Дорога стали

Женя и Азамат

Копытам лошадей явно полагалось стучать. Вместо этого только чавкало месимым суглинком. Женя дрожала все сильнее, сырость превратилась в холод. Через серость сумерек чернели частые хиленькие деревья. Ночь отступала, накатывалось ленивое осеннее утро. Получится ли дожить до вечера? Женя не знала.

Отряд Клыча насчитывал человек двадцать-тридцать. Три повозки, остальные на конях. Пешком никто не шел. Учитывая, сколько съест за сутки лошадь, Клыч был человеком серьезным.

Тихий шепоток, пробежавший от одного отрядного к другому, она не расслышала. Только заметив быстрое движение одного из караульных, ехавшего сбоку, положившего на колени автомат, насторожилась. Щелчки предохранителей доносились отовсюду. Клыч, только-только ушедший в голову колонны, вернулся.

— Гриша!

— Я, Антон Анатольевич!

— Бери ее на конь, и еще троих, и гони на базу. Видишь, что вокруг?

— Да. Понял.

— Все, давай, дуй быстрее. Ответишь головой, если что.

— Я понял. — Гриша кивнул, приостанавливаясь у повозки. — Сейчас дам тебе лошадь, скачешь рядом. И тихо.

Шепот она еле расслышала. Но что делать — поняла сразу. Потому как увидела замеченное другими чуть раньше. Замеченных.

Тени мелькали среди деревьев, приземистые, юркие. Объяснять кто это, не требовалось. Враги, пусть и ни разу не виденные Уколовой. Щелкали, перекатывали горлом горошины странного квохтанья. Прыжками, на двух лапах, мелькали между стволов. Вылитые куры, только очень опасные, если судить по ощетинившемуся стволами отряду Клыча.

Женя, едва не застонав от боли, вспыхнувшей во всем теле, перебралась в седло. Умирать ей не хотелось. А если уж и умирать, то не посреди мокрого ночного леса от зубов мутантов. Или когтей. Или, чем черт не шутит, клювов. По факту — без разницы. Помирать таким образом ей совершенно не хотелось.

— Открывать огонь как Гриша пойдет к базе… — шепот Клыча, с чем-то длинноствольным, услышали все. — Давай, Гриша.

Кто-то из людей, Женя не разглядела, схватил ее лошадь за уздечку, дернул. Копыта так и не издали никаких дробных звуков, утонув в грязи и влажно чавкающей опавшей листве. А дробью ударили выстрелы. Мутанты, прячущиеся меж деревьев, затрещали, заклокотали и пошли в атаку.

— Бей! — Гриша оглянулся, выстрелил вбок, одиночным, еще раз. — Бей-убивай, мать их! Гони, Блядь!

Тень, с клекотом вырвавшись через невысокие заросли по обочине, отлетела в сторону. Вторая приняла в себя сразу три пули, и укатилась в темноту. За спиной, грохоча и огрызаясь выстрелами, тянулась лента отряда, нагруженного добром со спаленного подворья. Уколова вцепилась в гриву лошади, дико хрипящей и набирающей ход. Тени, само собой, набросились на более медленный обоз. Но и от них они не отставали.

Сравнивать их с курицами казалось неверным. Мелькнувшую сбоку тень, вцепившуюся в ляжку одной из лошадей, Женя успела рассмотреть.

Больше всего тварь походила на большую ящерицу, решившую бегать на задних лапах. Низкая, сгорбленная, с сильными мышцами и вытянутой широкой мордой. Любо-дорого посмотреть на очередной каприз матери-природы, бунтующей против своих детей.

Лошадь завизжала, взбрыкнув. Седок полетел вбок, судорожно хватаясь за седло, за коротко выстриженную гриву. Уколова, пролетая мимо, сжалась в комок, глядя на перекошенное лицо. Одноглазый в кожанке не хотел падать на землю, не хотел умирать. Ящерицам, двум оказавшимся рядом, думалось иначе. Единственного глаза он лишился сразу. Вместе со щекой, куском шеи и ухом.

Лошади несли в мах, летели через сырое туманное утро. Твари не отставали, скрежеща и чирикая позади. Немного, голов пятнадцать-двадцать. Но Гриша и остальные останавливаться явно не собирались. Позади, грохоча выстрелами и крича людским криком, шел отряд с обозом. Звуки доносились все глуше.

— Гони, гони! — Гриша чуть задержался, подхлестнул плетью лошадь Уколовой, обернулся и выпалил еще раз. — Там озерцо и моток, прямо ним! Сиплый, замыкаешь!

Сиплый громко и сипло заматерился. Замыкать ему не хотелось.

— Озеро! — Проорал первый всадник.

Лошади выскочили из леска, оскальзываясь на траве. Женя вцепилась крепче, стараясь не вылететь из седла. Боль уже не орала, она просто растворяла сознание, закрывала глаза алыми всполохами. Копыта ударили по дереву, Сиплого Гриша оттер корпусом, стеганул лошадь Уколовой. Та взвизгнула от боли, шарахнулась вперед, одним махом вытащив себя и седока на тот берег. Сзади бухнуло дуплетом. Женя обернулась через плечо.

Самые быстрые ящерицы, жадно клекоча, уже напрыгнули на непрерывно орущего Сиплого, рвали и его, и коня. Скотина, хрипя разнесенной шеей, судорожно била по земле правой передней ногой, вернее, лохмотьями, оставшимися от нее ниже сустава. До мостка Сиплый так и не добрался. Все же и впрямь, остался замыкать.

Гриша догнал Уколову, убирая в седельную кобуру обрез, остро пахнущий порохом. Откуда сбоку раздался всплеск, но что за напасть двигалась за тройкой всадников, Женя не увидела. Они неслись дальше.

Взмыленные животные смогли отдохнуть минут через пять. Гриша вздыбил своего, остановил лошадь Уколовой. Единственный живой из взятой в охранение тройки тяжело дышал, нервно лапая длинный, с деревянным прикладом РПК-74.

— Зачем ты с Сиплым так? — он подъехал к ним, сплюнул через зубы. — А?

— Приказ Клыча слышал?

— Ну…

— Бздну, блядь! Было сказано — довезти вот эту самую девку до базы, так?

— Так.

— А Сиплый что хотел?

— Ладно, ладно, Гриш. Может…

— Чего?

— Ну, того-этого, что девке просто так пропадать? Антон Анатольевич же их живыми не выпускает. А так-то мы, ну… ее и это самое…

Уколова сдунула упавшие на глаза волосы, покосившись на кровавую тряпку, обмотанную вокруг правой ладони. Прикинула, что и как сможет сделать, стало очень невесело. Считать сколько раз ее могли тупо оттрахать за время, прошедшее после ухода из Уфы, казалось смешным. Особенно сейчас, здесь, черт пойми где и зная свою собственную судьбу наперед.

— А меня ты спросить не хочешь, а, горячий ты мой?

— Осади… — Гриша сплюнул. — Не глупи, Ермак. Нам ехать надо.

Женя очень хотела, чтобы Ермак перестал тупить. Справиться с ним, даже сейчас, она бы смогла. Но вот с Гришей? Это вряд ли. Слишком быстрый парень, слишком умело двигается. А с ее-то покалеченными ногами и руками…

Движение сбоку она успела лишь уловить, даже не заметить, а так… поймать самым краем глаза. Мелькнула мысль про квохчущих, как куры, ящериц, которым не хватило Сиплого и его коняки. И тут же пришло осознание ошибки.

Почему лошади проморгали зверя и его запах, почему не заржали, не попытались хотя бы дернуться? Она не знала.

Саблезуб с земли, одним прыжком, долетел до Гриши, полностью закрыв ему голову и плечи. Тот даже не успел закричать, упав с дико заржавшей лошади. Саблезуб урчал, что-то хрустело и лопалось. Ермак только и смог, что начать поднимать РПК. Из тумана вылетела рогатина Азамата, чпокнула, пробивая горло. Очередь ушла в светлое моросящее небо. Уколова заплакала. Хотя перед этим ей пришлось удерживать лошадь, так и рвущуюся удрать.

Азамат остановился рядом с ней, придержал нервно храпящего невысокого конька. Похлопал того по шее, прикрыл ладонью глаза. Кивнул Жене:

— Ехать-то сможешь?

Та кивнула.

— Тогда сейчас поскачем. Пулемет только прихвачу, явно пригодится. Что с рукой?

— Пальцы поломали…

— Плохо. — Азамат, не слезая с седла, наклонился над еще живым Ермаком, выдернул у него из рук РПК. Повесил на грудь и вытащил рогатину. Подцепил отдельно валяющийся подсумок, завязал ремень на луке. — Эй, друг, хватит его драть, не отмоешься потом. Поехали, говорю. Прыгай ко мне.

Саблезуб поднял морду. Женя обрадовалась даже ей, мокрой, со слипшейся шерстью и усами. Кот мяукнул и, игнорирую приказ друга, запрыгнул на ее лошадь, вздрогнувшую и заплясавшую. Устроился на скатке за седлом, потерся Жене о затылок.

— Э, он тебя любит, слышь чего…

— Я его тоже люблю. — Уколова еле справилась со слезами. Но голос все равно дрожал. — И тебя, Пуля, тебя я тоже люблю.

— Ага, — тот ногами тронул коняшку вперед. — Жениться пока не собираюсь. Давай двигаться, Клыч от этих отобьется, скоро здесь будет. Нас Зуич ждет на реке. Ты это, лейтенант, в следующий раз думай, когда захочешь погулять, ага?

— Ага. Как ты меня нашел?

— Это не я тебя нашел, а кот. Потом купишь ему рыбки. Только не соленой, а свежей, только с улова. И сметаны.

Погоню они услышали уже ближе к реке. Азамат не ошибся, и Клыч шел за ними. Лошади явно устали, Женина просто тряслась, порой подгибая ноги.

— Слезай. — Азамат помог ей спуститься. Хлопнул лошадей, по очереди, больно. Те понесли по-над берегом. — На время отвлекут, если получится. Я теперь Герасиму торчу ПМ за жеребенка. Пошли. Через камыши, осторожно и аккуратно. Смотри под ноги, там пиявки.

— А как их увидеть?

— Поди-ка их не увидь. Каждая с полруки в длину.

Женя сглотнула, покосившись под ноги.

— Э-э-э, старлей, пошли уже. Ты ж в сапогах.

Ил под ногами тянул вниз, камыши расступались неохотно. Где-то позади орали, матерились и порой стреляли.

— Эть… — Азамат чуть присел. Саблезуб махнул ему на спину, вцепился когтями в мешок. — Вот как так, а? Тощий вроде, но тяжелый, зараза…

Кот лизнул его в ухо.

— И еще он подлизываться умеет. А ты, старлей, животных любишь?

Женя, еле переставляющая ноги, опираясь на рогатину, не услышала. Боль в ногах, пальцах, животе и голове вернулась. Накатывала волнами, разбивалась острыми кромками прибоя, угасала сотнями игл в каждом нерве.

— Ты держись, Женя, держись. — Азамат подхватил ее под руку. — Осторожнее, но быстрее все-таки.

— Что ты спросил?

— Говорю, животных любишь? Стой, вот тут наступи, это не кочка, это жабец.

— Я не знаю. У меня их не было никогда. А кто такой жабец?

— Жабец это водный мутант. Маленький, но как вцепится, отдирать потом запаришься.

— А, ясно. А почему про животных спросил?

— На всякий случай. А детей?

— Детей люблю. Можем остановиться? Нога болит.

— Не можем. На вот, пожуй.

— Что это?

— Какая тебе разница, жуй, глотай и молчи.

— А как фе дефи?

— Ай, ладно, иди, давай. Друг, убери лапу мне с поясницы. Эй, убери, сказал, или когти спрячь. Молодец. Не, ты мне не подходишь.

— Пофему? Гофько…

— Сладкое калечит, а горькое лечит. Все также больно?

— Неа… голова легкая такая… Абдульманов, ты зачем мне наркотик дал?

— Это не наркотик, а природный транквилизатор и обезболивающее. Так… стой, замри. Водомерка вон, видишь?

— Вижу. Фу, какая некрасивая. Это жвала?

— Точно. Стой и не дергайся.

— Ты сам виноват, накормил чем-то. А я красивая?

— Самая красивая, лучше не встречал.

— А что во мне самое красивое, а?

— Глаза, конечно. Пошли, удрала эта страхолюжина.

— А самое-пресамое прекрасное?

— Ну…

— Не запряг еще, чтобы нукать. Так чего?

— Эм…

— И это Пуля, гроза бандитов, мутантов и сепаратистов? Боишься сказать?

— Да задница, задница. Она просто прекрасна.

— Люблю честные ответы. А почему я тебе не подхожу?

Азамат, стоя по пояс в воде, замер. Вгляделся вперед. Улыбнулся.

— Вон и Зуич. Почему не подходишь? Потому что меня в Уфе ждет девочка. Маленькая, и она мутант. А их ты точно не любишь.

Женя, падая в мягкую перину беспамятства, нащупала его руку. Уставилась на задумчиво нюхающего воздух совершенно мокрого кота.

— Ну, его я люблю. Тебя, возможно, тоже. Если я люблю твоего кота мутанта, и, возможно, тебя, так почему бы не полюбить и какую-то там девочку? Что это со мной?

— А это последняя стадия действия этого хитрого растения. — Азамат подхватил ее, не давай уйти под воду. — Зуич, ну помоги уже, а?

Зуич, сплюнув за борт, развернул небольшую лебедку:

— В сеть положи.

— Вот, что ты за человек такой, а? — Азамат загрузил Уколову в сеть. Та уже спала. — Нет бы, взять, помочь, подставить плечо, а ты мне устройство подставляешь.

— А я и не человек… — Зуич несколькими рывками поднял Уколову на борт. — Я мутант. А ты сам забирайся, да?

И, закинув девушку на плечо своей единственной рукой, пошел по палубе, бухтя под нос:

— Связался, на свою голову, а… Митрич, Митрич!

— Шкипер?

— Запусти водомет, уйдем по-английски, тихо и не прощаясь. А то, кажись, за нашими пассажирами погоня.

Азамат усмехнулся, и полез по сброшенному концу с узлами. Саблезуб, уже сидя за бортом, старательно вылизывался.

— Морду вылизывай, убивец. — Пуля снял рюкзак. Прислушался к тихому рокоту водомета, толкающему «Арго» вперед. — Да… как дальше-то быть?

Женя села, больно ударившись макушкой о перекрытие. Ойкнула, прижав ладонь к голове, оглянулась. Тесная каморка, два на полтора, не больше. Со всех сторон доносился скрип, а снизу, через ребристый пол, доносились шлепки воды. Так, и где она?

Потянулась почесать вспотевший затылок, и уставилась на аккуратно забинтованную ладонь. Потрогала лубок, идущий под желтоватой тканью. Боль отдавала в локоть, но не так сильно, как раньше.

Одеяло, серое с черными полосами по низу, сползло, разом пустив холод. Грудь, живот и ляжки тут же покрылись гусиной кожей. Женя прищурилась, небольшая лампочка под потолком светила неярко. От почерневших желваков на животе ей захотелось заплакать. Хотя куда больше хотелось убить тех, кто это сделал. И даже стало жаль так рано погибшего Гришу. Ей очень сильно захотелось самой добраться до него.

Сев, она поняла, что Гриша смог бы убить ее парой ударов, не больше. Сон пошел на пользу для боли, но не для тела. Мышцы отзывались плохо, еле выделяясь под бледной кожей. Уколова принюхалась, уловив какой-то терпкий запах от нее самой. Провела пальцами по сильно отросшим волосам в паху, поднесла к носу. Ромашка?.. Ее мыли с ромашкой? В горле запершило, сжало спазмом, но она справилась.

Одежда, явно из запасов Митрича, лежала рядом, на отстегивающейся полочке. Обувь, разношенные сапоги, стояли рядом. Женя поморщилась, спуская ноги на пол. Ботинки сейчас точно не подошли бы.

От коленей и до щиколоток, бугрясь твердыми желваками, под бинтами вздувались шишки. Синева с багровым оттенком, выползая из-под нижних витков, зацепила даже ступни. Поработали над ней знатно, что еще скажешь. В затылке она все-таки почесалась. Учитывая срезанные волосы, сделать это оказалось очень просто. Забинтованное ухо, как ни странно, чесалось, как будто заживая.

В люк, ведущий внутрь ее каюты, постучались.

— Я знаю, что ты проснулась. — Пуля кашлянул. — Койка скрипела. Зайду?

— Не надо. — Женя, прижимая одеяло к груди, прикусила губу. — Не надо. Выйду сама.

— Хорошо.