Целестина

2

Целестина стояла перед шестиугольной башней Хоральной синагоги и не могла двинуться с места. Синагога в гетто не попала. Значит, оттуда вынесли всё, что имело какую-то ценность. Сейчас она заперта, а у ворот немецкий часовой. Говорят, там хотят устроить склад вещей, найденных в брошенных квартирах. Сейчас, во время войны, каждая иголка на счету.

Может быть, туда по незнанию уже притащили что-то, полезное для Тайны?

Нет! Нечего даже пытаться туда лезть. Шлёпнут даже без трибунала. Найти в покинутых квартирах что-то полезное куда сложнее, чем подстрелить слишком любопытную гимназистку.

Надо было идти в другую сторону. Целестина развернулась на каблуках и отправилась к ближайшим воротам, что вели в гетто. Когда она проходила под воротами, ей показалось, что под верхней перекладиной сверкнула кромка ножа гильотины.

Огороженное брестское гетто ещё не успело измениться по-настоящему. Даже тротуары были чистые, без обломков. А вот в стенах домов были и выбоины, и проломы, кое-как заделанные жителями. Новая городская администрация не спешила им в этом помогать.

Раввин Хацкел Соловейчик нашёлся в благотворительной кошерной столовой. Он по-прежнему был молод – но невзгоды уже наложили на его лицо маску сурового утомления. Одет, как и положено, в короткое пальто и ритуальную фиолетовую шапочку. А кисть левой руки почему-то перебинтована. Перед ним стояла тарелка с подобием супа – мутная вода и половинка картофелины.

Целестина опустилась на лавку напротив. В столовой царил иноязычный гам, так что на ухоженную гимназистку никто даже не обратил внимания.

– У вас настолько плохо с едой? – спросила Целестина.

– Пока не настолько, – ответил Соловейчик, – но мы привыкаем. Картошки на одного жителя гетто уже рассчитано в полтора раза меньше, чем на обывателя вроде вас. Хлеба столько же, но его не выдают.

– Хлеба и в городе нет. Пекарни стоят холодные. Мука закончилась, а мельницы не запускаются.

– Мельницы рано или поздно заработают, – произнёс раввин, – но хлеба в гетто больше не станет.

– Вы думаете, они всё-таки будут истреблять евреев?

– Беженцы рассказывали: сначала немцы просто надеялись, что евреи уедут – в Палестину, Америку, Россию, ещё куда-нибудь, поэтому сперва ограничились погромами, а вместо этого начали расширять жизненное пространство. И когда удалось проглотить Польшу – оказалось, что нас много, слишком много, чтобы прожевать и переварить. Нет ни одной страны мира, готовой принять столько беженцев. Поэтому – да, ты угадала правильно. На этот раз евреев истреблять будут.

– Но ведь в прошлую войну вас только грабили!

– В прежние войны солдаты грабили вообще всех. Потому что солдат призывают много, а трофеев на всех не хватает.

– Но всё равно, в прошлую войну людей не истребляли. Бабушка рассказывала, что даже в лагеря сажали только тех, кто внушал подозрение.

– Прошлую войну немцы проиграли. Они не хотят допустить, чтобы это повторилось. Поэтому под подозрением теперь каждый. Вот, взгляни-ка.

Он достал из кармана сложенный вдвое листок бумаги. Верхушка листка была оборвана. Целестина пригляделась и поняла, что это только вторая страница какого-то документа.

Печатный текст был набран польской латиницей, но по-русски. Кажется, тот, кто это набивал, пытался изобразить местное белорусское наречие. Но владел им настолько плохо, что всё равно получился корявый русский.

«…эта этнографическая земля населена в Бресте-над-Бугом 45 %, а в округе 90 % беларуссами, которые переносили в своей истории неслыханный гнёт Польши и затем большевистской еврейской банды.

Большевистское сатанинское правительство было полностью уничтожено немецкой непобедимой армией и уже не вернётся. Но на земле Брестчины остались поляки, переселенцы-колонисты, члены различных антигерманских, польских организаций. Они самовольно взяли в свои руки в первые дни выступления немецких войск местные административные учреждения и стремятся таким образом учредить будущую еврейско-английскую Польшу.

Поляки заняли все административные учреждения как в Бресте-над-Бугом, так и в округе. Они работают в духе Сталина и Сикорского, имеют свои секретные организации и ведут дерзкую, наглую и беспощадную войну с беззащитными белорусами, автохтонным населением этой этнографической области, поддерживают евреев и планомерно и мстительно вредят немецким интересам. Происходят такие инциденты, как аресты людей за то, что они разговаривали по-белорусски.

Мы нижайше просим вас о замещении вражеских польских элементов героическими беларусскими патриотами во всех административных учреждениях. Список патриотов-беларуссов, равно как и список евреев, коммунистов и антигерманцев из числа поляков г. Брест-над-Бугом готовы предоставить по первому требованию.

Патриоты Крывии-Беларуссии».

– Это что за крывь такая? – спросила Целестина.

– Это слишком по-русски написано, – ответил раввин. – А русский язык не перестаёт меня удивлять. Я не могу объяснить тебе это слово, но оно точно не из иврита. И я могу только надеяться, что ты понимаешь это слово намного лучше меня.

– Не припоминаю такого слова даже по-русски, – неуверенно сказала гимназистка. – «Вкривь и вкось» – знаю. «Кровь» – знаю. А тут какая-то «крывь». Может быть, они хотят сказать, что белорусские патриоты тоже хотят крови?

Раввин опустил морщинистые веки, глубоко задумался и только потом произнёс:

– Ты разгадала всё верно. Именно крови они и хотят. Поверь нашему двухтысячелетнему опыту рабства, плена и изгнания.

Целестина в бессилии смотрела на листок бумаги.

– Почему они так похожи? – спросила она.

– На кого.

– На этих, кто немецкие учебники пишет.

– Потому что хотят быть не хуже немцев.

– Как вы думаете, чего добивается магический круг, который устроил по всей планете такое.

– Национальное возрождение, никакой магии. Всех потянуло в свою Палестину. Всем захотелось очистить её от филистимлян и прочих амаликитян, а заодно расширить границы, добавить жизненного пространства. Ведь каждому народу обещали землю от Нила до Евфрата, а не те полосочки, которые ты видишь на карте.

– Но убивать-то зачем! Людей можно послать на работу, даже в армию нанять. Я уверена, многие пойдут. Людям нравится грабить и убивать.

– Ты рассуждаешь разумно. И именно поэтому ошибаешься. Людям, конечно, нужны хлеб и свобода. Но добыть их непросто. Ещё сильнее людям нужен Гитлер. Ты даже представить себе не можешь, как много людей нуждается в Гитлере. И как одному человеку пойти против этих людей?

– Я слышала, достаточно десяти праведников, чтобы спасти целый народ.

– Верно. Но в Содоме не нашлось десяти праведников. Не найти их и в Бресте-над-Бугом.

– Но здесь до сих пор есть честные люди. Есть даже порядочные!

– Есть, но они ничего не решают, – раввин смотрел куда-то в сторону, хотя там была только грязная стена барака. – В Германии тоже есть праведники. В Германии есть даже хорошие психиатры. Но они ничего не решают. Если бы они что-то решали – Гитлер просто не смог бы оказаться у власти.

– Может, они просто не успели заметить, что он болен?

– Ты юна и наивна, Цеся. Ты видела зло, но не видела безумия. Человек одержимый не может скрыть одержимости, потому что сам демон его и ведёт. С Гитлером – та же история. Этот полуграмотный ефрейтор может приказывать фельдмаршалам и генералам только потому, что весь народ обезумел. Он обещал, что не будет забастовок, – и добился этого запретом на забастовки. Он обещал новые дороги – но у народа нет автомобилей, чтобы по ним ездить, и нет денег, чтобы купить его «народный автомобиль». Его не возненавидели только потому, что ненавидеть евреев – и проще, и безопасней. И он так и будет тащить страну от одного безумия к другому, чтобы даже его ближайшие помощники не успевали опомниться.

– Но почему простые люди ему верят. Они же видят, что его обещания никогда не сбываются.

– А почему вы, в гимназии, ходите на занятия? Ничего другого не остаётся, вот и ходите. А Гитлер уже сам своё главное обещание. Не важно, если с расцветом не получилось. Не важно, что жизненное пространство на востоке едва освоили сами русские, хотя живут тут столетиями. Но зато Гитлер освобождает людей от химеры, именуемой совестью, – и очень успешно. А когда человек свободен от этой, как они говорят, химеры – какое ему дело до расцветов и жизненных пространств?..

– Нет, этого не может быть! Они слишком хорошо воюют. А сумасшедшие, даже пьяницы, они… ну, глупые.

– Бред бывает и индуцированный.

– Что это значит? Это какая-то математика.

– Нет, медицина. Я думаю, ты знаешь, что такое понос. Он бывает, если желудок расстроен. Но если вооружиться кружкой Эсмарха и организовать весёлую клизму, то понос начнётся, даже если с желудком всё в порядке. То же самое можно сделать и с бредом. Ты, наверное, слышала, что, когда человек сходит с ума, домашние сперва не замечают, а потом ещё очень долго продолжают верить в его россказни. Современные политики многому научились в сумасшедших домах. Достаточно сильный оратор может заразить своим бредом целую площадь. А если есть радио – то и страну.

– По-вашему, мы во власти безумца.

– По-моему, весь мир сейчас во власти безумцев. Что фашизм, что национал-социализм, что марксисты-ленинисты, что американский путь, что националисты всех оттенков, что сионисты – одна болезнь, только фабулы бреда отличаются. Как в сумасшедшем доме – одного преследуют масоны, другого – марсиане, а больны – все.

– Жестоко вы. Про сионистов. Я думала, вы тоже за них.

– Ты считаешь их умными, потому что мало с ними разговариваешь. А вот поговоришь с сионистом и понимаешь – государство им нужно именно для того, чтобы отвести евреев от Торы. Мир заболел, Цеся, и никакое кровопускание его не вылечит. Ты ещё увидишь, как сползёт с мира эта маска деликатного – как сползают с тяжелобольного старика все его прежние хорошие манеры. Генералы будут умолять, чтобы им разрешили убирать навоз, а на профессорах математики будут испытывать тифозных вшей.

– Мы с бабушкой можем вам как-то помочь?

– Нет. Но я вам помочь могу.

Раввин огляделся, убедился, что никто не смотрит, и нарисовал над столом букву. Палец даже не касался поверхности, чтобы не осталось никакого следа. Потом нарисовал ещё одну, похожую. Потом пауза. И третью, которую иногда знают даже люди, которые мало что знают об иудейской культуре.

– Ты понимаешь, что это значит? – спросил Соловейчик.

– То, что вы написали, читается, кажется, «амет», – сказала девушка, – или «эмет». Но я не знаю, что значит это слово.

– Это слово означает «истина».

– Спасибо, буду теперь знать. Но мне кажется, знать одно слово на классическом древнееврейском недостаточно, чтобы продвинуться в Каббале.

– Каббала сейчас не поможет. Ты слишком юна, и мы не можем ждать, пока тебе исполнится тридцать пять лет. Запомни то, что ты видела. И примени, когда придёт время.

– Как же я применю, если я не понимаю?

– Понять истину до конца всё равно невозможно. И ты поймёшь, когда будет надо. Двое уже на посту, а ты приведёшь третьего.

– Где этот пост?

– На чердаке.

– А чердак?

– Там, куда сейчас никто не решится войти. Второй слева. Напротив мёртвых.

– Я не понимаю, о каких мёртвых вы говорите.

– Если ты хорошо всё запомнила, то узнаешь это место, когда там окажешься.

– А нельзя ли сказать яснее?

– Я следую истине.

– А что если я что-то перепутаю?

– Это несложно проверить. Если ты всё сделаешь в соответствии с истиной, городу будут даны три знамения.

– Истина у вас какая-то слишком сложная, до синяков на мозгах. Словно пророчества Даниила или ещё кого-то загадочного. Наговорили много – и ни за что не поймёшь, что хотели сказать. Может быть, про пряник, может быть, про мельницу, а может – от жилетки рукава.

– Скажи, ты читала Библию? – вдруг спросил раввин.

Целестина опустила длинные ресницы.

– Не всю. И только на польском.

– Это не важно. Помнишь, что фараон сказал Моисею и Аарону?

– Он им много чего говорил.

– Фараон сказал: «Сделайте чудо для себя». Но почему – для себя? Разве не правильнее было фараону попросить: «Сделайте чудо для меня»? Ведь это он, фараон, хотел посмотреть, способны ли они сотворить чудо.

– Может быть, это что-то с глаголами в древнем языке? – предположила девушка. – Древние языки – они не такие, как теперешние.

– Ничего подобного. Разгадка проще. Фараон сказал «сделайте чудо для себя», потому что хотел, чтобы они совершили по-настоящему невозможное. Самый жалкий фокусник из бродячего цирка способен прямо на твоих глазах сделать что-то совершенно невозможное. Если ты успела сходить на единственный брестский концерт этого беглого менталиста Вольфа Мессинга, ты хорошо понимаешь, как легко одурачить толпу. Но для самого фокусника в том, что он делает, нет ничего чудесного и невозможного. Трюк потому и трюк, что не может не получиться. Фараон имел в виду, что не желает видеть базарных чудес. Он хочет видеть настоящее чудо, на которое способен лишь Господь, – чудо, которое удивит и ужаснёт даже самих Моисея и Аарона.

Целестина помолчала, переваривая этот урок.

– В этом определённо есть мудрость, – сказала она, – но я всё равно ничего не понимаю.

– Я не могу говорить понятно, – ответил раввин, – потому что ты тоже беззащитна. Тебя могут схватить, начать допрашивать. Я не могу допустить, чтобы ты поняла. Потому что если ты поймёшь – то поймёт и дознаватель, и его начальник, и комендатура.

– …А потом и сам фюрер.

– Фюреру, может быть, не доложат. Но меры примут.

– А если они примут меры – вам конец?

– Это не так важно, – отмахнулся раввин. – Если они примут меры – всему миру конец. Вот почему я говорю об этом с тобой, а не с моим народом. И если один и тот же Бог, в которого верим и я, и ты, нас не оставит – ты сможешь сделать невозможное. То, на что не способна даже твоя бабушка.

– Почему вы в этом уверены?

Раввин произнёс что-то нараспев на священном языке. Потом спохватился и добавил по-польски:

– Я хотел сказать, что я в этом уверен, ибо знает Господь путь праведных. А путь нечестивых – погибнет.

Целестина поднялась. Что-то внутри подсказало ей, что разговор на сегодня закончен.