Целестина

4

…Да, вот что имел в виду раввин Соловейчик. «Напротив мёртвых, там, куда сейчас никто не решится войти» – это здесь. Напротив католического кладбища, в колонии Варбурга, выселенной и завернутой в колючую проволоку.

А нужен ей дом – второй слева. Целестина забралась за первый дом, наконец-то выпрямилась, отряхнулась и вошла внутрь.

Девушка зашла сюда первый раз в жизни – но всё равно поняла, что изнутри дом не изменился никак. Видимо, штурм крепости, окружение гетто и разбирательство со старыми семьями вроде Крашевских отняли всё внимание. Колонию успели выселить, но не успели разграбить, так что всё казалось нетронутым. Только люди исчезли, а воздух был спёртый, какой бывает, если долго не проветривать.

Возле люка, что вёл на чердак, не было приставной лестницы. Пришлось спускаться на первый этаж и искать в подполе. Помучавшись, девушка всё-таки втащила тяжёлую приставную лестницу на верхний этаж, добралась до люка, открыла его и смогла выбраться на чердак.

Деревянные балки были похожи на кости скелета, они сходились над головой так, что ей приходилось пригибаться. Куда ни глянь – ящики, банки, сломанный шкаф, покрытые клочьями пыли детские коляски.

То, что она искала, поджидало в самом дальнем углу чердака. Издалека оно походило на большую груду уже подсохшей строительной глины.

Но что делать дальше?

Раввин сказал, что городу будут даны три знамения. Что это за знамения?

Падение крепости? Может быть. Она узнала, что крепость пала, когда уже вышла из гетто.

Пожар в особняке Крашевских? Может быть. Дело было в самом сердце города, в паре шагов от важнейших учреждений, и столб дыма поутру видели многие. По городу поползут самые невероятные слухи.

Полёт гроба Анны Констанции? Он тоже очень заметен. Но – странно! Это выглядит как настоящее чудо для всех, кроме неё самой.

Да, правильно предупреждал её молодой раввин. Для неё, Целестины, это не чудо, пусть она не знает до конца, как работает шаль.

Вот почему, хоть и явились в городе три знамения, и добралась она в нужное место, ближе некуда, Целестина не могла понять, что делать дальше.

Где-то внизу хлопнула дверь.

Девушка не могла знать, кто это. Зато знала, что это – в её доме. И что это невероятно опасно.

Она схватила лестницу и рывками вытащила её наверх. Доски занозили руки, но ей было плевать. Наконец, когда шаги уже зазвучали на лестнице, она устроилась бесшумно положить лестницу и прикрыть за собой люк.

Вот они поднялись. Теперь они на площадке второго этажа, прямо под ней.

Сквозь щель между люком и полом она могла видеть, что их двое. Один – тот самый боров, которого она видела в гетто. Второго Целестина не знала.

Что они собираются делать?

Целестина стояла на четвереньках, не шевелясь и стараясь даже не дышать. Ей нужно было сделать шаг, а потом ещё что-то.

Но – что?

Что за знамения имелись в виду?

– Надо и чердак проверить, – заметил тот, кто был ей незнаком.

– А как тут проверишь? Надо лестницу тащить из первого дома. Поверь моему чутью, ничего там нет кроме старой жидовской дряни.

– Значит, надо принести лестницу. У нас приказ всё обыскать, ты не забыл?

– Знаешь, неохота.

– Герру майору это скажи.

– Ну ладно, – боров вскинул автомат и вдруг направил его вверх. – Я проверю, как мне нравится.

И дал очередь прямо поперёк деревянного чердачного пола.

Целестина не успела даже увернуться. Пулы прошили её в пяти местах одновременно, впиваясь в плоть и разрывая мясо. Её подбросило почти под потолок – а потом швырнуло, окровавленную и нашпигованную свинцом, прямо к подножью того, к кому она пришла. Она не смогла даже вскрикнуть – только чуть-чуть захрипеть и ощутить, что по щекам и шее потекла кровавая пена.

В воздухе оседали деревянные опилки. Целестина смотрела на них и ощущала, как с каждым ударом сердца из неё вытекает жизнь.

Где-то на краю слуха гроб генеральши Крашевской, лишённый энергии полёта, звонко шлёпнулся прямо в липкую яму. 18. Голем и Гитлер 1

26 августа 1941 года Гитлер и Муссолини прилетели в Брест, чтобы осмотреть повторно захваченный город. По одним сведениям, они летели на двух разных самолётах. По другим, против правил, они летели вдвоём на одном самолёте, причём двигатель протекал, так что масло заляпало иллюминаторы и лобовое стекло.

Насчёт того, что было дальше, между источниками больше согласия. Они приземлились на военном аэродроме в Тересполе. Возле аэродрома уже дожидался внедорожник Mercedes Benz G4, новенький и сверкающий.

Прошли те времена, когда хватало охраны из восьми эсэсовцев на заднем сидении и в машине сопровождения. Теперь охрана состояла из «трёх поясов», из которых два были невидимы для самого фюрера. Они должны были перехватывать потенциальные угрозы на самых дальних отступах – и при этом уберечь хозяина от малейших сомнений в том, что народ его обожает. Внешне охранников было не больше десятка. Но каждый солдат города и гарнизона знал, кто приехал, какая награда его ждёт за поимку злоумышленника – и какая страшная кара обрушится на него и родных, если злоумышленник сделает своё чёрное дело.

Неподалёку от крепости стояли, как бы между прочим, несколько осадных самоходных мортир «Карл», похожих формой на металлические бетономешалки, пускай и на гусеничном ходу.

– Эти орудия отлично себя показали при осаде! – отметил Гитлер. – И вообще, наше превосходство в вооружении и обученности войск поразительно. Именно благодаря такой технике наши войска уже достигли Смоленска. Я советую вам, дуче, оставить Эфиопию и сосредоточить все силы на Восточном фронте. Победа уже, можно сказать, неминуема, но кто соберёт её плоды? Только тот, кто вступил в игру раньше прочих.

Завоеватели въезжали в крепость по только что наведённому деревянному мосту через белые Тереспольские ворота. Захваченная и выпотрошенная крепость смотрела на фюрера выгоревшими провалами на месте окон.

Прямо перед тёмным зёвом ворот Гитлер приказал остановить машину. Спрыгнул на землю и взял один, ничем не примечательный, обломок кирпича. Этот обломок должен был стоять на его столе до самого конца войны как напоминание о первом шаге в последнем крестовом походе против большевизма.

Внутри крепости царил ещё больший разгром. Торчали обломки деревьев, посечённых осколками, кое-где в развалинах ещё находили мёртвые тела. Все здания внутри периметра лежали в руинах.

Генерал-фельдмаршал фон Клюге устроил целую экскурсию, показывая трофейную советскую технику и северное укрепление, с которым было больше всего возни. Обсаженную деревьями дорожку прозвали аллеей смерти, ведь именно на ней первую штурмовую колонну буквально изрешетили из противовоздушных пушек – коварные русские догадались использовать зенитки как совмещённые пулемёты.

И фюрер понял, что настало время для небольшой речи.

Какой-нибудь демократически избранный слизняк стал бы восхищаться героизмом солдат и шутить вместе с фон Клюге. Но от фюрера ждут другого. Фюрер должен постоянно указывать дорогу своей нации, вести её в сторону наивысшего могущества и из своих мистических озарений знать то, что не смогли бы угадать даже самые искушённые дипломаты.

Фюрер – говорит. И нет другого голоса, которого следует слушаться… А значит, он говорит так, что всем ясно – он знает, что говорит, знает, как спасти Германию, и каждое его слово становится законом.

Кто-то из подданных рано или поздно усомнится в том, что объявляют по радио. С этим ничего не поделаешь. Но на каждого усомнившегося должен найтись агитатор, который переубедит пусть и не того, кто усомнился, но хотя бы его окружение.

Ему докладывали: в британских газетах всё ещё пишут, больше по инерции, что век катится в тартарары, а в правительствах и международных отношениях всем заправляют теперь даже не пресловутые «триста семей», а разведка и тайные общества.

Но с альпийской вершины своего могущества фюрер понимал, что это не так. Все правители новой Европы, которые чего-то стоили: и он сам, и Муссолини, и низенький паучок Сталин, и даже этот Черчилль, жирный горе-кавалерист и любитель армянского коньяка, – все начинали как журналисты. А вот осколок старого мира дунайский адмирал Хорти и тупой фельдфебель Антонеску двух слов связать не могут – и поэтому ничего не решают.

И даже о могуществе разведок и тайных обществ простые люди узнавали от всё тех же журналистов.

Сейчас надо было сказать несколько слов о любимой 45-й пехотной австрийской дивизии, которая только что вернулась с Елисейских полей. В боях за крепость их потери были наибольшими.

Гитлер не мог нарадоваться на соотечественников:

– Верные национальным убеждениям австрийские немцы в расовых вопросах опережают германских немцев на целых полстолетия! – сообщала утренняя газета. Жестокая борьба, которую нам, исключённым из имперского союза, приходилось вести на границе, где сталкиваются три великие мировые расы: монгольская, средиземноморская и германская, закалила нас и многому научила в расовом отношении. Мы знаем по нашему повседневному опыту, какое влияние оказывают низшие расы на политику и нравственность. И нам есть чему научить даже вас, историков, которые много изучали, но мало проверяли на себе. Например, я абсолютно уверен: если Чингисхан действительно был так велик, каким его изображает история, то он, несомненно, был арийцем, а не монголом!

Потом он приказал показать здание, где был подписан Брест-Литовский мир. Как оказалось, от Белого Дворца остались только огрызки стен и ямы среди обломков фундамента.

– Здание необходимо восстановить. Франция уже принуждена к капитуляции в Компьенском лесу. И этот новый Компьенский мир стёр позор старого. А капитуляция Советского Союза должна быть подписана здесь, чтобы сделать унижение абсолютным. Что касается окончательного мира, то местом его подписания должен стать Версаль.

Потом показался военный комендант.

– В этом городе вы достигли впечатляющего успеха, – с улыбкой сообщил Гитлер, обращаясь к своим фельдмаршалам, – но это только первый шаг к безоговорочной победе нашей армии. Учитывая важность назревающих событий, особенно зиму, плохое материальное обеспечение армии, необходимо в ближайшее время любой ценой разделаться со столицей – Москвой. Я видел эти перехваченные планы эвакуации ставки Сталина в Самару, ещё куда-то на Урал. Это сущая ерунда! Все нити управления Россией сходятся к Москве, а из Москвы – к Сталину. В этом секрет его невероятной власти. Могучий удар, нанесённый по Москве, вызовет неизбежный обрыв коммуникаций и погрузит те территории, которые ещё будут удерживать большевики, в безудержный хаос. Прошу это учесть в ваших исследованиях.

Больше в крепости делать было нечего, и они поехали дальше.

Фюрер уже не сомневался, что поездка на захваченные территории принесёт немало пользы и даст решающие идеи для победы в войне. Он даже начал напевать знакомое по юности, из вагнеровского «Лоэнгрина»: «Прощай! Прощай, о лебедь мой!»

Дальше поехали по Каштановой, между парком и железной дорогой. В здании вокзала ещё зияли пробоины, но пути уже были плотно забиты эшелонами. Попутно комендант города доложил, что формирование еврейского гетто завершено в рекордные сроки.

– Приятно видеть, что после трёх захватов город по-прежнему жив, – заметил Гитлер своему соседу. – И мы не можем допустить, чтобы он серьёзно пострадал. Мы видим, что человеческая культура и цивилизация на всей Земле напрямую зависят от существования арийцев. Их вымирание или упадок снова опустят над земным шаром завесу варварской эпохи. Нас может ждать не просто упадок, а вырождение. А вырождение – это дегенерация. Человек, затронутый ею, опускается в физическом плане до рыб, членистоногих и даже до корненожек, ещё не дифференцировавшихся в половом отношении. Именно в тенденции к вырождению лежат, к примеру, истоки гомосексуализма.