Зелёная буханка с красным крестом на боку не успела отъехать от позиций. Протяжный свист рассёк воздух, взрывы смешали землю со снегом. Ещё мгновение – и всё исчезло. Звон в голове никак не проходил, и я тщетно пыталась понять, что происходит. Голова словно лежала на чём-то мягком. Я открыла глаза и увидела Птицелова – точь-в-точь такого, каким он был в первую нашу встречу. Он держал меня на руках так, словно я ничего не весила и внимательно всматривался в мои глаза.
– Этого не может быть, – прошептала я, пока ком в горле ещё позволял говорить. – Я видела твою могилу. Тебя нет.
– Здравствуй, Яга, – спокойно, как всегда, ответил Радомир. – Хочешь снова посмотреть птичьими глазами?
Я кивнула, стараясь не заплакать. Над землей вился дым. Лишь когда наступила тишина, бойцы смогли подбежать к машине. Стекла и дверь были выбиты, от двигателя шёл дым. С водителем всё было ясно, но кроме него в машине были раненые и… врач.
Я слышала крики:
– Там Гаврилова!
– Ягу вытаскивайте!
– Только не док, ну!
«Это же я!», – мелькнуло у меня в голове при взгляде на тело. Кто-то неумело делал искусственное дыхание, второй парень ритмично нажимал на грудь. Третий солдат плюхнулся на землю рядом и забормотал:
– Быть не может, чтоб ведьма задвухсотилась, как же так-то, а?
«Жена твоя ведьма!», – крикнула я сердито в ответ, но парень не услышал, так и сидел на земле, обхватив голову руками, и раскачивался из стороны в сторону.
– Идём со мной, – послышался голос Птицелова и ко мне вернулось обычное зрение. – Твоя яблоня уже большая. Я скучал, Яга. Запеки мне снова яблок с творогом, мёдом и корицей.
– Это все не по-настоящему, да? – спросила я Радека. Тот улыбался ласково и в его любящих глазах не было ни тени грусти. – Ты плод моего воображения. Мозг в гипоксии воспроизводит произвольные картинки на основании воспоминаний и мыслей.
В глазах Радомира мелькнул живой интерес – он любил узнавать новые слова. Общий смысл моих слов дошёл до него, и он слегка нахмурился:
– Я никогда не лгу, помнишь?
– Много лет прошло. Я не Яга больше. Ты мираж. Но я рада, что вижу тебя, пусть так.
Птицелов пристально смотрел мне в глаза и молчал, а потом тихонько вздохнул:
– Видно, это мое наказание – любить женщину, которая ни во что не верит. Хорошо. Если скажу что-то, чего ты знать не можешь, убедишься, что я – это я?
Я прищурилась, закусила губу, торопливо рассуждая, в чём тут подвох. Потом поняла, что терять нечего, и кивнула.
– В какую птицу воплощается твоя душа? У Марьи горлица, у Финиста – сокол, а что насчёт тебя?
– Ты никогда мне не говорил, – прошептала я. – Человеку знать не положено.
– Глухарка. Теперь смотри.
Он закрыл ладонью мне правый глаз, и я увидела. Из моего переломанного тела вырвалась ослепительно-огненная птица, озаряя всё вокруг. Никто будто не заметил её, и сияние постепенно угасло, она летела прямо к нам, приобретая чёткие очертания. Пёстрая самка глухаря с ярким пятном на груди внимательно посмотрела на Птицелова, перебирая мохнатыми лапками.
– Я могу попросить её вернуться. Птицы меня неплохо слушаются, – усмехнулся колдун, и мне стало страшно. – Но если хочешь, уйдём вместе, ты и я.
– Домой? – моё сердце забилось как безумное от невозможной, несбыточной надежды, но Птицелов покачал головой:
– Туда мы не можем вернуться. Не плачь, душа моя. Дети научились жить без нас с тобой. Всё будет хорошо.
Мне вдруг стало тепло и спокойно, словно я освободилась от тяжёлого груза, который несла так давно, что перестала его замечать.
– А ты? Ты будешь рядом?
– Пока не надоем, – улыбнулся Радомир, и от его глаз разбежались весёлые лучики.
– Поцелуй меня, – попросила я и сама потянулась к мужу губами. Мир вокруг таял, как сновидение, но страха не было. Только счастье.
Уставшие бойцы замерли, стараясь уловить пульс или дыхание у женщины с посеревшим лицом.
– Прикрой чем-нибудь, – хрипло сказал тот, что делал массаж сердца. Второй плакал, сердито размазывая текущую влагу по чёрным щекам:
– Я думал, у нас получилось. Клянусь, она меня поцеловала как будто. А потом всё.
– Не кисни, все там будем. Работаем.