готовы в любой момент броситься наутёк. Я тоже замер и отвёл от них глаза, не показывая своего интереса. Потом начал медленно пятиться обратно за поворот.

Оказавшись вне поля их зрения, я как можно тише скинул с плеча винтовку, лёг на землю и осторожно пополз вперёд. Косули продолжали стоять на том же месте.

Конечно, они видели меня, но вместо высокой грозной фигуры сейчас им показались лишь мои плечи и голова у самой земли, так как тело и ноги были скрыты за изгибом тропы. В такой конфигурации, по моей логике, человек должен был вызывать гораздо меньше опасений.

К сожалению, косули не были знакомы с моей логикой. Я только-только упёрся локтями в землю и начал целиться, как они неожиданно сорвались с места и понеслись по тропе в противоположном от меня направлении.

Времени на раздумья не оставалось, как и не оставалось его, чтобы верно прицелиться. Одно из животных уже скрылось за поворотом, ещё миг, и скрылось бы другое. Я выстрелил. Зверь споткнулся, замер, но тут же продолжил бег. Похоже, ранил. Но смертельно ли? Спешить теперь было некуда. Если рана серьёзная, подранок скоро ляжет. А если нет, то настичь его будет невозможно.

На месте, где пуля достигла цели, на земле виднелись следы крови. Дальше и дальше по тропе попадались тёмные алые капли, которые надёжно вели меня вслед за добычей.

В какой-то момент косуля свернула с тропы в чащу, и я свернул за ней.

Вечерний свет не мог проникать сквозь густые сомкнутые кроны, а потому меня окутали тени, в которых плясали пятна солнечных зайчиков простреливавших сквозь листву отдельных лучей. Двигаться стало сложнее, приходилось всё время смотреть под ноги. Да и различать след в сгущающемся полумраке лесного полога становилось всё труднее.

Увлёкшись преследованием, я сразу не заметил, что погода начала меняться и на лес опустился туман. Нужно было спешно возвращаться в Ирий, так как в плотном тумане, да ещё и в сумерках, найти дорогу к усадьбе можно будет только случайно.

Главное было вернуться к речушке. Потом подняться вверх по течению до места, где в неё впадал ручей, потом ещё немного вернуться вдоль ручья до места, где я ставил петли (вполне возможно, что уже и не пустые!), а там уже выходить на старую дорогу.

Я прислушался и понял, что отошёл от реки довольно далеко, так как не слышал её. По моим прикидкам она должна была где-то на расстоянии полверсты за моей спиной. Я развернулся и бодро зашагал в выбранном направлении.

Однако в скором времени мне не удалось выйти ни к речке, ни к тропе, с которой я свернул в чащу. В неверном свете уходящего дня окутанный густой дымкой лес казался на редкость однообразным, не имеющим никаких примет, позволявших ориентироваться. Я мог положиться лишь на уклон, указывающий путь вверх, к вершине увала.

Вид с высоты мало чем помог. Вся округа была укрыта плотной белесой пеленой, скрывающей всё, что находилось на пятьдесят шагов ниже по склону.

Туман так сгустился, что стал уже почти моросью, осязаемой моей кожей. Нечего было и думать, чтобы пытаться найти дорогу ночью. Я стал прикидывать, как бы половчее устроиться на ночлег.

К ночи стал подниматься ветер, и оставаться на открытом месте на вершине увала было не самой лучшей идеей. Нужно было спуститься в лощину, поискать тихое местечко и переждать там ночь, чтобы утром, при свете, отыскать дорогу в усадьбу.

Причин для серьёзного беспокойства не было. Дни стояли тёплые. У меня были припасы в котомке, оружие, патроны к нему, сам я не был ранен или болен. Мне много раз приходилось ночевать в одиночку в тайге, в том числе и по пути к Ирию.

Было лишь досадно, что я потратил почти всё время на поиск подстреленной косули, да так и не нашёл её. Нужно было раньше смириться с тем, что я заблудился, и принять решение ночевать в лесу. А вместо того, чтобы подниматься на вершину увала, стоило устроить себе место ночлега: насобирать дров и развести костёр до того, как густой туман окутал лес своими влажными призрачными объятьями.

Я продолжал осторожно спускаться по склону, когда заметил справа тёмный провал, похожий на вход в пещеру.

Похоже, судьба, хоть и подшутила надо мной вечером, всё же не лишила меня благосклонности и предоставила мне удобное место для ночлега как знак своего покровительства.

Впрочем, было одно обстоятельство, которое нужно было учесть. Не только заблудившиеся люди любят пещеры. И прежде, чем располагаться в них на ночлег, требовалось выяснить, не опередил ли вас какой-нибудь зверь, устроив там своё логово.

Я скинул с плеча винтовку, взял её на изготовку и, не таясь, зашагал к зияющему чёрному провалу. Скрываться не было смысла, так как любой зверь всё равно услышит человека, бредущего в темноте по камням. К тому же застичь животное врасплох, отрезав ему, возможно, единственный путь к отступлению, было гораздо опаснее, чем выдать себя. Ведь в большинстве случаев зверь предпочтёт отступить, чем кидаться в бой.

Достигнув входа, я с облегчением обнаружил, что опасения мои и предосторожности были напрасными. Пещера была маленькой, всего шагов десять в глубину, а главное — пустующей.

В неясном вечернем свете я приметил, как что-то белеет у дальней стены, и, сделав несколько шагов вперёд, понял, что передо мной лежит груда костей. Первое, что бросилось в глаза, — узнаваемый профиль человеческого черепа. Я подошёл ближе, поднял его и вернулся выходу, чтобы лучше разглядеть находку в лучах уходящего дня. Череп был старым. Кем бы ни был его обладатель, сей бренный мир он покинул давно.

Мне же предстояло решить, оставаться в этой пещере на ночь или нет. Я поднял череп повыше, повернул его к себе и, глядя в чёрные провалы глазниц, с преувеличенно трагическим пафосом обратился к своему новому соседу: «Спать тут или не спать? Вот в чём вопрос, сударь».

Мы немного помолчали, и я решил — спать. Череп не возражал. На том и сошлись: я пристроился на полу пещеры, положил под голову котомку, взял в руки ружьё и заснул.