Двадцать два несчастья – 2

Глава 10

Искомое место я нашел сразу, благо хоть и проработал здесь всего два дня, но слегка ориентировался. Тем более здание было современным, выполненным так, чтобы легко ориентироваться.

К моему удивлению, Носик оказался… точнее, оказалась, тоненькой девчушкой лет тридцати, с мышиным хвостиком, острым носиком, в очочках и с голубыми глазками навыкате, которые из-за толстых стекол казались еще больше.

Она сидела за столом в дежурке, что-то писала, зарывшись в кипу бумаг, и при этом периодически горестно шмыгала носиком.

Дверь в дежурку была открыта, так что я смог вволю рассмотреть председателя профсоюза больницы.

Постучал по косяку, отчего Носик вздрогнула, дернулась, и две папки свалились на пол, а документы рассыпались.

— Ой! — пискнула девчушка, глянула на меня, затем на рассыпанные веером по полу документы и расстроилась: — Эх!

— Давайте помогу, — сказал я и принялся собирать бумажки с пола.

— Они перепутались, — вконец опечалилась Носик.

Мне показалось, что она собирается зареветь, и мое сердце испуганно дрогнуло.

— Все хорошо будет! — торопливо попытался успокоить я. — Сейчас соберу, и потом мы быстро все рассортируем.

— Ага, — доверчиво кивнула Носик, глядя на меня широко распахнутыми детскими глазами.

Она верила мне.

Когда мы закончили раскладывать документы по папкам, я посмотрел на девчушку и заговорил:

— Скажите… хм… товарищ Носик… госпожа Носик… Простите, имени вашего не знаю.

— Марина, — пискнула Носик, затем смутилась и хрипло добавила: — Марина Владиславовна.

— А я — Сергей Николаевич Епиходов, — представился я. — И я к вам вот по какому поводу, Марина Владиславовна. Зухра Равилевна из отдела кадров сказала, что вы меня удалили из профсоюза. Якобы за неуплату налогов. Это правда?

Носик вспыхнула, затем побледнела, затем обратно вспыхнула.

Я не успевал отслеживать весь спектр метаморфоз на ее лице. Наконец, я не выдержал и чуть надавил голосом:

— Нарушаем, да? Самоуправство?

— Но я недавно в профсоюзе… недавно председатель… — пролепетала она растерянно.

Сканирование завершено.

Объект: Носик Марина Владиславовна, 29 лет.

Доминирующие состояния:

— Тревога хроническая (88%).

— Неуверенность в себе (84%).

— Потребность в одобрении и защите (71%).

Дополнительные маркеры:

— Инфантильная подача себя (голос, жесты, взгляд).

— Вегетативная лабильность: резкие смены бледности и румянца.

— Детская доверчивость при встрече с уверенным человеком.

— ЧСС повышена до 96 (фоновая тревожность).

Система лишь подтвердила то, что я и так понял. Никто не рвался быть председателем профсоюза: отчеты строчить, заседания проводить, протоколы сочинять. Вот и нашли безотказную дуреху, спихнули на нее всю эту бодягу. Жаль, но в некоторых организациях профсоюзы давно превратились в мамонтовый реликт, чистую профанацию.

Но тем лучше.

И я грозно сдвинул брови:

— И что мне теперь делать?

— Ну… — задумалась Носик, затем тяжко вздохнула и некоторое время лишь печально шевелила бровями и губами.

Я мыслительному процессу не мешал. Ждал.

Наконец, она просияла и выдала:

— Ну так напишите сейчас заявление, раз вам так хочется, и я вас приму обратно!

И даже засмеялась от радости, что нашла такое простое и эффективное решение.

— Нет, Марина Владиславовна, — с неизъяснимой печалью покачал я головой. — Не могу. И не буду!

— Но почему? — Глаза у нее, и так увеличенные стеклами очков, стали как у третьей собаки из андерсеновской сказки «Огниво».

— Принципиальная позиция! — гордо выпятив нижнюю губу, сказал я. — Ведь я не уходил из профсоюза по своей воле, а раз здесь творится такое безобразие, покрывать ваши махинации не собираюсь!

— Но как же… — всплеснула руками Носик, и мне показалось, что она явно собралась зареветь.

— Даже не просите! — Для убедительности я покачал головой и помахал руками. — Будем разбираться! Есть же еще и федеральные органы!

При этих словах у Носик задрожали губы. Поэтому я торопливо сказал, пока она не разревелась:

— Но есть один выход из этой прискорбной ситуации, Марина Владиславовна.

— Какой? — пролепетала она.

— Сначала найдите протокол, по которому меня отчислили. Зухра Равилевна говорила, что это во время ковида было, 2020 год.

— Ага! Сейчас! — послушно кивнула Носик и полезла куда-то в глубь шкафа.

Честно говоря, мне было немного неловко пугать эту девушку. Она таки была славная, бесхитростная. Даже странно, что смогла выжить в этой системе, закончить университет, попасть сюда. Такие девушки обычно, если у них нет надежного тыла, отца или мужа, очень быстро попадают в какую-нибудь нехорошую историю и заканчивают плохо. Но эта как-то умудрилась выкрутиться.

— В-вот, — растерянно протянула мне протокол Носик.

Я взял, торопливо пролистал и действительно обнаружил свою фамилию.

Черт! Такая хорошая возможность утереть им нос пропала. Но я посмотрел на растерянно ожидающую моего вердикта Носик и сказал:

— Вы понимаете, Марина Владиславовна, что это, по сути, преступление?

— П-почему? — икнула она.

— Потому что, прежде чем отчислять всех этих людей — а тут их более тридцати человек! — нужно было прислать всем уведомления. Чтобы каждый мог сам принять решение: уплачивать или нет.

— Но, может, уведомления были?

— А где об этом сказано в протоколе? — удивился я. — Где хотя бы копии конвертов с уведомлениями и копии самих уведомлений? Да если мы сейчас пойдем в канцелярию и поднимем архив, то никаких писем там не окажется. И как теперь быть? Вы своей личной хотелкой взяли и выкинули тридцать человек на обочину жизни! Как можно так с людьми поступать, а, Марина Владиславовна⁈

Плечи Носик совсем поникли, и она потерянно сказала:

— Но в 2020 году меня еще здесь не было… это не я!

— Вы приняли документы по акту от предыдущего председателя и не проверили это! Значит, все его косяки и ляпы сознательно взяли на себя. Думали, никто не узнает?

Носик закусила губу и умоляюще посмотрела на меня:

— А что делать? Или уже все?

— Есть один выход, но не знаю, как вы к нему отнесетесь, — сказал я и воровато посмотрел на дверь.

Носик увидела это и вспыхнула:

— Я с вами спать не буду!

От неожиданности я чуть не сел там, где стоял.

— Хм… я не совсем это имел в виду. — И сурово посмотрел на девчушку. — А что, вы меня домогаетесь таким хитровыдуманным способом? Намекаете?

Зря я так, конечно. Потому что после моих слов она чуть не задохнулась от возмущения и замотала головой так, что слетели очки. Пришлось мне проявлять чудеса реакции и спасать дорогие линзы. Там каждая была такая мощная, что можно, наверное, телескоп построить.

Поразившись возможностям своего нового тела, очки я спас, вернул девушке, а Носик надела их, проморгалась и явственно выдохнула. Не удивлюсь, если она до сих пор еще девственница. Впрочем, без очков глаза ее оказались очень красивыми, обрамленными щетками ресниц — таких длинных, что они могли быть у Носик вместо дворников.

Но вслух сказал:

— Вот смотрите, в протоколе есть перечень фамилий. И моя тоже. Видите?

Она кивнула и доверчиво шмыгнула носом. А я продолжил:

— Можно в один из старых протоколов вписать, что так как некоторые из участников уплатили взносы, их автоматически вернули в лоно профсоюза.

— Но как…

— Очень просто, — уверенно продолжил говорить я. — Возьмите любой протокол, лучше из тех, что сами вели. Вы же уже проводили заседания профсоюза?

Новик виновато кивнула и прошептала:

— Только туда никто не пришел… так я… это… э… заочно вписала… ну, вроде как все были! — Она испуганно посмотрела на меня и сказала: — Мне сказали, что всегда все так делают!

— Да я же и не критикую, ну что вы! — попытался я ее успокоить. — Просто если вы подделываете явочные листы, чтобы был кворум, то и для меня небольшую вписку в одну строчку вполне можете сделать. Правильно?

Носик кивнула и опять густо покраснела.

— Тем более я искренне считаю, Марина Владиславовна, что вы абсолютно все правильно делаете — негоже отрывать доктора от операции ради участия в заседании очередного профсоюза.

Носик облегченно вздохнула, вытащила сверху совсем свежий протокол и спросила уже деловым голосом:

— За март 2025 года протокол сгодится?

— Вполне, — кивнул я. — А у вас файл есть? Или всю страницу придется перепечатывать?

— Конечно, — сказала Носик, — я сама его набирала. У меня есть секретарь, но ей некогда.

Она обиженно поджала губы, и я понял, что ей тут совсем несладко.

Но ничего. Мне тоже нелегко.

Если ты, девочка, сейчас поможешь мне, завтра я помогу тебе. Я всегда возвращаю долги.

Мне пришлось посидеть, но недолго, минут пятнадцать. Уж очень медленно компьютер у нее работал. Затем она сделала распечатку и заменила лист протокола.

— Отлично! — сказал я. — А теперь, раз я состою в профсоюзе, попрошу вас написать мне документ, что никакого уведомления о вызове меня, как члена профсоюза, и вас, как председателя профсоюза, на комиссию по рассмотрению моего дела вы не получали. С вашей подписью. И свою печать еще поставьте.

— Зачем? — ахнула Носик, ужаснувшись, и всхлипнула. — Если бы я знала, что так будет — никогда бы не пошла на подлог! Вы обманули меня!

— Не совсем, — сказал я и быстро рассказал ей о том, что мне грозит.

— Все равно это не дает вам право… — помотав головой, начала она говорить, но я перебил:

— То есть то, что меня незаконно уволили, что сломали мне жизнь и профессиональную карьеру, отлучили от любимого дела и практически довели до самоубийства — это ерунда? Для вас важнее собственное спокойствие⁈ Все с вами ясно, Марина Владиславовна! Вы такая же, как они все! И пусть моя смерть будет на вашей совести! Прощайте!

Я круто развернулся и вышел из кабинета.

— Постойте! — Носик вылетела за мной, догнала и схватила за руку. — Стойте! Не надо! Я прошу вас! Пожалуйста! Я все сделаю! Идемте в кабинет…

Она все-таки заплакала.

Мне было ужасно жаль ее, жаль, что я вот так поступаю, но по-другому я бы не получил эту справку. А она мне была нужна на суде. Требовалась, чтобы спасти Серегу, его родителей, по которым все это сильно ударит, да и себя в конце концов. Тем более что ей за это ничего не будет.

Утешая себя такими мыслями, я вернулся к Носик, а вскоре вышел в коридор с нужной справкой в руке.

Я шел и улыбался при мысли, что сейчас вернусь домой, сделаю скан и отправлю Караяннису. От хорошего настроения меня накрыла волна эйфории, и я с немалым удовлетворением обнаружил перед глазами новое уведомление Системы:

Зафиксировано успешное достижение поставленной цели.

Активация дофаминовой системы вознаграждения.

Снижение уровня кортизола на 12%.

Прогноз продолжительности жизни уточнен: +13 часов…

Это было что-то новенькое в исполнении Системы, но очень понятное и логичное. Успех окрыляет, причем не как энергетик, наделяя заемной энергией с последующим откатом, а по-настоящему.

Ну, раз так, значит, еще один рецепт продления жизни открыт. Честно говоря, раньше я даже не задумывался о том, что успех добавляет часы жизни. Да что часы — почти полдня! Теперь буду знать, нужно этим рецептом активнее пользоваться.

Я вышел на крыльцо больницы, щурясь от неожиданно яркого солнца, пробивавшегося сквозь серые облака. Мимо неторопливо проплыла женщина с коляской, охранник у входа докуривал сигарету, прикрываясь от ветра рукой.

Спустившись по ступеням, я обошел лужу у нижней ступеньки, где асфальт просел еще, наверное, во времена, когда «Рубин» побеждал «Барселону». Но настроение скакнуло в другую сторону, вообще было странным — победа смешивалась с чем-то похожим на похмелье. Наверное, так ощущается вина, когда знаешь, что поступил правильно, но методы оставляют желать лучшего.

Тротуар вдоль больничной ограды был почти пуст. Только у бетонного бордюра, прямо на грязноватом асфальте, сидела на корточках девочка лет семи-восьми в розовой куртке и рисовала что-то цветными мелками, пока было непонятно что именно. Рядом с ней стоял яркий школьный рюкзак.

Я прошел мимо, погруженный в мысли о том, какой текст написать в сопроводительном письме к справке, когда за спиной раздался детский вскрик.

Обернулся.

Двое пацанов лет тринадцати, в одинаковых куртках и спортивных штанах, стояли над девочкой. Один из них, прыщавый, специально наступил на ее рисунок, размазав подошвой кроссовка разноцветную картинку по мокрому асфальту. Второй хихикал, показывая на нее пальцем.

— Че, мелкая, рисовать не умеешь? — гоготнул прыщавый.

Девочка не заплакала. Она просто застыла и не сводила широко распахнутых глаз, в которых застыло недоумение, с испорченного рисунка. Эмпатический модуль показал, что от обиды в ней вот-вот рухнет вера во все хорошее. Похоже, дома и в школе у девочки тоже не все складывалось.

Пацаны уже собрались уходить, довольные своей маленькой подлостью, когда я шагнул к ним.

— Эй.

Прыщавый обернулся, скользнул по мне оценивающим взглядом: немолодой мужик в потертой куртке, не особо спортивный на вид. Такой не догонит, а потому расслабился.

— Чего надо, дядь?

— Извинись перед ней.

Он фыркнул, переглянувшись с приятелем.

— Или чего? Мы ничего не сделали, просто прошли мимо. Не надо рисовать где попало!

Хмыкнув, я запустил эмпатический модуль.

Сканирование завершено.

Объект: подросток, 13 лет.

Доминирующие состояния:

— Провоцирующая агрессия (82%).

— Желание конфронтации (76%).

— Скрытый стыд интроецированный (64%).

Дополнительные маркеры:

— Ожидание ответной агрессии (привычный паттерн).

— Страх не соответствовать «крутому» образу перед приятелем.

— Дома подвергается вербальному унижению (источник: отец?).

Ну надо же. Пацан не боялся меня вообще, скорее наоборот, ждал, что я повышу голос или, того лучше, попытаюсь схватить его за шиворот. Тогда он сможет вырваться и убежать, а то и ударить в ответ, почувствовав себя победителем. Видимо, дома его часто лупят, и он научился уворачиваться… или отбиваться.

А вот стыд — штука интересная. Интроецированный, то есть не им самим выращенный, а заложенный извне. Кем-то, кто регулярно объясняет ему, что он ничтожество. Отброс.

Я посмотрел на прыщавого внимательнее, и он чуть отступил, хотя продолжал нагло ухмыляться.

— Слышь, жирный, тебе заняться нечем? Иди куда шел.

— Ты когда в последний раз что-то сам нарисовал? — спросил я.

Вопрос сбил его с толку. Он ожидал угроз, криков, может, попытки схватить, но уж точно не этого.

— Чего?

— Рисовал, говорю. Ну, там, в детстве. Карандашами, фломастерами, мелками.

Прыщавый переглянулся с приятелем, явно не понимая, куда я клоню. Второй пожал плечами.

— Какое тебе дело, дядя?

— Думаю, рисовал, — продолжил я, будто не услышав вопроса. — И думаю, кто-то тебе сказал, что получилось плохо. Что ты бездарь и руки из одного места. Может, посмеялся над рисунком. Порвал его, например.

Ухмылка медленно сползала с прыщавого лица, словно кто-то стирал ее невидимой тряпкой. Эмпатический модуль показал резкий скачок: стыд интроецированный — 81%.

Попал.

— Ты че несешь? — Голос его дрогнул.

— Неприятно, правда? — Я кивнул на девочку, которая по-прежнему сидела над размазанным рисунком, только теперь смотрела на нас, приоткрыв рот. — Когда стараешься, а кто-то приходит и все портит. И говорит, что ты сам виноват, что рисуешь где попало.

Приятель прыщавого попятился.

— Пошли, Ленар, ну его, псих какой-то…

Но прыщавый Ленар стоял как вкопанный, и на секунду мне показалось, что он сейчас расплачется. Не расплакался, впрочем, возраст уже не тот, гордость не позволила. Однако взгляд стал другим: затравленным, детским.

— Извинись перед ней, — повторил я уже мягче. — И идите вместе с приятелем. Главное, не становись таким, как тот, кто порвал твой рисунок.

Секунд пять он молчал. Потом буркнул, не глядя на девочку:

— Ну… это… извини.

И быстро пошел прочь, почти бегом, а приятель затрусил следом.

Девочка подняла на меня глаза, все еще не до конца понимая, что произошло. Эмпатический модуль показал ее состояние: удивление (54%), осторожная надежда (47%), недоверие (39%). Ничего, недоверие — это нормально. Главное, что вера в хорошее в ней не рухнула окончательно.

— Мелки целы? — спросил я у девочки.

Она кивнула.

— Ну вот и хорошо. Что рисовала?

— Кошку, — тихо ответила она. — У нее были усы и хвост полосатый.

— А у меня дома есть кошка. То есть котенок. Валера. Он хулиган.

— А это Мурка, она любила поспать, — сказала девочка. — Мама сказала, она на радугу ушла.

Я посмотрел на останки рисунка. При большом воображении можно было различить что-то вроде ушей в левом углу.

— Покажешь как?

Она удивленно глянула на меня, потом полезла в карман, достала огрызок белого мелка.

— Вот этим я начинала. Контур.

— Давай вместе нарисуем Мурку.

Мы провозились минут десять. Девочку звали Алсу, она возвращалась из школы и остановилась тут по дороге. Я рисовал плохо, если честно, даже по меркам детского творчества, но Алсу терпеливо направляла мою руку, показывая, как правильно делать кошачьи глаза и где должны быть усы. Весь запыхался, пока на корточках ползал по асфальту. Надеюсь, меня не увидели Харитонов и прочие члены комиссии.

Когда кошка была готова — пузатая, с несимметричными ушами и хвостом, похожим на колбасу, — Алсу улыбнулась.

— Красивая получилась.

— Ты так думаешь?

— Угу. Даже лучше, чем та. У той хвост был кривой. А у Мурки прямой был.

Я поднялся, отряхивая колени от мелкой крошки асфальта. Алсу продолжала дорисовывать травку вокруг кошки, уже забыв обо мне.

И тут я понял.

Носик была такой же. Почти тридцатилетняя девочка с мышиным хвостиком и огромными голубыми глазами, рисующая свои протоколы и отчеты, пока взрослые дяди в костюмах наступают на ее рисунки грязными ботинками. Спихнули на нее никому не нужную профсоюзную работу, а она честно пытается что-то делать. Ведет заседания, куда никто не приходит. Подделывает явочные листы, потому что «все так делают». Дрожит от страха, когда появляется кто-то вроде меня с угрозами федеральными органами.

А я только что использовал ее страх, чтобы получить бумажку.

Справка в кармане вдруг показалась тяжелее, чем была минуту назад.

Да, мне нужен этот документ. Да, на суде он поможет. Но Марина Владиславовна Носик… Девчушка явно нуждается в помощи.

Я посмотрел на больничное крыльцо.

Если ты, девочка, сейчас поможешь мне, завтра я помогу тебе.

Я сам себе это сказал. Меньше часа назад.

Развернувшись, я пошел обратно.