Дорога стали

Морхольд и Даша

Результат бритья его никак не устраивал. Найти хотя бы одну кассету к станку казалось уже нереальным. А вот опасные бритвы сталкер не жаловал. — Ты меня сейчас насквозь проткнешь глазами.

— Мы идем в пустошь. Зачем мыться? Запах же свежий, зверье набежит?

— Оно и так прискачет, не переживай… — Морхольд намылил шею и принялся скоблить кожу еще раз. Лицо брить не стал, мошки хватало, отросшая щетина лишь в помощь от ненасытных мелких кровопийц. — А помылась ты и оделась во все чистое, как и было тебе сказано, из-за гигиены. Понимаешь, ма филь?

— Э?

— Тьфу ты… Ладно, не обращай внимания. Говорю тебе, девочка, что не приведи Ктулху, и тебя ранят, то что? Именно, Дарьюшка, надо, чтобы как можно меньше грязи попало в твою кровь. Ты абсолютно верно подметила, что делает тебе честь, основную особенность планируемого вояжа. Пустошь, а именно она ожидает нас впереди, как-то не наполнена аптечными пунктами и лазаретов там нет. И даже доктор Айболит не встречается.

— Я слышала только про Машу-санитарку.

— Маша-санитарка, Дарья… — Морхольд провел ладонью по шее и вздохнул. Гладко выбрить так и не вышло. — Маша-санитарка это байка. Сказка, легенда и все прочее. И ладно бы, если бы наша, местная.

— Она есть. — Дарья пожала плечами. — Ее видят, и…

— Согласно поверью, моя девочка, Маша-санитарка, если так можно выразиться, проживает между Кинелем и местом нашего назначения. Говорят про молодую девочку врача, в Войну пытавшуюся спасти раненых. А раненые забот не оценили и ее, само собой, огуляли. Неоднократно, с огоньком и изюминкой. От этой самой изюминки она наложила на себя руки. Но потом, как говорит контекст данного слуха, вернулась и отомстила. Но так как она такая одна, а ублюдков, именно таким образом показывающих свою силу, много, то… То назад, то есть в небытие, Марья так и не спешит. Так и ходит туда-сюда, мстит и плюет на могилы поганцев. Да?

Дарья кивнула.

— Вот какая штука только вырисовывается, Дарья. Легенда говорит, что мол, — Морхольд оседлал стул, — те, кто ее видят, помирают. Крайне кроваво и жестоко, так?

— Да.

— Кто ж тогда все это рассказывает?

Дарья снова пожала плечами.

— Да какая разница? А что у тебя за татуировки?

Морхольд поиграл желваками. Татуировки, вот ведь.

— Вот это, — палец показал на правое плечо, — прошлое.

— Кобыла?

Девушка хмыкнула. Сталкер вполне понимал ее сарказм. Прошлое, если уж на то пошло, не просто смахивало на лошадь, оно ей и было. Вернее, конем. Черным жеребцом с белой гривой, вставшим на дыбы, высящимся на алом фоне языков пламени. И крушившим передним ногами острые скалы. Темная вязь змеящегося узора, с тонкими ободками по краям, плавно стекала вниз, к локтю. А по верху картинки, четко чернея на не выцветшей и не расплывшейся за десятки лет тушью, выделялись четыре буквы. Символы давно канувшей в Лету, реку забвения, империи. Возможно, самой великой за всю историю человечества.

— Ты пас лошадей до Войны? — девушка улыбнулась, не скрывая иронию. — Да?

Морхольд снова поиграл желваками и улыбнулся в ответ.

— Нет, конечно. Это эмблема, ну, моего округа. Где служил, как раз перед Войной.

— Далеко?

— Да, далековато. На юге, и там были горы. И лошади, наверное, были тоже.

— Почему «наверное»?

— Не видел. Бэтэров хватало, вертушек, грузовиков. И даже диких неприрученных коров. Порой на них даже охотились. Иногда даже на танках.

— Ерунду какую-то говоришь, — Дарья снова улыбнулась. Улыбка у нее была хорошая. Открытая такая, добрая улыбка, не закрытая, во все тридцать два целых и белых зуба. Хотя нет, поправил себя Морхольд, вряд ли тридцать два, те, что «зубы мудрости», у нее вряд ли уже вылезли. — Не, коровы-то разные есть. Есть коровы, есть бурёнки. На буренок, когда они наглеют и рвутся в город, патрули с пулеметами ходят. Но, то ж бурёнки.

— Ну да.

— А надпись?

Буквы, чернели по верху, странные, не русские.

— Это латынь… — Морхольд поскреб щетину. Щетина ответила мелодичным металлическим скрипом. — Сенатус Популюс Квиритиус Романус. Сенат и граждане Рима, девочка. Ты слышала про Рим? М-да, неудивительно. Рим, как говорил герой старого кинофильма, это мечта. И республика, и империя, величайшая империя мира. Или одна из них.

— Я не понимаю.

— Это мечта. У каждого в детстве есть мечта. Сейчас все просто, хочется сладко есть и мягко спать. Так было и раньше, но под словами скрывалось много другого. Сейчас… именно так. Просто поесть, выспаться. Помыться с горячей водой. Живым остаться.

— А твоя мечта?

— А?.. А мне хотелось жить в великой стране. Где люди уважают друг друга, где нет бардака, и есть хотя бы какое-то понятие о справедливости.

Дарья усмехнулась. Обидно, жестко, жестоко, растянув губы в холодной строй улыбке.

— Мечты, ну-ну. А что, в твоем Риме все было хорошо и прекрасно?

— В Риме? Да нет, вряд ли. Людей там продавали, как и везде в то время, грабили соседей, резали, жгли и убивали, топили села каких-нибудь непокорных фракийских медов в их же крови. Грызли ближних своих из-за ерунды, клеветали, изменяли, бросали детей. Все как всегда.

— Тогда почему?

— Потому что Рим, девочка, это мечта. Которой никто из нас никогда не коснется. И даже до Войны, поверь мне, она оставалась недоступной. А это… вряд ли я сделал что-то подобное именно сейчас.

Дарья чуть помолчала.

— А ты все равно гордишься ей. Гордишься этим вот конем, и всем остальным.

— Горжусь. — Морхольд осклабился. — Это мое прошлое, и странно было бы думать по-другому.

— Ну, ладно. А вторая?

Дарья показала на другое плечо. Колючая темная ночь, выделяемая мелкими белыми точками звезд. Кругляш луны, сделанный чем-то светлым, еле заметный туман. Серая растрескавшаяся плита и снова надписи, и снова на чужом языке. Девушка пригляделась, пытаясь понять хотя бы что-то.

— А, кое-чего знаю. Смерть, любовь, кровь, морковь… да ты этот, как его?

— Романтик?

— Ну, я бы сказала по-другому, но и это тоже сойдет. Выпендрежник.

Морхольд нахмурился, засопел. Через лоб пролегла глубокая старая морщина, желваки заиграли. И сталкер рассмеялся. Легко, спокойно, и чуть радостно.

— Да и хрен с ним. Какая разница?

Дарья кивнула.

— Значит, так, милая. Говоришь что, мол, кто-то знает о твоем желании задать дёру в сторону Отрадного и дальше в Уфу?

Девушка кивнула. И передернулась.

Ощущение липкого и мерзкого чужого присутствия, цепким щупальцем попавшего в ее мысли, в разговор с умирающей женщиной из Уфы, в ее, Дарьи, голову. Одно только воспоминание скручивало изнутри пружиной, заставляло встать и пойти помыть руки и лицо с мылом, а лучше бы с песком. Отодрать от себя, с болью и покрасневшей кожей кого-то, кто дотянулся до нее издалека.

— Кто-то. А кто, не знаю.

— Понятно. Ладно, давай собираться. Уговор такой… делаешь все, что говорю, слушаешь постоянно, не отвлекаешься. И помнишь про плату.

— Хорошо.

— Умница. На вот, это тебе. И не надо благодарить.

Морхольд сунул ей в руку что-то холодное и гладкое. Сам начал одеваться.

Дарья разжала ладонь, посмотрела, глотнула слюну. В руке, чуть поблескивая, лежала голубая гладкая бусина, оправленная серебром, заплетенная в прочную цепочку. Морхольд, одевший выцветшую майку с еле заметным изображением странного мужика в плаще, шлеме и противогазной маске, с прямоугольником на груди, сверху нацеплял бронежилет.

— Чего сидим? — не оборачиваясь к девушке, проворчал он. — Давай, экипируйся, нам с тобой уже надо выходить. Если не боимся опоздать на последнюю электричку.

Даша кивнула и начала собираться. Хотя, на самом-то деле оставалось лишь правильно прицепить связку из ремней и кобуры, а все остальное ждало своего часа в полном порядке. Вещмешок, найденный на развале рынка. Плотная теплая куртка, с капюшоном, размазанной раскраски. Нож Морхольд ей дал из своих запасов, не особо длинный, удобный, с прорезиненной рукоятью. «Выкидуху» Даша спрятала в кармане брюк.

— Противогазную сумку не забудь. — Морхольд поправил ремень, переброшенный вокруг бедра Дарьи. — Вот так, чуть подтяни. И закрепи главный к портупее. Смотри, обоймы у тебя вот тут, в кармашках. Знаешь ведь, как пользоваться пистолетом?

Девушка пожала плечами. Морхольд дернул щекой.

— Ну да, если стрелять не приходилось… смотри, — Пистолет, удерживаемый в правой руке, мягко и удобно лег на раскрытую левую ладонь. — Берешь, и вот так, аккуратно, но твердо, держишь. Не вытягивай руки, не напрягай мышцы, просто веди стволом в сторону цели. Вот предохранитель, пулю загоняем прямо сейчас и снова флажок вверх. На, попробуй. Хм, неплохо. Жаль, пострелять не получилось нигде.

Он помог набросить мешок, перетянул ремень по груди. Довольно покачал головой:

— Ну, как-то вот так, сойдет. Противогаз забыла… щас, давай заново. Химза где? Я тебе, девушка, о чем говорил только что?

— Слушать и слушаться.

Морхольд дал девушке подзатыльник.

— Только открой мне рот. Берешь вот эту котомку, вешаешь через плечо. На правом боку — противогаз, на левом — ОЗК. Всё ясно?!

Дарья кивнула.

— Умница. Практически восстановила доверие.

— Морхольд?

— Да?

— Как тебя зовут на самом деле?

Он помолчал. Полностью экипированный, угловатый от груза, с длинной сумкой на молнии в руке.

— Это как посмотреть. Я вот тяжелый, неповоротливый, и порой опасный. И жру все подряд. А еще жир накапливаю на зиму, как, понимаешь, медведь. Считай, цитируя неверно, что nomen ist omen.

На улице вновь заморосило.