Зови меня Яга

Глава 46

Шум машин оглушил меня и дезориентировал, изо всех сил я вцепилась в металлический поручень, как в единственную опору. Незамерзающий Енисей катил свои чёрные воды под облаками пара – и хотела бы оторвать взгляд от реки, да не могла. Прямо над ухом послышался голос с сильным акцентом:

– С вами всё в порядке, девушка?

Должно быть, я зыркнула совершенно безумным взглядом: молодой таджик в яркой оранжевой робе оскользнулся, попятившись, забормотал испуганно:

– Ляя иляяхэ иллял лаах, – и поспешил прочь от шайтана, принявшего женский облик.

«Прыгай скорее», – послышался шёпот реки, и сердце отозвалось болью, забилось об рёбра, пытаясь вырваться на волю. Стук-стук-стук. Марья-Финист-Радомир.

– Кррррра! – приземлилась прямо рядом со мной крупная серая ворона. А, может, и не крупная, просто распушилась, спасаясь от мороза. Приземлилась и запрыгала по перилам, долбанула твёрдым клювом по руке – даже толстая варежка не спасла. Неожиданная боль отвлекла, ладони разжались, и я потеряла равновесие, упала неловко на тротуар, немало ушибив седалище.

Ворона не улетала, спрыгнув на землю рядом со мной. Птица косилась блестящим круглым глазом, наклоняя голову в очень знакомой манере, и я прохрипела, с трудом разлепив обветренные губы:

– Пава?

Этого быть не могло, да и ворона моя была много старше этой, судя по цвету клюва и оперения. Но странное поведение птицы не давало мне покоя. Она запрыгала прочь, я потянулась за ней. Сначала ползла на четвереньках, потом смогла встать. Замёрзшие, затёкшие ноги словно иголками кололо.

Ворона и привела меня в крошечную квартиру, которая давно стёрлась из моей памяти. Каркнула напоследок и исчезла, смешавшись с вороньей стаей. Я стянула варежки и долго рассматривала свои кисти. На них не было ни морщин, ни шрамов, ни привычного следа от ожога. Чужие, молодые руки.

Скинув куртку, я медленно приблизилась к зеркалу в коридоре, рассматривая отражавшуюся незнакомку. Тёмные волосы до плеч, кожа красная от мороза, но ровная и гладкая. Эта женщина слишком молода, чтобы быть мной. Только глаза, наверное, были прежними – мудрыми, немного уставшими. Один карий, второй свинцово-серый.

«Столько страданий не выдержать человеку», – подумала я и бездумно протянула руку к зеркалу, сочувствуя смутно знакомой девочке за стеклом. Гладкая поверхность немедленно подёрнулась рябью. Я невольно отшатнулась, увидев в зеркале старуху. Только по глазам и узнала её – они снова не изменились. Отражение улыбнулось мне и поманило узловатым пальцем. В голове зазвучал голос:

– Закончи учёбу. Совершенствуй свои умения. Оттачивай их, как воин точит меч. Время ещё есть.

– Время? – я не поняла ни слова из того, что говорила старуха, а она, видно, торопилась, потому что не обращала на меня ни малейшего внимания, всё говорила:

– Раз в году, ровно в этот день, клади под подушку веточку рябины – и будешь видеть их во сне. Легче, когда знаешь, что с родными, даже если они далеко.

– Дети, – прошептала я.

– Может, ещё обнимешь их, – повела бровью старуха и тут же отрезала: – А, может, и нет! Проживи жизнь достойно. Там видно будет.

Я сползла на пол и долго сидела, опустив голову между коленями. Сошла с ума от горя или впрямь видела то, что видела? А четверть века, проведенная в ином мире – тоже пригрезилась? Я сосредоточенно вызывала в памяти образы, стараясь запомнить мельчайшие детали, и понимала, что невозможно было бы придумать нечто подобное.

На кухне раздался стук – достаточно настойчивый, чтобы я поднялась и пошла посмотреть. Ворона барабанила клювом в стекло. Сердце радостно ёкнуло. Я торопливо заглянула в холодильник, отщипнула кусочек сыра и распахнула створку окна. Птица деликатно взяла угощение, а затем поклонилась и протянула мне лапу. Когда увидела это – внутри словно прорвало невидимую плотину: рыдания вырвались наружу одновременно со смехом.

«Моя ворона останется здесь. Не обижай её. Можешь не кормить, хотя, как я понял, тебе нравится угощать птиц?»

– Здравствуй, Пава, – кивнула я и осторожно провела рукой по блестящим перьям, прежде чем закрыть окно. Предстояло немало работы – как продолжить учёбу после академического отпуска, напрочь забыв всё, чему тебя учили?

Щелчок – и на плите заплясали голубые огоньки. Я несколько раз включала и выключала горелку, завороженная простотой этого действия, прежде чем поставила, наконец, чайник греться. Взяла в коридоре пуховый платок, закуталась зябко – холод проник до костей, пока стояла на мосту неподвижно. Усмехнулась горько и поняла – справлюсь. Всё, что мне нужно, есть в книгах, бери, да читай. Люди просто забыли, как им повезло.

Нужно продержаться ровно год. Тогда станет ясно, можно ли верить словам старой Яги. Работу легко найти в городском морге, там вечно текучка санитаров, а остальное время посвятить учёбе. Допив чай, я взяла с тумбочки у пустой детской кроватки телефон бесплатной психологической помощи. Свою потерю я отгоревала давно, но мне нужно было поговорить с человеком, что не будет удивляться странностям речи – вспомнить, как звучит современный язык.

В институте моё рвение было воспринято с пониманием. Все думали, я так пытаюсь отвлечься, и были правы. Это был мой способ сохранить разум. Лечебный факультет с отличием, ординатура в хирургии. У меня не было ни мужа, ни детей, ни друзей, ни даже кошки. Только рвение к учёбе. Работы я не боялась и со временем заслужила уважение в местной больнице. Сначала моё тело было мягким и слабым, даром что моложе. Но долгие прогулки и клуб альпинизма со временем исправили ситуацию к лучшему. Дарья стала жилистой и выносливой, как Яга.

Единственное, чего мне порой не хватало – умения держать язык за зубами.

– Каждый человек важен, – рявкнула однажды я, услышав, как начальник распекает коллегу своей любимой присказкой – незаменимых людей, мол не бывает.

– Не лезь, Гаврилова, – осадил меня он, но никакого наказания не последовало.

Отпуск я всегда брала в феврале – неделя в самый непопулярный месяц, мне не отказывали. И каждый год я клала под подушку веточку рябины, чтоб хоть одним глазком побывать в своем тридесятом царстве. Я видела, как сын, выросший на редкость красивым юношей, оборачивается соколом. С радостью дождалась возвращения Первуши из Поднебесной – боялась, что останется там, с хитрым стариком Лю. Видела детей Василисы и свадьбу своей дочери, прозванной Марьей Моревной.

Очнувшись, торопилась записать увиденное – чтобы ни одна мелочь не ускользнула, не потерялась в памяти. Я знала, что это не просто сон. Веточка рябины неизменно исчезала, а вместо неё под подушкой лежал маленький предмет из другого мира – я бережно хранила эти свидетельства, понятные мне одной.

Но и без записей я помнила самый первый свой вещий сон – когда верила и не верила, что увижу родных. За окном бушевала февральская вьюга, но, едва голова моя коснулась подушки, я окунулась в тёплый август. Я была ничем и никем – незримым наблюдателем, лёгким ветерком, но я была рядом с ними. Птицелов стоял на коленях перед каким-то росточком, а бледная Марья, вытянувшись в струнку, кажется, едва сдерживала слёзы. Финист держал её за руку, но она словно не замечала брата.

– Ваша матушка жива – посмотрите. Её яблоня пережила зиму, хорошо цвела, листва крепкая. Яга далеко, но она жива. И любит вас.

Чтобы утешить детей все средства хороши, но возлагать такие надежды на крошечную яблоню, да ещё ожидать, что они в это поверят? Я скептически фыркнула, и Птицелов внезапно обернулся. Он смотрел мне прямо в глаза.

– Что там, отец? – встрепенулся Финист, но Птицелов ушёл от ответа:

– Ты пока не увидишь. Идите, проведайте Забаву. Она горюет не меньше вашего.

Радомир легко поднялся на ноги и быстрым шагом зашагал прочь. Я держалась рядом, изнывая от желания прикоснуться к нему.

– Побудь немного со мной, сельская ведьма, – сказал он хриплым голосом, опускаясь на землю посреди цветущего луга. – Прежде чем улетишь дальше.

– Ты видишь меня? Слышишь меня? – крикнула я, но лишь трава колыхнулась от дуновения ветра.

– Ты моя душа, – произнес Птицелов, глядя на плывущие облака. – Я не вижу и не слышу, но чувствую тебя. Ждал, придёшь ли, и вот ты здесь.

Внезапно он прижал к груди плотно сжатый кулак:

– Не плачь, слишком больно. Я позабочусь о детях. Лети, Яга. Щукины тоскуют по тебе, и Василиса тоже, хоть и не подает виду.