Зови меня Яга

Глава 37

Птицелов лежал на залитом солнцем лугу. Заложив руки за голову, с травинкой в зубах, он выглядел беззаботным юнцом – если не присматриваться к морщинкам, которые появлялись у глаз, когда он щурился на солнце.

– Не помешаю? – спросила я на всякий случай. Примяла траву и легла рядом. На ярко-синем небе проплывали белые облака. Удивительно, здесь, внизу, не было ни ветерка, а они двигались так быстро.

– Хотел бы я просто смотреть на облака с тобой, но ты ведь не за этим пришла, – вздохнул Птицелов, и я расценила это как разрешение начать разговор.

– Почему Лала призналась? – выпалила я сходу. Это и правда не давало мне покоя.

– Молодая ханум не спала много дней, – хищно усмехнулся Радек. – А в успокоительное питье случайно добавили совсем не те травы.

– Иногда я тебя боюсь, – призналась я, представляя, как птицы донимают Лалу, а воины пытаются отогнать их шумом и огнём.

– Но причина всё-таки в другом, – невозмутимо продолжал Птицелов. – Просто поняла, что проиграла и дала волю гневу. Она не должна была убивать царя. Брат отречётся от неё, потому что замысел был совсем другой. Лала поторопилась.

– Слово против слова. Я не понимаю! – рассердилась я. – Если так можно было, я бы легко оправдалась на суде.

– Я не могу солгать, – Птицелов выплюнул травинку, повернулся ко мне и серьезно посмотрел прямо в глаза. – Иначе потеряю свой дар. Думал, ты знаешь.

– Откуда! – я так и ахнула. Вот почему Птицелов так серьезно отнёсся к нашей игре в вопросы. Думал, что и я такая же. – Сама-то я врала направо и налево.

– И мне? – Радек перекатился на бок и навис надо мной, опираясь на локоть.

– Тебе нет, – смутилась я, но Птицелов не отводил взгляд. Потов вдруг потерся носом о мой нос и поцеловал в уголок рта. А потом сказал:

– Никогда не лги мне, Яга. О большем не прошу. Если стану не люб – так и скажешь. Я всё равно буду оберегать тебя, ведьма. Всегда.

Внутри шевельнулось беспокойство, потому что кое-что я от него скрывала. Считается ли ложью недосказанность?

– Не знал, что так бывает. Отчаянно желал тебя, но в то же время было достаточно просто знать, что ты есть. Думать о тебе. Разговаривать. Я готов был уступить тебя Ивану, выбери ты его.

– Серьёзно? – вырвалось у меня, и Птицелов щелкнул меня по носу.

– Нет, это уже слишком, тут ты права, – засмеялся он, и я растаяла. Радомир давно не выглядел таким счастливым.

– Как Лале удалось отравить Выслава? Всю еду и напитки для царской семьи должны пробовать.

– Верно, – Птицелов кивнул. – Яд был у неё под ногтем. Царь закашлялся, выкрикнув приказ, и она дала ему отпить из собственного кубка, как заботливая невестка.

Я мысленно содрогнулась. Она чуть не в дочери мне годилась, но при этом была безжалостным и опасным врагом.

– Что с ней теперь будет?

– Казнят, полагаю, – пожал плечами Птицелов.

– С Ивана станется и помиловать, – пробурчала я. – Всех, кроме меня, разумеется.

– Он пытается тебя защитить, – возразил Радек, и я удивленно посмотрела на него. Меньше всего ожидала, что он скажет о царевиче что-то хорошее. – Простой народ живёт слухами, от молвы не укроешься.

– Даже здесь? – тревожно спросила я.

– Здесь, там – всё одно, – неопределённо ответил Птицелов, и мы надолго замолчали, глядя на небо. Я вспоминала время, когда ничего и никого не боялась – но тогда моё бесстрашие зиждилось на равнодушии. Просто было всё равно, что со мной станет. Теперь я боялась. За себя, за него, за Щукиных детей – и это делало меня слабой.

Я села и зажала тыквенное семечко в ладони, чтобы набраться духу.

– Радомир.

Он насторожился сразу – я редко звала его по имени. Поднялся с травы и ждал, что скажу дальше, у меня же слова застревали в горле.

– Точно никто сказать не может, только, кажется, непраздная я.

Первый раз я увидела, как у человека кровь отливает от лица, и оно покрывается мертвенной бледностью. Птицелов молчал, и взгляд его был направлен куда-то внутрь себя. С ужасом я поняла, что он вспоминает гибель своей жены. Сколько она промучилась у него на руках – день, два?

– Радек, – я прикоснулась к нему, чтобы вернуть к реальности. Он вздрогнул и вдруг встал передо мной на колени.

– Ты ведаешь, как избавиться от бремени, – сказал он утвердительно, и я не стала уточнять, откуда бы мне это знать. – У тебя есть приёмные дети. Прошу тебя, не надо.

– Я не Злата, – отрезала я, не в силах видеть, как мелко трясутся руки у Птицелова. – И дважды была матерью.

Он спрятал лицо у меня на коленях, и я погладила его по волосам.

– Не смогу пройти через это снова, – тихо сказал Радек, и тут моё терпение лопнуло.

– Так беги, Птицелов, не держу, – толкнула его я. – Только забудь обо мне, сделай милость.

Хотела встать и уйти прочь, да он не пускал. И отвечать не отвечал. А мне вдруг стало жаль нас обоих – встретились два калеки себе на беду.

– Помнишь, ты говорил – жены провожают мужей на битву и ждут их дома? – я знала, что Птицелов слышит, поэтому продолжала, не дожидаясь ответа. – Так и у женщин есть своя битва, где вам нет места. Воин и мать – если кто-то из них бросит своё дело, переведётся род человеческий.

Я вздохнула и, помолчав, добавила:

– А может, и к лучшему было бы, земля вздохнет свободней. Только я от этого дара не откажусь, Птицелов. Новая жизнь – вот настоящая магия, понимаешь?

Я разжала кулак и посмотрела на семечко. На душе вдруг стало легко. Что бы ни происходило вокруг, у меня теперь одна задача. Справлюсь или нет – жизнь покажет. Но в моей жизни появился новый смысл.

– Прости меня, – глухо сказал Радек, и от этих слов удовлетворение теплой волной омыло душу. Из тыквенного семени показался корешок, затем два листочка, которые начали расти. Словно зачарованная, я смотрела на собственную ладонь и не верила глазам.

Птицелов вдруг вскинулся, и уставился на прорастающую тыкву вместе со мной. А потом ударил по ладони и рыкнул:

– Что ты творишь!

– Новую жизнь, – ошеломленно ответила я, глядя на него шальными веселыми глазами.

– Не трать силы понапрасну, – проворчал Птицелов. – На руках не понесу.

Я фыркнула в ответ – не больно-то и хотелось, отряхнула одежду и направилась в сторону постоялого двора. Радек шёл рядом с каменным лицом и о чём-то размышлял.

– Всё ещё берешь меня в жены? – спросила я вполне серьёзно.

– Я не христианин, если ты об этом, – бросил он в ответ. – Но я построю нам дом.

– И баню, – напомнила я весело, не обращая внимания на хмурые взгляды своего спутника. Взялся за гуж – не говори, что не дюж, так-то, Птицелов. Хотела спросить у него, куда запропастилась Пава, но не стала. Если ворона рыскает где-то на Берендеевом дворе – так тому и быть.

В то самое время молодая царевна остановилась напротив стойла, где бил копытом рыжий, отливавший золотом конь со светлой гривой, и задумалась, подкидывая одной рукой крупное спелое яблоко.

– Пигалица! – прокатился по конюшне звучный голос Ивана, и тут же лязгнул, покидая ножны, меч.

– Оставь, Добрыня, – строго велела Василиса, оборачиваясь, и старый богатырь неохотно убрал лезвие от горла царевича. – Он гость.

– Вежеству не обучен? – мрачно спросил дружинник, и Иван сверкнул глазами, радуясь предстоящей драке. Мужчины и впрямь готовы были сцепиться друг с другом, но Василиса подошла, развела в стороны, и заметила, обращаясь к своему воину:

– Он знал меня раньше, поэтому так назвал.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – отозвался Добрыня, и Василиса подхватила, глядя на Ивана в упор:

– А кто забудет – тому оба. Верно, Иван-царевич? Мой батюшка, поди, видел, как ты в штаны мочился, однако сейчас о том не вспоминает.

Иван запрокинул голову и первый раз за долгое время расхохотался от души.

– Прости, если обидел, – поклонился царевич, отсмеявшись. – Ты и впрямь премудрая, как все величают.

– Игра в тавлеи, однако, даётся хуже, чем владение мечом, – улыбнулась Василиса. – Не сыграешь ли со мной? Заодно и поговорим.

Иван-царевич покосился на Добрыню, не отходившего далеко от своей подопечной, и согласно кивнул.