Зови меня Яга

Глава 35

– Подожди! – крикнула я Птицелову, торопливо спускаясь с крыльца. И вспомнила вдруг – то же слово вырвалось у меня давным-давно, когда он хотел выйти из моей избы и никогда больше не возвращаться. Неужели такая у меня судьба – вечно бегать за вольным соколом?

Обернулся, остановился удивлённый:

– Что ты?

Вот и отвечай тут, когда сама не знаешь – что. Прижалась к нему, обняла, спрятала лицо. Не на смерть провожала, да и не принято здесь так прощаться, но Птицелов не оттолкнул, ждал спокойно, когда я возьму себя в руки. И спросил в обычной своей спокойной манере:

– Женой мне будешь?

Все мои страхи разом улетучились. Я подняла голову и уточнила:

– Как ты сказал?

Птицелов повторять не стал, просто смотрел на меня сверху вниз серыми своими глазами, и я видела – любит.

– Хотел потом отдать, – Птицелов пошарил в мешочке, висящем у пояса, и протянул мне несколько семян. – Персидский купец клялся, что при должном уходе прорастёт каждое.

Это совершенно точно были тыквенные семечки, хотя, по правде сказать, я даже кабачкам была бы рада. Только чтобы посадить их, нужен был огород. И дом.

– И ты останешься со мной? – осторожно уточнила я. – Где бы то ни было.

– Кроме смердов сидит ли хоть один мужчина дома? Воины, купцы, даже князь годами не видит семью.

– Китобои, – поддакнула я, поджав губы, но увидев непонимание во взгляде Радека, поправилась: – Мореплаватели.

Птицелов склонил голову набок. Он был, наверное, единственным моим собеседником, распознававшим сарказм.

– Мне пора. Вернусь, когда смогу.

Хотела спросить, как ему помочь, но вовремя прикусила язык. Прямолинейный до чертиков, Радек сам попросил бы, будь в том необходимость.

– Хочу попрощаться по-своему. Можно? – уточнила я, подняв лицо наверх. Птицелов закрыл глаза и едва заметно кивнул. Я встала на цыпочки и поцеловала тонкие, сухие губы. Хотела отстраниться, но он потянулся вслед за мной. Это был сладкий поцелуй, томительное обещание большего, от которого закружилась голова. А потом всё закончилось.

– Ты точно ведьма, – улыбнулся Птицелов и отступил на шаг.

– Надеюсь, – улыбнулась я в ответ и сложила руки на груди. – Значит, будешь уходить и возвращаться?

– Надеюсь, – эхом отозвался Птицелов и бесшумным лёгким шагом направился прочь со двора. Лес ждал его. Я долго смотрела вслед, зажав тыквенные семена в кулаке, и прислушивалась к себе. Странно, но на душе было легко.

Я точно знала, когда увижу Забаву, Первушу и Богдана. В этом мире любые расстояния были помехой, а время в пути непредсказуемо – но только для незрячих. Со мной же был Птицелов, а с детьми – Пава. Я как-то спросила – зачем столько путешествовать, если даже сидя в темнице рассматриваешь мир птичьими глазами – любой его уголок. Радек задумчиво улыбнулся и не ответил, но стало ясно, что одно другого не заменяет.

Я старалась подготовиться к встрече с детьми – чистая одежда худо-бедно по размеру, натопленная баня постоялого двора, кувшин молока и хлеб в горнице. Не готова я оказалась к одному – они больше не выглядели детьми. Маленькие и очень несчастные, но уже повзрослевшие люди. Худоба и синяки напомнили мне день нашей первой встречи – с тех пор, правда, волосы успели изрядно отрасти, а мальчишки прибавили в росте.

– Сиротская доля незавидная, – буркнул воин Василисы, привезший мне детей. – В монастырский бы их приют.

При упоминании чернецов я с трудом, но сдержала гнев. Только дрогнули ноздри, да руки, сжатые в кулаки, упёрла в бока:

– Где сирот-то разглядел, ратник?

Закаркала сердито Пава, вторя моим словам, и дружинник, плюнув на землю, вскочил на коня.

– Так отмой их что ли, раз твои. Завтра перед царицей предстанете, слышь?

Сердце радостно ёкнуло – всё-таки примет в царском тереме Василиса. Богдан без умолку расспрашивал меня про колдуна, увиденного в темнице, и я только вздыхала – страшно подумать, каких сплетен он наслушался про Птицелова. Да и про меня, если подумать. Забава с Перваком были непривычно тихие, но насторожило меня другое – избегали смотреть в глаза, больше буравили взглядом пол.

Спать легли в одной комнате, только мне быстро надоело слушать, как они ворочаются с боку на бок, перешептываются и вздыхают. Рявкнула:

– Говорите уже толком, что там у вас!

В темноте повисла тишина, нарушаемая сопением и всхлипами Забавы. Богдан промямлил:

– Ты из темницы сбежала с Птицеловом, а нас оставила.

Паренек тут же ойкнул – судя по звуку, брат отвесил ему леща. Послышался голос Первуши:

– Это ничего. Понятно, что чужие дети тебе не нужны. Самой бы спастись. Завтра ты и здесь нас постараешься пристроить, прежде чем уйти. За это век благодарны будем.

Я аж глаза открыла, когда это услышала. Вот же поросята.

– А ты чего сырость развела? – спросила я Забаву, но вместо неё ответил Богдан:

– Мурка, вишь, там осталась, не забрали. Я ей говорю – дура, мышей на конюшне прорва! Неужто кошка пропадёт, даже если одна останется.

Я невольно улыбнулась. Малец никак не мог взять в толк, что ей не кошку жалко, а себя – я так же горевала из-за разлуки со Шмелём.

– Забава! Клубочек мой где? – сурово произнесла я, и всхлипывания прекратились.

– У меня, тётка Яга, – ответила она едва слышно. – Вернуть?

– Прясть меня лучше научи, – проворчала я. – Зимой в лесу всё одно заняться нечем.

Дети озадаченно умолкли. Помнил ли про них Птицелов, когда замуж звал, или тоже считал, что это не мои, чужие?

К Василисе нас проводили уже хорошо знакомые витязи – неожиданно рано, кто бы мог подумать, что царевны не спят до полудня. Я поняла, что Первуша пропал. Он смотрел на Василису как иные любуются на восход солнца или сверкание золотых куполов. С обожанием, но без вожделения и надежд. У Забавы плохо получалось скрыть досаду, и мне от них стало смешно и грустно одновременно. Богдан больше глазел по сторонам, а когда увидел накрытый стол, то и об этом позабыл.

Я отвела Василису в сторону и шепнула:

– Представь меня батюшке.

– Не могу, – опустила глаза царевна. – Не здоровится ему. Скрывает, насколько это возможно. Иногда ему лучше, иногда хуже.

– Тем более, отведи к нему.

– У него уже лучшие лекари, – с сомнением произнесла Василиса, но я заупрямилась:

– Я ведаю, что творю. Если царь подольше будет здравствовать, за тебя спокойнее будет.

Учитывая мои скромные способности к врачеванию, основанные лишь на знаниях, такая уверенность была самонадеянной. К счастью, Берендею действительно можно было помочь. Позвали придворного писца, и я терпеливо диктовала, как следует питаться царю – овощные супы без мяса, овощи и фрукты, какие можно достать, постная птица и рыба, нежирное молоко и творог, хлеб.

– Запиши лучше, чего есть нельзя, – сказала я наконец. – Пива, мяса жирного или печень царю более не подносить. Ни грибов, ни икры рыбьей. Клюквенный морс тоже нельзя.

– Ты просто перечисляешь всё, что он любит! – возмущённо топнула ножкой Василиса.

– Вот ты и проследишь, чтобы разлюбил! – отрезала я. – Иначе пальцы ещё и не так скрючит. И пить много давай, отвары травяные или воды ключевой.

– Матушка Яга, – замялась приёмная дочь Берендея. – Я тебе верю, только нет ли кроме прочего лекарства какого?

Я вздохнула. Что здесь, что спустя тысячу лет – подавай людям какое-нибудь колдунство. Если лечение слишком простое, не интересно.

– Есть одно средство, да не достать его в этих краях. Если только Птицелов помочь согласится или купцы отчаянные.

Я важно откашлялась, лихорадочно вспоминая, под каким названием здесь могут знать куркуму. Специи были моей излюбленной, если не сказать больной темой в разговорах с Птицеловом.

– Жёлтый корень, – наконец, изрекла я, а потом вспомнила: – Зарчава! Индийский шафран.

– Найдите это снадобье, – хлопнула в ладоши Василиса и повернулась к слугам. – Покои для гостей готовы? Хорошо. Дружина пусть настороже будет.

Я знала, что эта девочка не только раздает указания, но и сама трудится до вечерней зари – по-другому Василиса не умела. Что коз доить, что государством править – ни себе, ни другим спуску не даст.

– Буду ждать весточки от Птицелова, – сказала она мне на прощание. – Вас с детьми постерегут. Ты только не обижай моих воинов.

Я только фыркнула – кто кого ещё обидит. Пылающая изба со степняками начала казаться мне дурным сном. С тех пор магический дар никак не проявлял себя. Сколько бы ни твердил Птицелов, что внутри меня сокрыта сила, воспользоваться ею я не умела. Только и оставалось, что лечить царя от подагры.