Зови меня Яга

Глава 21

Одетые кое-как, раскрасневшиеся после жаркой бани, дети, казалось, были повсюду – хоть и не маленькая у меня изба, а от такого количества гостей я отвыкла. Полезла в закрома, достала сладкие рулетики, раздала всем. Пусть лучше маленький Ждан мусолит угощение, чем хнычет, раздражает, аж жуть. Пастилу я делала сама – из яблок, лесной малины и мёда. Дело нехитрое, если приспособиться. От сладкого дети оживились и зашептались, но мне было не до них.

– Забава! – рявкнула я. – Кашу состряпать сумеешь?

– Как не суметь, – опасливо ответила девчонка. – Было б из чего.

Я выдала ей проса и масла, жалея, что никто из моих коз нынче не даёт молока. Не было и свиного сала, на котором местные готовили кулеш. Мельком вспомнилось идеальное сочетание – пшённая каша и тыква. Вот чего попросить надо у Птицелова – тыквенные семена. Я б такие кареты вырастила на навозной куче, точно в ведьмы бы записали.

– Голуба, за ребёнком доглядывай. Если к печке полезет – сама тебя в ней испеку. И тихо сидите, кошек мне не пугайте, – застращала я всех, надела короткий тулуп, теплую шапку и вышла во двор. Холодный рассудок подсказывал – мне не прокормить эту ораву. Хуже того, у детей наблюдались признаки истощения. Им требовалась питательная еда, которую легко усвоить. Но козьего молока у меня не было – пока не было, окоты начнутся весной.

Подросшему молодняку исполнилось около семи-восьми месяцев – считай, взрослые козы. Любопытные и ласковые, они столпились вокруг меня, отталкивая и бодая друг друга – вдруг что-то вкусное хозяйка раздаёт. Я выбрала козленка, накинула на шею веревку, сложенную пополам, и этой петлёй вывела во двор. Он и не возражал, только взбрыкивал задними ногами, застоявшись в сарае.

Я знала, что нужно делать. Бледное лицо Щуки стояло перед глазами, вымораживало нутро. Нет у меня больше права жалеть скотину, руки человеческой кровью замараны. Зажав козленка ногами, я запрокинула ему голову к небу и острым ножом резанула по горлу. Короткий удивленный крик – и он засучил ножками, забился, а кровь потоком хлынула в подставленное корыто.

Всё закончилось быстро – и козлёнок стал просто теплой тушей в полтора пуда весом. Я оттерла руки снегом и приноровилась было поднять его веревкой на перекладину за задние ножки, как вдруг меня окликнули сзади. Детский голос, который уже готовился ломаться:

– Разделать могу, умею. На шкуре ни дырочки не будет.

Я мельком взглянула на старшего из ребят, в очередной раз поражаясь тому, как быстро могут взрослеть дети.

– Разделай, коли так. Ногу одну в избу, на суп. Остальное в кладовую спрятать.

Мне же нужна была кровь. Сытная наваристая шурпа будет готова лишь к утру, а оладьи – прямо сейчас. Всю ораву следовало накормить и спать уложить. Подумала так и хмыкнула про себя – эк заговорила. Вошла в избу, и дети порскнули по углам. Только Богдан – так вроде его зовут – метнулся навстречу и тоненьким голосом требовательно крикнул:

– Б-б-брат где?!

– При деле, – хмуро ответила я: – Исчезни, пока козлёночком не стал!

Забава, колдовавшая у печки, подскочила к мальчонке, усадила на лавку и шепнула что-то на ухо. Тот притих. Я замешала часть крови с яйцом и мукой, велела девчонке испечь оладьи. Остаток буду уваривать пополам с мёдом – получится не хуже гематогена, съедят, не поморщатся.

За стол сели, когда вернулся Первак. Дети ели сосредоточенно, даже маленький Ждан не баловался и не скандалил – знай, жевал кашу, размахивая надкушенным кровяным оладушком в левой руке. Я молча смотрела на них, но всё равно чуть не пропустила момент, когда они начали клевать носом прямо за столом.

– Всех спать уложу, хозяйка, не пер-р-реживай, – замурлыкал Шмель, сладко потягиваясь. Остальные кошки устроились поближе к печке, и избу наполнили звуки кошачьего тарахтения – самые уютные звуки на свете. Мне стало не по себе от такой слаженности, но следовало признать – дети стали зевать всё сильнее. Погибшие родители, сожженные дома, их собственная неопределенная судьба – все горести и тревоги отступали в объятиях сна. Я погасила светец и села перед тлеющим огнём в печи. Одно дело приютить сирот на ночь и накормить их, и совсем другое – решить, что с ними делать дальше. Люди, чай, не котята.

Единственное, что пришло мне на ум – отвести их к Василисе. Но где она, как добраться пешими, да не пропасть по дороге?

– Нельзя их на мороз, – авторитетно мявкнул кот, обвивая лапки куцым хвостом. Он терпеть не мог зиму, и я вполне разделяла его мнение. Далеко ли мы уйдём с маленьким Жданом на руках? А кормить эту ораву? Ноша все больше казалась непосильной, сердце заныло от тревоги.

Сон всё не шёл. Дождавшись, когда последние дрова прогорят, я накинула шубу и вышла во двор. Полная луна давала столько света, что и обычный человек видел бы всё вокруг. Ноги сами принесли к наспех сколоченной мной из досок домине. Там, внутри лежал окоченевший, промёрзший труп, а я заговорила так, словно он мог меня слышать:

– Глупый мальчишка! Зачем ты привёл их сюда?! Я ничего не умею, ничего не знаю, я не смогу им помочь! Если бы я была настоящей ведьмой, ты бы не умер, слышишь?

Горло сжал спазм, говорить я больше не могла. Упала на колени и колотила сжатыми кулаками по холодным доскам, пока не выбилась из сил. За спиной послышался скрип снега. Обернулась резко, зашипев словно кошка, и Первак от испуга шлепнулся на задницу, отпрянув назад.

– Чего тебе?

Паренёк поднялся на ноги, отряхнул ладонью снег, подошел ко мне и молча встал рядом.

– Ты ведь не ешь детей. И дяденьку Щуку не убивала. Он был смертельно ранен, я не маленький, понимаю.

– А ты тут самый умный что ли? – проворчала я устало.

– Остальные боятся. Зря ты так, – с жаром начал было Первуша, но я зыркнула на него так, что он нервно сглотнул и умолк.

– Пусть боятся. Будут слушаться, а большего мне не надо. Да и ты, похоже, в штаны наделал.

– Это потому, что у тебя глаза светятся, – проворчал мальчик, явно задетый моими словами. – А когда не светятся – всё равно жутко из-за того, что разные.

– Что ты сказал? – замерла я. – Ну! Язык проглотил? Что там про мои глаза?

– Да ничё, – Первак замялся, испуганный, но я встряхнула его, ухватив за полушубок на груди, и парень затараторил: – Чудно, когда один коричневый, а другой серый. У всех ведьм так?

– Ты уверен? Серый? – пробормотала я нелепо, и мои руки разжались. Первуша энергично закивал и даже показал пальцем куда-то на мой левый глаз.

– Как небо в грозу, точно говорю!

– Исчезни, – задумчиво ответила я, но, поскольку паренёк не тронулся с места, прикрикнула: – В дом иди! Спать! Завтра подниму раньше всех, чтоб не шастал попусту!

Маленький наглец только рукой махнул, направляясь к избе. Болтай мол, собака лает – ветер носит. Я подняла глаза к небу. Мороз не кусал меня, лишь румянил щёки, и я долго смотрела на луну, размышляя. Глаза – зеркало души, так говорили в моём мире. Что-то было правильное в этих словах. А Первуша-то каков, поэт прямо! Грозовую тучу разглядел. Ну правильно, свинца-то малец в жизни не видел. Я знала только одного человека с глазами такого цвета.

– Ну, Птицелов. Разговор к тебе есть.

Образ мужчины возник в моей голове так ясно, что я добавила ещё громче:

– Только попадись мне, чёртов ты перелётный селезень! Из-под земли достану!

Кричать на луну было так же глупо, как разговаривать с мёртвым. Я опустила голову, смежила веки и прошептала:

– Почему ты ничего не сказал, Радек?