Зови меня Яга

Глава 39

С благоговением Забава рассматривала пузырьки с чернилами, кисти и листы пергамента. Прикоснуться не смела, и я спрятала улыбку. Особым образом выделанная кожа стоила дорого, но не таких баснословных денег, как редкие рукописные книги. На эти деньги можно было купить ещё трех здоровых лошадей, но Птицелов сам сказал – бери, что душе угодно. Много лет я рисовала угольком, да выдавливала буквы на бересте, но настоящих книг не видела вовсе. Впрочем, бересты тоже взяла вдоволь и костяные стерженьки для каждого. Мои дети пока не знали грамоты, но зимой я научу их.

– Забава! Буквам учили тебя? – впервые с момента нашей встречи поинтересовалась я. Девочка покачала головой.

– Ну, так пока от безделья маемся – самое время. С царевной Василисой вместе за учение сядете. А я…, – воображение расправило крылья. – Я напишу лечебник. И поваренную книгу. И про птиц и зверей тоже!

– Нарисуешь коркодила? – засмеялась Забава так радостно, словно моё воодушевление передалось и ей.

– Всех нарисую, – пообещала я. Грудь распирало радостное предвкушение – впервые за долгие годы я не ждала беды, а верила, что теперь у нас с детьми всё будет хорошо.

– Ты опять на базар, тётка Яга? – спросила Забавушка, увидев, что надеваю головной убор и накидку.

– Ненадолго, – кивнула я и вышла из горницы. Открывшийся дар позволял понимать чужую речь на любом языке, только ответить я не могла. Для беседы требовался толмач, но и просто бродить и слушать мне нравилось – границы мира расширялись. Постепенно пришло осознание: здесь в торговых рядах не увидишь невольников, зато в Риме или Константинополе существуют целые рынки рабов. И я ещё была недовольна своей участью, попав из своего мира в этот!

В этот раз я собиралась лишь забрать шарнирные ножницы, изготовленные специально для меня по особому заказу, но идти к нужной лавке не отвлекаясь было попросту невозможно. Пава сидела на плече – толпа давно её не пугала, а мне так было спокойнее.

Ворона сорвалась в полёт внезапно, издав крик, непохожий на карканье. Цепкими коготками зацепила чью-то шапку, скинув её наземь, и в толпе послышался возмущенный ропот. Голоса людей звучали приглушенно, словно я слышала их через окруживший меня купол. Соловей так и не наклонился за своей шапкой – замер, увидев меня, хотел отвести взгляд, но не мог. Шаг за шагом я подходила всё ближе, и позабытая боль пронзала мою ступню, заставляя прихрамывать сильнее обычного.

Татарин, наконец, сбросил оцепенение, стал отряхивать шапку, заозирался вокруг, и я на секунду подумала – сбежит. Пава вернулась ко мне на плечо, рассматривая Соловья то одним, то другим блестящим глазом, и он сплюнул на землю с досадой, сказал, растянув губы в хитрой улыбке:

– Яга! Рад, что ты жива.

Ложь! Он не был рад. Я подошла вплотную и оглядела с ног до головы, наслаждаясь запахом его страха. Что-то звериное заворочалось внутри, требуя убить врага, но разум был сильнее инстинктов.

– Соловей. Идём со мной, поговорим. Нам с тобой есть, что вспомнить.

Неужели одежда так меняет облик человека, размышляла я по дороге в корчму. Не будь со мной Павы, могла бы пройти мимо, не узнать. Да и я, должно быть, выглядела иначе, чем помнил мой старый знакомец.

– Знаешь ли ты Боз-Каскыр-хана? – не стала ходить я вокруг да около. Соловей кивнул, настороженно уставившись на меня.

– Хочу, чтобы ты передал ему кое-что. Скажи хану так: если он придёт с мечом на эти земли или предаст союз с Иваном, я, Яга, убью его.

– А кто ты такая, Яга? – скривился Соловей, но я была спокойна.

– О том пусть Волк судит сам. Я не могу остановить его воинов, я не могу защитить народ, но его я убью – его одного, так и передай.

Татарин хлопнул руками по столу, и на нас обернулись люди. Подождав, пока все снова займутся своими делами, Соловей прошипел:

– Если скажу такое хану – не уйду живым!

Я пожала плечами:

– Если не скажешь – дольше не проживёшь, певчая птичка.

Соловей смотрел на меня со странной смесью ненависти и страха, я же чувствовала лишь сожаление. Зачем так сложились наши судьбы, ведь мог бы он оказаться благодарным и честным, принести мне шелковых нитей и защищать царевича в бою. Не оказался. Я выбросила руку и щелкнула пальцами у него перед носом – и в тот же миг его рукав окрасился кровью, струящейся из левого плеча.

– Хватит! – крикнул Соловей, зажимая левую руку правой. – Я понял.

– Тогда в добрый путь, Бюль-бюль, – сказала я, поднимаясь из-за стола.

– Не страшно угрожать хану, ведьма? – донеслось мне в спину, но я не стала ни отвечать, ни оборачиваться. Я больше не боялась – ни его, ни кого-либо другого. Ладонь непроизвольно накрыла низ живота. Новая жизнь, зародившаяся внутри, делала меня сильной и бесстрашной – хотя я искренне надеялась, что о нашем разговоре с Соловьем не узнает Птицелов. Вот кого стоило опасаться.

Добрыня смотрел на ладный терем, словно по волшебству выросший посреди глуши и не мог поверить, что сам приложил руки к его созданию. Он всё вспоминал того старика, что ждал их, сидя на бревнах. Откуда-то ведь знал, что Птицелов появится, да не один.

– Наконец-то, – проворчал дед. – Заждался я тебя, Радомир, заждался.

Птицелов смущенным не выглядел – крепко обнял седовласого, представил мальчишек, поклонившихся в пояс.

– Что смотришь, воевода? – поднял старик кустистую бровь, зыркнул молодым зорким глазом. – Дуб это, дуб. Доски – лиственница.

– Да быть не может, – пробормотал тогда сам Добрыня, глядя на окоренные, ровные брёвна. Столько столетних дубов попросту не могло оказаться здесь.

– Власий меня в народе кличут, – улыбнулся дед, кажется, довольный произведённым эффектом. – Подсоблю вам маленько.

Он повернулся к птичьему колдуну и, нахмурившись, заявил:

– Хотя, как вспомню, сколько лет ты шатался по свету, аж злость берёт. Особенно те несколько лет в Поднебесной. Боялся, там и останешься.

Птицелов тогда промолчал, виду не подал, и Добрыня про себя его одобрил. Уважает старших, не ерепенится при мальцах, хотя видно, что внутри взъерошился весь.

– С чего ты взял, что я опять не отправлюсь туда? – спросил только Радек, когда Власий пришёл попрощаться – пора ему, мол, дела не ждут. Старик в ответ усмехнулся:

– Дом строит мужчина, но очаг в нём бережёт женщина. Поглядим, как справится твоя Яга в одиночку.

– Она не останется одна, – крикнул Богдан, и тут же спрятал багровое лицо за шеей коня под суровым взглядом Птицелова.

Странная это была семья, но назвать их по-другому у Добрыни язык не повернулся бы. Семья и есть. Он смотрел на их жилище, необжитое, пахнущее деревом, и вспоминал свою жизнь – длинная она была и славная, чего Бога гневить. Но смутная тоска всё равно ползла в душу. Лето закончилось, впереди осень, а там и зима – вот и у него в жизни нынче осень.

Подошёл колдун, встал рядом молча. Другой бы хлопнул по плечу, али пошутил весело, но только не Птицелов.

– Завидую я тебе, – признался Добрыня, и на душе стало легче.

– Отчего же сам не возьмёшь жену, воевода? – спросил колдун, и Добрыня крякнул:

– Стар ужо!

– Стар, но крепок, – пожал плечами Радек. – А, впрочем, дело твоё. Пора возвращаться. Поедешь вперёд, мы с Перваком догоним, а Богдан здесь останется, присмотрит.

– Да хоть все оставайтесь с медведями обниматься, – рявкнул, не сдержался Добрыня. Сам себя укорил за грубость, только отвык он от того, чтоб указывал ему кто-то. Даже Берендей не приказывал – просил, советовался, и дочка его названая – так же. А тут поди ты.

Мерная поступь коня успокаивала, и к исходу дня гнев покинул богатыря. Он устроился на ночлег с мыслями, что снять с себя ненадолго и кольчугу, и ответственность было приятно. Не утомился он, а отдохнул душой и телом в странных этих краях – мозоли от топора не в счет, заживут быстрее, чем он вернется к царскому двору. И на следующее утро Добрыня не спешил в дорогу – глядишь, и правда догонят колдун с отроком.

Многолетний опыт не подвёл воеводу – хоть и поздно, но заметил он, что непривычно тихо вокруг, царапнула смутная тревога. Свистнул стремительный ястреб – и упал, насквозь пронзённый стрелой. Следом послышался треск веток – падал вниз и стрелок, захлебнувшись собственной кровью. У него стрела застряла в шее.

Добрыня соскочил с коня, сдернул висящий щит, а рука сама потянулась к топорику у пояса, не к мечу. В лесу сподручнее, да и метнуть можно. Напряглись мышцы и быстрее застучало сердце – воевода готов был встретить врага. Но из-за деревьев показался Птицелов. За ним шёл, нервно озираясь, бледный как мел Первуша.

– Будь здоров, – кивнул колдун, снял тетиву с лука и наклонился над убитым. Убедившись, что тот не дышит, повернулся к мальчишке:

– Оружие сними, прибери. Стрелу мою тоже. Похорони, как сумеешь, и возвращайся к брату. Дорогу найдёшь?

Первак с усилием сглотнул, кивнул, подтвердил дрожащим голосом:

– Найду.

Лицо Птицелова немного смягчилось:

– Сойка выведет, если заплутаешь. Ждите нас с Ягой. У Власия безопасно.

Добрыня ждал хоть каких-то объяснений, не задавая вопросов. Одно ясно: если бы не птица, стрела досталась бы ему.

– За лошадью вернуться надо, идёшь, воевода? – позвал его колдун, и Добрыня, с сочувствием обернувшись на Первушу и навьючив обратно щит, пошёл следом.

– Спас меня, значит? – не выдержал Добрыня, поскольку его спутник упорно молчал.

– Не благодари, – сухо ответил Птицелов.

– Поэтому меня отослал?

– Он не решился бы напасть, будь нас трое, – неохотно объяснил колдун. – Главной задачей было следить и докладывать. Но боярин щедро вознаградил бы его, не вернись ты обратно, вот и не удержался, решил попытать счастья.

– Кто? – только рыкнул Добрыня как рассерженный медведь.

– Горислав. Боги не дали ему сыновей, и с появлением Василисы…

– Бог един! – перебил воевода Птицелова, и тот устало вздохнул:

– Как скажешь.

– Мы с боярином бок о бок бились, слышишь? Думай, на кого наговор творишь!

Птицелов вдруг остановился и посмотрел на Добрыню ледяными серыми глазами – и взгляд его показался воеводе не вполне человеческим. Раздражение уступило место опасению, а колдун заговорил:

– Я не позволил убить тебя только затем, чтобы ты продолжал защищать ту девочку, Василису. Мне безразличны вы оба, но моей женщине – нет. У Яги оказалось много воспитанников, а я сделаю всё, чтобы она не расстраивалась.

Добрыня не нашёлся, что ответить. Птицелов слегка прищурился и добавил:

– Вы, люди, все одинаковые. Китайцы, тюрки, русы, латиняне – мне, в сущности, всё равно. Я тебе не друг и не брат, воевода. Будь осторожнее впредь.