Целестина

3

По дороге к воротам гетто Целестина пыталась осознать всё, что услышала.

Получалось плохо. Бабушка объясняла понятней.

Целестина понимала, что будет нелегко. Настолько нелегко, что даже бабушка едва ли сможет ей помочь в разгадке эдакого шифра. Раввины – великие мастера сбивать недруга с панталыка и выставлять простаков на ветер.

Для начала она решила разгадать небольшой кусок. Что это за место напротив мёртвых, в которое никто не стремится войти?

Крепость? Но судя по тому, что сегодня утром оттуда опять доносилась стрельба, немецкая армия готова на всё, чтобы туда войти.

Гетто? Но беженцы стремятся именно сюда. И даже огороженное, оно не стоит напротив мёртвых.

Может быть, Хоральная синагога? Она оказалась за пределами гетто, его охраняют, туда и правда никто не может войти. И чердак синагоги – важное место, там обычно стоит гениза, куда складывают истрепавшиеся свитки Торы…

Но если разгадка – в синагоге, то где же мёртвые, которые «напротив»? Целестина мысленно представила, что стоит с каждой из шести сторон синагоги, – но так и не поняла, с какой стороны там мёртвые. Или Соловейчик имел в виду, что искать этих неведомых стражей надо уже после того, как в гетто случится бойня?

Нет, всё должно быть проще и не таким кровавым. Может быть, он имел в виду здание ешивы – оно тоже оказалось за границей гетто. А если говорить о мертвецах – может, он намекал на скотобойню за мясными рядами?

На этом месте в рассуждениях вышла заминка. Как ни усердствовала Целестина – она никак не могла вспомнить, действительно ли скотобойня рядом с ешивой, или дальше?

И, если на то пошло, есть ли смысл разгадывать эту загадку, если она, Цеся, должна привести некоего третьего? Может быть, этот третий и скажет ей, куда идти?

Интересно, кто он – этот третий? Андрусь? Сойкин? Какой-то другой загадочный незнакомец?

Её мысли прервал ствол винтовки, нацеленной в бок. Она стояла в тех же воротах, через которые вошла. Но теперь тут был часовой – мордатый, высоченный, похожий на совершенно счастливого племенного борова.

– Стоять! – скомандовал он. – Ты кто такая – монашка, что ли? Пришла добрые дела делать?

– Меня зовут Целестина Крашевская, – ответила девушка, с трудом подбирая немецкие слова, которые прежде видела только в учебниках. – Проживаю на улице Пулавского.

– Ну вот, видишь, имя монашеское. Я угадал. Я людей насквозь вижу!

– А вы, я вижу, охраняете, – заметила девушка, осторожно делая шаг из ворот.

– Совершенно верно.

– Когда я заходила, здесь не было ни охраны, ни предупреждающих табличек и знаков. Если это запрещено, прошу прощения.

– А ты не смотри на таблички, – отеческим тоном произнёс боров, – потому что, если трезво подумать, ерунда это всё. Нам в учебке так и говорили: вы, гарнизонные войска, нужны не для того, чтобы удерживать захваченные города. В настолько глубоком тылу жителям всё равно деваться некуда. Вы нужны, чтобы вешать кого положено и не давать простым людям нормально жить. Чтобы сегодня по улице проезд открыт, завтра он обязателен, а сегодня там опущен шлагбаум, а рядом часовой с винтовкой. Проезд закрыт, ехать нельзя. Ты проезжал тут вчера. Ну и молодец. Вчера было можно, а сегодня уже нельзя. Потому что мы хоть и в тылу, но не стоим на месте. На население опускается паника. Никто ничего не понимает, и все чувствуют себя настолько беспомощными, что готовы слушаться кого угодно. И я горжусь, девочка, правда горжусь. Как один часовой может растоптать и унизить целый город?.. Впрочем, это и не важно. Вот прислушайся. Что ты слышишь?

Целестина прислушалась.

– Ничего особенного не слышу, – призналась она, – и прошу прощения, если это неправильно.

– Вот именно! Ничего особенно не слышишь? А знаешь почему? Потому что наша героическая и непобедимая немецкая армия только что окончательно взяла эту проклятую крепость!

– Вот как! – произнесла Целестина. Она отступила к стене, чтобы не мешать проходу.

Люди входили и выходили из гетто, не обращая внимания ни на часового, ни на его худенькую пленницу.

– Именно так! – провозгласил боров. – А это означает: возможны ответные провокации со стороны недобитых советов. Вот и приказали сторожить выходы из гетто. Нам не сказали, кого искать, но одного бандита уже поймали. Так что шла бы ты лучше делать добрые дела в армейский госпиталь. Там сёстры милосердия всегда нужны.

– Как по-вашему, скоро створки ворот повесят? – спросила Целестина.

– Без понятия. Мне самому сказали сторожить только сутки. А потом на общий сбор, встречать высокого гостя. Работы уйма. Ты же понимаешь, девочка, – всерьёз проговорил мордатый немец, – что иудеи всего мира будут ликовать и петь осанну, если им удастся уничтожить нашего великого фюрера. Человека, чьё учение представляет величайшую опасность для их мирового господства!

– Спасибо, это всё было интересно, – Целестина сделала ещё один шажок. – Я могу теперь идти? Матушка приоресса не велела задерживаться, мне сегодня ещё в сиротском доме горшки отмывать.

– Идите и не забудьте у себя в монастыре помолиться за мою матушку! Её зовут: Мехтхильда Моргенштерн. Из-под Бремена, если это на что-то влияет… 14. Выстрел в сумерках 1

Когда за окнами особняка начали сгущаться поздние летние сумерки, Целестина не выдержала и пошла к бабушке. Уже на пороге стало ясно: что-то не так. Старая Анна Констанция стояла в дальнем краю комнаты, у окна и не отрываясь смотрела в сторону крепости. А возле её опустевшего кресла дымила трубка диковинного кальяна.

– Я была у раввина, – начала Целестина, – он не передал мне ничего. Только три буквы и какие-то пророчества.

Генеральша вздрогнула. Отошла от окна и опустилась обратно в любимое кресло.

– Пророчества я люблю, – сказала она. – Давай, рассказывай.

Целестина пересказала разговор с Соловейчиком. А вот про встречу с боровом, сыном некой Мехтхильды Моргенштерн, не сказала ни слова.

Генеральша слушала очень внимательно. Но когда рассказ дошёл до Моисея и Аарона, замахала рукой.

– Хватит, хватит! Снова наш раввин Мартина Бубера поминает. Как будто нет других знатоков еврейской древности!

– И что ты скажешь, бабушка?

– Что всё это выглядит очень загадочно.

– И что здесь можно сделать?

– Я могу дать тебе учебник классического древнееврейского языка. Но я не могу тебе обещать, что ты сможешь прочитать Ветхий Завет в оригинале.

– Он настолько сложен?

– Он очень простой. Эти книги слушали городские торговцы и пастухи с холмов. Но ты просто не успеешь. Время слишком ускорилось. Вон, третья справа на второй сверху полке в самом крайнем шкафу.

Целестина осторожно сняла книгу с полки. Не очень большой томик был переплетён в кожу цвета вина, на обложке не было ни названия книги, ни автора.

Девушка открыла на середине и замерла, заворожённая зрелищем: чёрные паучки букв еврейского алфавита среди строк, набранных привычными польскими буквами.

– Она не подписана, но читай осторожно, – посоветовала бабушка, – а то могут отправить в гетто – и больше не выпустят.