Вдовствующая герцогиня замка Оргарон

Глава 17

Я болела двое суток. В основном температурила, но сознания не теряла, прекрасно понимала происходившее со мной. Лекарь постоянно пичкал меня настойками, самыми разными: от жутко сладких, которые оставляли приторный привкус на языке, до невероятно горьких, заставлявших морщиться от отвращения. Я пыталась глотать их с надеждой на скорейшее выздоровление, но каждое новое зелье лишь добавляло частичку к общей усталости.

Служанки то и дело меняли мне постель и приносили куриный бульон с двумя-тремя кусочками хлеба. Я ела его с трудом – даже простая еда казалась мне тяжёлой и непосильной. Внутри всё бурлило: тошнота и слабость не отпускали ни на минуту. Я чувствовала себя как будто в плену собственного тела, которое предавало меня в самый неподходящий момент.

Матушка, едва узнав о моем недомогании, довольно быстро исчезла из замка, прихватив батюшку. Они уехали в своей карете на следующий день после званого ужина и даже не попрощались.

Я не могла сказать, что была этому удивлена; их равнодушие стало привычным фоном моей жизни. Так что выхаживала меня прислуга – заботливые руки Лины и других служанок были единственным утешением в этом одиночестве.

Болезнь ушла на третий день. Я больше не температурила и даже смогла встать с постели, хотя ноги подкашивались от слабости. С трудом доползла до уборной – каждый шаг давался мне с огромным усилием. Но я была полна решимости вернуть себе хотя бы часть прежней жизни. Сил было мало, но на ногах я всё же держалась.

Завтрак в тот день подали на подносе с синей каёмкой: бульон дымился ароматом петрушки, а хлебные ломти, подрумяненные на сковороде, хрустели.

Потом – мытье, которого я так жаждала.

Ванна оказалась спасением – чугунный чан наполнили водой, в которую бросили горсть соли и лепестки сушёной розы. Горячая жидкость обожгла кожу, но через мгновение мышцы расслабились, будто распутывая узлы. Лина поливала мне спину из ковша, а я смотрела, как пар поднимается к потолку, сливаясь с тенями.

После этого я уселась в кресло у окна, завернувшись в плед из козьей шерсти, и посмотрела наружу. Весенний день развернулся передо мной во всей красе: яркое солнце освещало зелёные поляны вокруг замка, а нежные цветы распускались под его теплом. Птицы весело щебетали на ветках деревьев; их мелодии напоминали о том, что жизнь продолжается вне этих стен. Воробьи дрались за ветку сирени, рассыпая фиолетовые лепестки.

Я наблюдала за тем, как ветер играл с травами и цветами – они покачивались в такт его нежным порывам. В душе что-то трепетало: надежда? Или просто желание вернуться к нормальной жизни? Я чувствовала себя обновлённой после болезни – словно весеннее солнце прогнало тьму из моего сердца.

Я больше не страдала из-за мыслей о Ричарде. Он воспринимался как давнее прошлое, надежно похороненное в моем сердце под грузом повседневных дел.

Совсем скоро я настолько окрепла, что смогла встретиться с Дирком в гостиной на первом этаже, чтобы обговорить нужды имения.

Старая комната встретила нас запахом воска и старого дерева. Солнечный свет пробивался сквозь пыльные шторы, оставляя золотистые полосы на потёртом ковре с узором в виде переплетённых листьев. Я сидела в кресле с высокой спинкой, подложив под поясницу подушку, вышитую синими птицами. На столе между мной и Дирком стоял поднос с чайником из потускневшего серебра и двумя глиняными кружками – одна с трещиной по краю.

Дирк, сгорбившись на краешке стула, вертел в руках кожаный кошелёк с медными заклёпками. Его холщовая рубаха была закатана по локоть, открывая загорелые руки в царапинах от ежедневной работы. Сапоги, покрытые подсохшей грязью, оставили комья на половицах, но я сделала вид, что не заметила.

– Колодцы высохли, – повторил он, кивнув в сторону окна, за которым виднелись далёкие крыши деревни. – В Рудниковой и Глухаревке народ воду из луж таскает, вашсиятельство. Старые шахты завалены камнями – без взрывчатки не расчистить.

Он достал из кармана свёрток в промасленной бумаге, развернул его, показав кусок замши с выжженными рунами.

– Мельник Лабы принёс. Говорит, амулеты почернели, как уголь. Ночью тени по стенам ползают, жернова сами крутятся.

За окном пролетела стая ворон, их крики смешались со скрипом двери в коридоре. Лина просунула голову, принесла тарелку с лепёшками, ещё тёплыми от печи. Дирк, не глядя, взял одну, разломил пополам – крошки посыпались на колени.

– В Святилище всех богов дождь через крышу льёт, – он махнул рукой в сторону востока, где за лесом стояла деревня с каменным храмом. – Жрец грозится, что Эрита наслала на нас гниль за небрежение.

Я потянулась к чашке, чувствуя, как от пошедшей болезни все еще дрожат пальцы. Чай оказался крепким, с горчинкой полыни – видимо, Лина добавила её для бодрости. Запах дыма из камина смешивался с ароматом свежеиспечённого хлеба, создавая странное ощущение уюта среди проблем.

Дирк вытащил из-за пазухи потрёпанную тетрадь, исписанную неровными столбцами цифр.

– На колодцы – триста золотых. На мельницу – пятьдесят на амулеты да двадцать кузнецу за новые скобы. Храм… – он хмыкнул, проведя грязным ногтем по строчке, – жрец просит двести, но хватит и ста, если самому лесорубам брёвна сплавить.

Я покивала, показывая, что все услышала. Нужно золото – дам, сколько следует. Надо сейчас, пока тепло и дождей почти нет, привести все в порядок. А то лето промчит быстро. А за ним и осень, с ее ливнями. Ну а зимой, по морозам, и подавно ничего не отремонтировать. Так что да, сейчас самое лучшее время.