Целестина

4

Голем жил и двигался – значит, раввин не ошибся с заклинанием оживления.

Но, видимо, что-то напутал при сборке, потому что ног у Голема так и не получилось. Его тело венчала голова, из-под головы росли руки – но туловище так и осталось неровно слепленным усечённым конусом, который просто полз через Широкую улицу, словно огромная шахматная фигура.

А ещё – он постоянно рос. Втягивая из земли всё вперемешку: песок, перегной, обломки мостовой.

Когда голем поравнялся с заколоченной ешивой, он был уже ростом с неё. А его руки легко расшвыривали и мотоциклы, и грузовики.

Рот так и остался закрытым и слипшимся, глаза горели бесстрастно, как прожектор локомотива. Но он явно знал, куда двигаться. И двигался в самую слабую точку Вермахта – к бывшей гимназии имени Траугутта.

Участники банкета выбрались в вымощенный трилинкой проём между так и лежавшим в руинах ликёроводочным и гимназией.

– Где же транспорт? – спросил Муссолини. – Нам же не придётся спасаться пешком?

С транспортом была беда. Улица Мицкевича всё так же забита грузовиками и подводами, а на Каштановой пусто. Только чуть дальше, на рельсах, громоздились вагоны, теперь бесполезные.

Двое эсэсовцев втащили в переулок мотоцикл. Муссолини тут же полез в коляску. Но Гитлер только сдержанно кивнул и зашагал в сторону улицы Мицкевича, навстречу голему.

– Мой фюрер, куда вы?

Гитлер шагнул наружу.

Голем был уже виден. Глиняная тварь двигалась за русской гимназией, огибая православную церковь с нелепыми жёлтыми луковицами. Руки его рвали и крушили. Причём в уничтожении был свой изощрённый замысел. Он ломал только армейские подводы.

Гитлер видел дальше и чувствовал острее – именно это чутьё и поставило ветерана-ефрейтора выше боевых генералов и опытных политиков. Там, за его спиной, в переулке, видели только опасность. А он понимал, что наступил тот самый момент, который решает исход войны.

Казалось, никто из людей не может остановить эту ожившую башню из суровой, глинистой почвы. Любой демократически избранный президент от такого сбежит. Даже большая часть королей решили, что их долг перед отчизной – сделать так, чтобы у отчизны остался живой король.

Но именно этим вождь и отличается от обычного правителя. Вождь не бежит от опасности. Вождь указывает новый путь, новый, подчас невероятный способ победы над силой, которая любому покажется непреодолимой. Именно поэтому вождь достоин править – и именно поэтому результаты его правления всегда настолько невероятны.

…Вот оно!

Послышался гул. Низкий и пугающе знакомый – так что даже те из жителей, кто высыпал посмотреть на голема, брызнули врассыпную, скрываясь в подвалах и погребах.

Это был снаряд одной из тех самых тяжёлых мортир. Мортиру вытащили на Пулавского, как раз к обгоревшему дому Крашевских, а наводчик отдавал команды с купола Госбанка.

Снаряд пролетел над клёнами – и врезался в правое плечо голема. Голем содрогнулся, его правая рука полетела в сторону, оторванная чудовищным ударом, и с лютым хрустом рухнула поперёк улицы Третьего мая.

А из культи хлынул загоревшийся бензин. Как он попал внутрь голема – знают одни только ангелы. Даже его пражский собрат работал на Духе Божьем, а не на нефти или дровах. Возможно, он заглотил это из подвод, которые громил на Широкой и возле рынка. А может быть, втянул в себя вместе с землёй чей-то подземный запасец, которым ушлый хозяин втридорога снабжал оккупационную армию. Мало ли какие секреты хранила подозрительно невинная, поросшая зелёной травкой пустошь возле дома Кастрициана Базыки…

Но в одном нет сомнения – из голема хлестал бензин и этот бензин загорелся.

На другой стороне улицы Мицкевича занялись крыши деревянных домов. Они обваливались с громким треском, расцветая фейерверками золотых искр.

А голем продолжал двигаться на гимназию, всё так же неумолимо.

Но спасение всё равно было. Куда более надёжное, чем мотоцикл. Даже сейчас, когда голем свернул уже на Мицкевича и был размером с четырёхэтажный дом, спасение всё равно было.

– Спасение есть, – произнёс фюрер и указал рукой на юг. На первый взгляд, с той стороны была всего лишь почти не тронутая войной двухэтажная застройка. Офицеры щурились, недоумевая, что имеет в виду вождь.

А между тем именно там, скрытые за домами, громоздились целые кварталы гетто, окружённые колючей проволокой. Именно там можно было найти спасение.

– Евреи! – провозгласил фюрер. – Вот кто за этим стоит! И они же могут это остановить! Голема придумали евреи, чтобы никто не смог изгнать из Праги, никто не мог помешать планам чудовищного Кагала Пражского Кладбища! А значит, только евреи знают, как его уничтожить! Вот она – главная тайна! Вот зачем я приехал в этот город! Нужен еврей! Это и есть завет существования тысячелетнего Рейха! Хотя бы один еврей! Найдите еврея – и Рейх будет спасён! Найдите еврея – и мы положим конец еврейскому засилью, еврейской лжекультуре, еврейскому яду, отравляющему силы арийских народов! Найдите еврея, который знает, – и мы будем спасены!

(…Возможно, вы читали в учебниках, что за убийством Гитлера стоял целый заговор, но главную работу сделала польская гимназистка Целестина Крашевская из Бреста-над-Бугом. В белорусских учебниках её национальность обычно опускают и называют просто национальной героиней, в надежде, что одуревшие к десятому классу школьники не будут задавать неуместных вопросов. Мало ли какими диковинными именами пользовались наши предки… Но теперь вы знаете – всё, что случилось в тот день на улицах Бреста-над-Бугом, было немного сложнее.)

– Позовите еврея! – кричал фюрер германской нации. Но его некому было услышать.

Но рассчёт мортиры даже и не знал, что фюрер там. И, разумеется, не услышал приказа. Артиллеристы и наводчики знали одно: промахиваться нельзя. Даже ранить нельзя. Голема надо сокрушить сейчас – или конец.

Второй снаряд врывался из мортиры, вспорол листву и врезался голему в голову, под радостные вопли с купола Госбанка.

Глиняная голова раскололась, извергая целый поток жидкого огня. Огонь хлынул прямо в остатки ликёроводочного – а уже оттуда сплошной стеной обрушился на тех, кто всё ещё стоял в переулке.

И всё исчезло в огненном море.