Я – борец! Назад в СССР

Глава 8 Обещание

Общага оживала, начиная свой шумный круговорот — вечернюю студенческую жизнь.

За окнами лестничных проёмов медленно гасло июньское небо, окрашенное в багряные тона заката. Внизу, в холле, кипела жизнь: хлопала входная дверь, скрипел турникет, пропускавший студентов одного за другим, гремели голоса — кто-то спорил о новом фильме «Пираты XX века», кто-то обсуждал завтрашний концерт в ДК «Октябрь».

Вахтёрша, сидя на своём боевом посту, недовольно покрикивала на опоздавших, но при этом умудрялась каждому сказать пару слов — то про передачу «В мире животных», то про свежий номер «Комсомольской правды». Она знала всех в лицо, помнила, кто из какого города приехал, и даже помнила, кто в каком кружке занимается.

А я стоял на лестнице и наблюдал за ней — за Светланой. Хмурая, светловолосая, в синем платьице в белый горошек, она шла, прижимая к груди папки с бумагами. Наверное, комсомольские отчеты или списки для завтрашнего субботника. Шестнадцать лет… Что с меня взять? Уровень гормонов другой, голова забита не тем чем надо. Но сейчас я понимал — надо брать себя в руки. Не хочу стать тем, кем стал Саша Медведев — раздолбаем, который предпочитает кратковременный комфорт вместо серьезных перспектив.

Она поднялась на третий этаж и остановилась у двери с номером «301». Достала ключ — не из сумки, не из кармана, а с шеи, где он висел на простой бечевке.

«Ну и ну…» — подумал я. — «У всех нормальных людей есть сумки, портфели, хоть какие-то карманы! А у неё — ключ на веревочке, как варежки у первоклашек. Может, с ней и правда что-то не так? Или это такой комсомольский максимализм — ничего лишнего, всё по-спартански?»

Комната оказалась удивительно чистой. Ни пылинки, ни соринки — будто не студенческое жильё, а образцово-показательный уголок из журнала «Работница». Две кровати с зелеными одеялами, точно такие же, как у нас в блоке, одна не застелена — видимо, соседка на практике. Алый линолеум на полу, посередине — стол с чернильными пятнами, а рядом один-единственный деревянный стул, явно доставшийся от какого-то списанного институтского имущества.

Мы разулись у входа. Я остался в носках, а Света надела клетчатые тапки на резиновой подошве.

— Ну, Саша, — начала она, садясь на кровать и жестом предлагая мне стул, — чем наш сегодняшний разговор будет отличаться от всех предыдущих?

Голос у неё был ровный, но в глазах читалось: «Опять ты со своими отговорками…»

— Слушай, — начал я, — ты, наверное, уже мозоль на языке натёрла, разговаривая со мной.

По её лицу я понял — попал в точку. Саша Медведев, судя по всему, вечно мямлил что-то невнятное, оправдывался, юлил. А тут — бац! — сам начал разговор.

— Но давай в последний раз и как в первый — всё по-честному, всё проговорим.

— Да, я устала с тобой биться, — вздохнула Света. — Тебе что в лоб, что по лбу — всё едино.

— Вот! Я как раз об этом. Свет, есть листочек и ручка?

— Зачем тебе?

— Записывать свои проблемы. А то, понимаешь ли, спортивная голова — много в ней не держится.

— Саш, ты себя вообще слышишь? — вспыхнула она. — Какая спортивная голова? Вон Гена Губанов — он спортсмен, нет-нет да и с дружинниками на патруль ходит. А ты? Ты просто за ним, как хвостик, волочишься!

Но, несмотря на гнев, она достала из ящика стола двойной тетрадный листок в клетку и синюю шариковую ручку «Союз».

«Ну что ж…» — подумал я. — «Значит, пора хвосту махать собакой.»

Я развернул листок и крупно написал:

«Я, Александр Медведев, обязуюсь отчислиться из Вороновского приборостроительного техникума по собственному желанию, если в течение месяца не исправлю ситуацию по следующим направлениям: »

Показал Светлане.

— Ну, какие у меня проблемы? Давай с главных!

— Как будто ты сам не знаешь? — она явно не верила в мою искренность.

— Ты говори, я записываю. Потом листок останется у тебя — как гарантия.

И на бумаге одна за другой появились проблемы Саши Медведева:

Успеваемость. Отставание по ключевым предметам, отказ от дополнительных занятий с преподавателями («А зачем? Родители договорятся…»).Посещаемость. Систематические прогулы, «свободное расписание» по собственному усмотрению. Социальная активность. Полное игнорирование общественной жизни: ни комсомольских собраний, ни стенгазет, ни помощи в организации «Агитбригады». Бытовые условия. Вечный бардак в комнате, уклонение от графиков уборки. Даже Гена, который в целом парень неплохой, начал перенимать мои дурные привычки.

— И самое главное, Саш, — Света посмотрела на меня строго, — ты же ни к чему не стремишься. Вот скажи мне честно: кем ты себя видишь через пять лет?

И что тут ответить идейной комсомолке? Что мечтаю стать космонавтом? Блин…

Я отложил ручку, подписал листок и поставил дату: 3 июня 1983 года.

— Короче, Свет, начну с конца. Себя на данном этапе я вижу спортсменом, потом — служба в армии, а после — работа в ДЮСШ или школе. Понял, что технарь — не моё.

Она хотела перебить, но я поднял руку:

— Дай договорить. Давай посмотрим на ситуацию со стороны: Саша Медведев с его родителями совершил ошибку. Его устроили в техникум, «выгнав» из школы, а все проблемы замазывались деньгами и связями. Не открыто, но все же.

По её взгляду я понял — попал в яблочко.

— Но, как ты верно заметила, спортсмен из меня пока никакой. Получается шахматная вилка: Саша не может учиться, потому что это «не его», но и пойти против воли родителей — тоже не может.

Я перевел дух.

— Торжественно клянусь: исправлю оценки, начну ходить на пары, в общественной жизни участвовать буду, бардак устраним. Но мне нужна твоя помощь.

— Какая ещё? — устало спросила Света.

— Мне как воздух нужна работа. Настоящая.

— А что ты умеешь?

— А разве на производствах не учат? Вот ты где работаешь?

— В цехе, намотчицей трансформаторов. Но тебя туда не возьмут — ты парень…

— И что? — удивился я.

— У девушек моторика лучше, пальцы тоньше. Для намотки — самое то.

— Слушай, не боги горшки обжигают. Поручись за меня, а?

— Ещё чего! Чтобы ты меня на весь цех опозорил?

— Погоди, мы же с самого начала решили начать по-новому! Давай так: дай мне один трансформатор — я потренируюсь. Неделя стажировки у тебя лично. И за эту неделю я по всем четырём пунктам прогресс покажу.

— Почему-то я не верю…

— Листок с моим отчислением у тебя уже есть.

— Зачем тебе работа? Родители же деньги высылают.

— Хочу не зависеть от родителей, — выдохнул я.

Она задумалась.

— Хорошо. В понедельник посмотрим.

— Да завтра же субботник! Завтра всё и увидишь! — я вскочил со стула. — Пока.

Когда я выходил, её взгляд был печальным. Она не верила. Но на столе лежал тот самый листок — последняя бумажка от Саши Медведева. Не бумажка — броня.

Внизу, у проходной, меня ждал Гена. Он стоял, разглядывая свежий номер стенгазеты «За инженерные кадры!», будто впервые её видел.

— Ну, поговорили? — спросил он.

— А ты чего не на секции?

— Подумал, что ты без меня дорогу не найдешь. И… — он запнулся. — И почувствовал, что ты не много удивлён, что у меня всё чуть получше с делами, да?

— Ген, давай забудем. Дела я свои поправлю. Прежнего Саши Медведева больше нет.

— Это я уже понял. — Он хмыкнул. — Ладно, пошли к Кузьмичу. Тренировка же.

Через двадцать минут спешной прогулки мы вошли во двор с деревянными грибками-песочницами, железными горками и шарами-паутинами, выкрашенными во все цвета радуги. Спортзал Фёдора Кузьмича располагался в подвале пятиэтажки, выделенной под спортивные нужды жилищным советом. Дверь в подвальное помещение зияла открытой пастью, обнажая крутую бетонную лестницу, уходящую вниз. Ни вывески, ни расписания — ничего из привычных атрибутов моей эпохи, кроме, пожалуй, того едва уловимого запаха пота, сырости и старого ковра, который ударил в нос, когда мы начали спускаться. Этот терпкий аромат, присущий всем подвальным спортзалам, висел в воздухе как тяжёлое одеяло.

Войдя, мы сразу окунулись в кипящую рабочую атмосферу. Гулкое эхо ударов тел о ковёр, приглушённые вскрики при бросках, где-то вдалеке бурчал знакомый хрипловатый голос Кузьмича — всё это смешивалось в единую симфонию борьбы. В тесном пространстве толпилась пёстрая компания: дети лет десяти, задорно кувыркающиеся у стенки, подростки с серьёзными лицами и взрослые мужчины с жилистыми руками. Все они, как и мы, сняли обувь у входа, так как полки для неё не предусмотрели и босыми ногами ступили на потертый ковёр.

Помещение напоминало узкий коридор — метров пять в ширину и длиной, пожалуй, во всю пятиэтажку. Пространство было хаотично поделено на зоны: здесь пара отрабатывает подсечки, там трое возятся в партере. Раздевалки в привычном понимании не существовало — просто одна кирпичная стена была утыкана гвоздями, вбитыми в деревянные дюбеля. На этих импровизированных вешалках висели поношенные пиджаки, футболки и пара школьных портфелей. Сумки же валялись прямо на ковре, который когда-то, судя по остаткам маркировки, был профессиональным борцовским покрытием, а теперь, обрезанный по размерам зала и натянутый на деревянные балки, напоминал жалкого калеку. Я носочком потрогал край ковра — под тонким слоем явственно прощупывались доски. Наверняка амортизатором служил — старый поролон.

Положив сумку на пол рядом с другими, я, как и Гена, начал переодеваться. Старые спортивные штаны, пиджак без пуговиц, подпоясанный полотенцем — вот я и одет. Оглядевшись, заметил, что окружающие были одеты не лучше: выцветшие футболки, штопанные шорты, растянутые треники. Лишь в углу выделялся паренёк лет двадцати в чёрном кимоно с жёлтым поясом — видимо, местная знаменитость. «Надо будет познакомиться», — мелькнула мысль.

— Ген, а туалет тут где? — спросил я, затягивая пояс.

— На первом этаже, во втором подъезде, сорок пятая квартира. Там баба Валя — за две копейки пускает, а если душ нужен, то ещё три.

— О, мелкобуржуазный элемент, — усмехнулся я.

— Летом без душа совсем худо, — парировал Гена, поправляя растянутый воротник майки. — А если приспичит, так и две копейки не деньги.

— Мы опоздали? — поинтересовался я, разминая шею.

— Не, после турниров всегда день свободной борьбы.

Дышать в подвале было нечем. Даже открытые настежь подвальные окошки не спасали — тяжёлый воздух был пропитан потом, пылью и чем-то ещё, отдающим металлом и сыростью. Народу набилось столько, что на крохотном пространстве нельзя было сделать и четырёх шагов, не наткнувшись на сцепленную в схватке пару.

— С чего начнём? — Гена потёр ладони, оглядывая зал.

— Давай с лёгкого разогрева и высвобождения от захватов, как на стадионе, — предложил я, чувствуя, как в груди разливается знакомое предвкушение борьбы.

В углу кто-то грохнулся на ковёр с глухим стуком, за ним последовал одобрительный смех. Где-то в соседнем помещении звенела цепь подвесной груши. И в этот самый миг я понял, я дома в мире настоящей борьбы — грубом, простом и бесконечно честном.

Всё как всегда: захваты, срывы, контрзахваты с постепенно наращиваемым темпом, пока на лице не появилась лёгкая испарина. Надо сказать, что первым «задышал» я. Поймал тяжёлое дыхание, требующее восстановления. Пальцы непривычно «горели» от пиджака Гены, и я даже вспомнил, что когда-то давно, когда боролся под куртку, заматывал их пластырем — тейпировал, так сказать, мелкие суставы.

— Выносливость из амнезии твоей там, случайно, не передалась? — подколол меня Гена, намекая на будущее.

— Был бы у меня выбор, взял золото, а туда возил бы доллары, — отшутился я.

— И про тебя бы написали в «Человек и закон»: «Фарцовщик из будущего пытался сбыть золото, но его уже ждал переодетый сотрудник милиции».

— Точно, вошёл бы в историю. Ну что, давай лёгкую бросковую: бросок ты, бросок я, без сопротивления? — предложил я, подавив смех.

Не успели мы сделать пару-тройку бросков, как тренер скомандовал:

— Время! Меняемся!

— О, а ты говорил — свободная, — удивился я.

— Видать, что-то после поездки изменилось. А мы всё-таки опоздали, — пожал плечами Гена.

И все начали расползаться по парам, почему-то избегая парня в чёрном кимоно. Не исключено, что он уже знаком с Сашей Медведевым, поэтому я решил просто подойти и предложить поработать.

Я шёл сквозь ковёр, и по мере моего приближения взгляд парня искал кого-то в толпе, несколько раз скользнув по мне. Его лицо выразило целую палитру чувств, когда он наконец понял, что только я решаюсь с ним работать. Это было уничижительное презрение. О да. Саша и этот боец определённо были знакомы.

Мы были примерно одного роста.

— Свободен? — спросил я.

— Нет, — холодно ответил тот.

Я нарочно повертел головой, делая вид, что ищу его спарринг-партнёра.

— У боксёров есть упражнение «бой с тенью», а у тебя, похоже, борьба с воздухом.

— Саш, чего тебе надо? Лучше с воздухом, чем с тобой! — выпалил он.

Черноволосый, хмурый, по национальности сложно сказать кто именно — какой-то метис. Но говорил без акцента. Вот что значит братство народов.

— Это потому что ты такой жёсткий или сам боишься об меня травмироваться? — спросил я.

— Ты у меня за всё время ни единого балла не забрал. Не тренировка — а нытьё какое-то от тебя постоянно. Ребята говорили, что ты в Тамбове снова позволил всем себя ковром вытирать.

Очень странный человечек. Тем более странно, что ребята не передали ему про конфликт с хулиганами — чтобы у паренька вообще диссонанс случился.

— Да и хрен с тобой, не хочешь работать — не надо. Подскажи, где куртку такую взял?

— Иди в задницу… — отмахнулся тот. — Трогать тебя противно, заскулишь опять.

— Так, парни! Почему не работаете? Дулат, Саш, давайте! — обратил на нашу пару внимание тренер.

— Фёдор Кузьмич, дайте мне другого соперника, а то Саша снова заплачет после первой же подсечки, — проворчал Дулат.

— Дулат, работайте тебе говорю! — повысил тон тренер.

— Угу. Дулат, работай, тебе говорят! — поддакнул я.

— Ну всё, Медведев. На этот раз я тебя навсегда на больничный отправлю!

— Хорошо же, отосплюсь хоть, — вздохнул я, улыбнувшись.

И всё началось!

Его захват словно удар влетел в мою грудь, цепко взяв левый ворот пиджака. Правая рука Дулата уже стремилась поймать мой правый рукав, но я убрал свою руку, мгновенно решив сделать срыв его удержания с отворота.

Борьба за захват — важнейшая вещь. Уходя с подготовленной комбинации соперника, бросок через бедро или плечо, я всё-таки проиграл захват правого рукава.

Он резко подкрутился под меня тазом, обхватив моё плечо своей рукой снизу, и рухнул на ковёр, чтобы запустить меня через себя броском через плечо. Этот парень был силён и агрессивен, да и весил килограммов на двадцать больше сегодняшнего меня. То, что я «полечу», стало очевидным, однако продолжение в партере зависело лишь от меня — ведь Дулат отдавал мне свою спину, которую я уже успел обнять левой, свободной рукой.

Падение на ковёр под весом соперника — дело наживное, но болезненное. Благо я рефлекторно выдохнул воздух и прижал подбородок к груди. Вероятно, мой соперник уже думал, что всё завершено, однако для него всё только начиналось. Ведь я был за спиной и уже заправлял свои стопы пятками в пах, обнимая ногами его корпус.

«Когда там в спортивном САМБО удушающие запретили? В 1970-м, наверное. Но Дулат-то в чёрном кимоно с жёлтым поясом — значит, паренёк дзюдоист. Лови же, друг, привет из далёкой Японии!»

«Хадака-дзимэ» — по-японски, «мата-леао» — по-бразильски, «удушающий предплечьем сзади» — по-русски.

«Душить по-русски — значит жить без камня в сердце и душе своей!» — вспомнилась переделанная песня, когда мой захват стискивался на шее «жёлтого пояса», который никак не желал стучать.

Он даже не знал, как защищаться от удушения курткой, поэтому его пальцы пытались отжать мой локоть, опуская его ниже. Однако моя вторая рука уже заперла его затылок, делая замок на бицепсе не взламываемым.

Точка невозврата — отсюда не вылазят. Честно говоря, я думал, что он постучит, но вместо этого услышал лишь хрип.

«Капец! Желтопоясник выбрал сон вместо сдачи. Ну и что с ним теперь делать, блин?»