Проданная под венец

50

Возвращаюсь в трактир к родителям я полностью изможденная, едва сдерживая слезы, но мама все равно замечает мое распухшее покрасневшее лицо. Всю дорогу я плакала, не в силах поверить в то, что натворила.

Казалось, я готова к любым последствиям, но столкнувшись с ними ощутила, как это — потерять абсолютно каждую деталь своей жизни.

Не осталось ничего, что бы напоминало мне о прежних временах.

Если Даркас и живет на Севере, то в другом доме. При условии, что он вообще родился в этой вариации будущего. Что если его больше нет, каки Мелеки?

Если перерождение существует, а Даркас не стал лордом Севера, то это значит, что его душа могла реинкарнировать в ком-то другом. Может, он теперь даже не дракон, и одинаково не знает обо мне.

Он может быть любым незнакомцем, я никогда не узнаю точно.

Прошло тысячу лет с того времени, как я вмешалась в жизнь Эсмелины, за эти столетия один единственный ее поступок превратил мое время на совершенно другую реальность.

Всю неделю, что мы проводим в Олвирне я пытаюсь разглядеть его в случайных прохожих и остро реагирую на голоса детей, надеясь увидеть Джози, но все люди и даже драконы оказываются незнакомцами.

Как личная жизнь королевы, жившей тысячу лет назад настолько все изменила?

Кажется, я сотворила ураган.

А может Эсмелина не просто спаслась. Если ее так и не убил Кристоф, то она могла жить и совершить много всего, что точно влияло на то, каким станет будущее.

Когда мы с родителями возвращаемся в столицу я иду в старейшую библиотеку королевства, чтобы найти хоть какие-то сведения о королеве Эсмелине.

И оказываюсь права.

В толстой летописи о ее жизни, переписывавшейся столетиями говорится о том, что она в конце концов свергла своего мужа Кристофа и стала править королевством одна, а в последние годы своей жизни вообще никого к себе не подпускала. На пожелтевших страницах говорится о ее душевной болезни, которую не могла вылечить никакая магия.

Она меня обманула. Вернее, я сама себя обманула, потому что Эсмелина предупреждала, что последствия могут быть любыми.

Выйдя на улицу, вдыхаю утренний чуть влажный воздух и смотрю на небо, прикрывая глаза рукой от палящего солнца. Небосвод — одна из немногих вещей, что осталась такой же, как я помню.

Звон часов на главной площади сообщает о наступлении полдня. Кругом много людей, снующих по делам, среди прохожих я даже замечаю нескольких драконов в человеческой ипостаси. Их выдают глаза.

И вдруг как гром среди ясного неба...

Я вижу Мелеку, прогуливающуюся под ручку с каким-то мужчиной. Сестра всегда казалась мне самой красивой из всех, кого я знала. Тот же овал лица, румянец, тонкие губы и брови. Даже походка все та же.

Толком не понимая, что делаю, бегу к ней, расталкивая толпу руками. Сердце колотится, слезы выступают на глазах. Моя сестренка, с которой мы поклялись друг другу никогда не разлучаться.

— Мелека! — выкрикиваю ее имя, но сестра не оборачивается.

Не останавливаясь, спешу к ней и с ходу стискиваю в объятиях. Мне хочется поблагодарить ее, в детстве Мелека была пугливой, но то, как она защищала Джози доказывает, что храбрости в ней всегда было больше, чем страха.

Во многом в своей жизни я ошибалась, то только не в ней.

— Я знаю, что ты не узнаешь меня, — всхлипываю, уткнувшись в хрупкое плечо, — извини, пожалуйста, не пугайся.

— Отойдите от меня! — вскрикивает она и пытается меня оттолкнуть. — Сумасшедшая.

— Мелека... - отстраняюсь и смотрю в родные глаза.

Это точно она. Даже губы кривит, как в детстве.

— Я не Мелека!

— Простите. Как вас зовут?

— Лили, ты ее знаешь? — слышу позади мужской голос, до боли знакомый тон...

Резко поворачиваюсь и застываю.

Тагрос. Тот самый Тагрос, лучший друг и правая рука Даркаса.

Правда, вряд ли теперь у него такое имя.

— Ни разу ее не видела, — мотает головой Мелека, вернее... Лили.

Отхожу на шаги замечаю у нее на руке брачный браслет. У Тагроса тоже.

— Вы поженились? — спрашиваю сипло.

— Вы нас знаете? — Тагрос вопросительно выгибает бровь, как делал всегда, когда был с чем-то не согласен.

— Мой ответ может показаться странным...

— Не отвечайте, идем, дорогая, — он приобнимает Мелеку за плечи, и они уходят.

Сестра еще несколько раз оборачивается и неуверенно смотрит, но не узнает. Не может узнать.

Я еще некоторое время смотрю им вслед, душа разрывается и в то ж время... стало спокойнее. Я успела заметить чуть выпирающий живот. Мелека беременна и, кажется, они счастливы вместе.

Что-то хорошее я все-таки сделала — сестра нашла достойного мужчину в этой реальности. Они здесь, в столице. И если наши дороги пересеклись, то, может, пересекутся и с Даркасом?

Возвращаюсь домой в чуть лучшем настроении и тихо прикрываю за собой дверь.

Слышу голоса родителей в гостиной. Они ругаются.

— Мы должны ей рассказать! — выкрикивает мама.

— С чего бы? Двадцать лет молчали, — отвечает папа.

— Ты же видишь ее состояние! Может, ей станет легче, если найдет родных.

— Она только отдалится еще больше, перестанет нас любить.

— Дорогой, ты же знаешь нашу Лайлу, мы вырастили ее, у нее сложный характер, но никакая правда не отнимет у нас дочь. Тем более, что она имеет право знать, я тебе давно говорила.

Решаю, что пора перестать подслушивать, открываю дверь и останавливаюсь на пороге.

Отец сидит на диване, стискивая руками голову, мама обнимает его за плечи.

Вместе они смотрятся как пара с грустной картины печального художника.

— Знать о чем? — спрашиваю тихо.

Я догадывалась, что не родная им еще давно, но никогда не слышала подтверждения из их уст.

— Лайла... - отец испуганно смотрит на меня, — что ж, другого выбора нет. Ты слышала. Мы тебя удочерили.

51.

В тот день мы с матушкой и отцом сидим в гостиной до самого вечера. За вновь наполняющимися чашками чая они рассказывают все о своей жизни до моего появления в этом доме много лет назад.

Я была еще крошечной, поэтому не помню тех событий.

— До тебя я потеряла ребенка, мы назвали его Алек, — рассказывает мама, с грустным выражением уставившись в окно, — ему был годик и семь месяцев.

— Чудесный был мальчик, — кивает папа и я замечаю боль, отражающуюся на его лице.

Папа всегда любил сына больше остальных своих детей. У них был свой мужской мир, к которому мы с Мелекой не допускались.

Алек должен был вырасти жестоким и эгоистичным, он сотворил множество плохих дел с моей семьей и все же... видя скорбь родителей, их боль, не унявшуюся даже спустя столько лет я не могу отделаться от чувства, что виновна в смерти Алека.

Я изменила его судьбу.

Но он сам виноват в этом не меньше. Моему брату нужны были деньги и признание, Алек шел по головам.

— Я больше не могла иметь детей, пять лет мы скорбели, а потом ты стала нашим спасением, — вздыхает мама, стискивая мои ладони и смотрит с нежностью, — ты была прелестной маленькой девочкой, но другие дети в приюте тебя боялись.

— Почему?

— Тебя нашли рядом со святилищем в день самой лютой зимы за последнее столетие, бушевавшей на юге, нашли не сразу, потому что ты даже не плакала. Нам сказали, что ты пролежала в снегу неделю или, по крайней мере, несколько дней, перед тем, как тебя нашли, но ты была полостью невредимой. Маленький сопящий комочек в белой пеленке. Тебя переправили в столичный приют.

Я растерянно смотрю на свои руки, пытаясь осмыслить правду. Моя жизнь начала в снегу холодным, зимним днем. В такой же час она и закончилась, там, на Севере, когда я потеряла Даркаса и Джози.

— Что это было за святилище? — спрашиваю хрипло.

— Подножье храма богини Литы.

— Сотворительница нашего мира, — выдыхаю потрясенно.

— Говорят, она спит уже несколько тысяч лет и не присматривает за своими детьми, заселившими ее мир, — качает головой отец и отводит взгляд.

Я чувствую его волнение. В этой реальности я стала единственной дочерью своих родителей, и вся их любовь сосредоточилась на мне. Их отношение ко мне сильно поменялась, но истина осталась такой же.

— Вы мои отец и мама, — говорю тихо, — и всегда будете ими, спасибо, что не оставили меня в приюте.

На глазах у отца выступают слезы.

Той ночью я сплю плохо. Слышу детский плач и почти уверена, что это голос Джози.

Она зовет меня, зовет свою маму.

Несколько раз я просыпаюсь в холодном поту, а утром решаю отправиться в храм Литы.

Говорят, ее святилище было самым первым сооружением, вокруг которого и построились все города и выросла столица. Никто не знает кем был возведен храм — сведения давным-давно утеряны.

Тихо спускаюсь по лестнице, надеясь не разбудить родителей, но в гостиной натыкаюсь на отца. Он сидит на диване со стаканом виски в руках и воспаленными глазами смотрит в окно. Спал ли он сегодня?

— Лайла, — хрипит папа, не поворачивая головы, — пойдешь туда?

— Хочу знать где меня нашли...

— Знаешь, дети в приюте тебя боялись, потому что даже в четыре года ты была необычной. Воспитатели говорили, что ты можешь заглянуть в душу и знала все, даже самые потаенные секреты окружающих тебя людей. Уже тогда у тебя был взрослый взгляд.

— Я была маленькой, не помню ни одного дня в приюте.

Отец поднимается и пошатываясь идет ко мне, придерживаясь за спинку дивана.

Подойдя ближе, он едва не спотыкается, и я подхватываю его за руку.

Сегодня как никогда папа кажется состарившимся, он уже не тот здоровый мужчина, которым был пятнадцать лет назад. Он всегда славился своей выносливостью, но даже сильнейших из нас время не щадит.

— Отец...

— А если она заберет тебя, Лайла? — спрашивает дрожащим голосом, стискивая меня за предплечья. — Я много думал об этом. Если... если именно она отправила тебя в этот мир? Выжить лютой зимой, когда тебе от силы несколько недель, что это, если не ее помощь?

— Пап, я вернусь до полудня. Все будет хорошо.

— Я поеду с тобой!

— Мама испугается, если никого не застанет дома. И тебе нужно поспать.

— Я не пущу тебя одну! Ты моя единственная дочь! — выкрикивает он и падает на колени, хватаясь за мою руку. — Пожалуйста, Лайла...

— Хорошо, встань, прошу тебя, — я опускаюсь рядом и обнимаю его поникшие плечи, — если хочешь, я не стану никуда ехать.

— Я помню тебя крошечной, тебе было четыре годика, когда мы встретились, — хрипит он, — одного взгляда было достаточно, чтобы я понял — теперь ты моя дочь.

Может, я не всегда умел выказывать своих чувств, но с самого первого дня я хотел сделать для тебя все, что было в моих силах. Дать тебе дом, семью, я хотел стать лучшим отцом.

— И ты стал, папа, — я обнимаю его морщинистые щеки руками, — в любом из миров: ты строгий или слишком мягкий, сдержанный или говоришь мне все это, выкапываешь между нами пропасть или преодолеваешь ее сам, ты — мой папа и всегда был лучшим. Я бы не выбрала другого отца, потому что то, кем я являюсь — и твоя заслуга тоже.

Он молчит, хватаясь за меня руками, но я чувствую, как его тело дрожит от беззвучного плача.

Я впервые вижу, как он плачет. Его слова заставляют меня чувствовать боль и в то же время я счастлива, ведь это значит, что и в прошлой реальности он относился ко мне также, когда мне исполнилось четыре он увидел маленькую обездоленную девочку в приюте и стал моим отцом.

Прошлый мир исчез, но они удочерили меня. Снова. Им суждено было стать моими родителями, и я больше не смею ругать за это судьбу.

— Идем вместе, я оставлю твоей маме записку, — говорит отец после минутной тишины, — тебе надо побывать там, где все началось.

— Спасибо, папа.

Храм, под которым меня нашли находится чуть севернее центра города. Его можно посетить и сегодня. Ни палящее солнце, ни ветра, доносящиеся от океана, не смогли разрушить монументальное здание, со стороны кажущееся хрупким.

Внутрь храма ведет десяток каменных ступеней. Солнце светит высоко в небе и отбивается бликами на каменных барельефах. Служители часто приходят сюда, чтобы очистить территорию от сорняков и убрать внутри, но большую часть дня тут тихо.

Мы с отцом держимся за руки, толкая высокие двустворчатые двери. Тяжелые створки норовят захлопнуться и приходится придерживать их весом тела.

— Иди, я подожду здесь, — решает отец, отпуская мою ладонь.

— Пап... - окликаю его негромко и встречаюсь взглядом с грустными глазами, — не знаю, говорила ли когда-то... я люблю тебя.

Двери захлопываются, я быстро оглядываюсь на высокую статую, стоящую в центре старинного зала. С тех пор, как меня нашли под ступенями храма я никогда здесь не была, но статуя кажется очень знакомой.

Правильные черты лица, длинные волосы, собранные на спине. Скульптура смотрит невидящими каменными глазами перед собой.

— Здравствуйте... - говорю и по коже бегут мурашки, словно передо мной находится кто-то могущественный, хотя статуя не выглядит живой, — мне нужен совет, ваша ПОМОЩЬ...

Я прикрываю глаза и хватаюсь рукой за запястье, ногти впиваются в кожу.

— Я потеряла своих мужа и дочь, но узнала о любви родителей, утратила брата и сестру, но выяснила, что сейчас Мелека счастливее, чем когда-либо... и теперь все, что мне нужно — шанс. Однажды мне сказали, что если мы с Даркасом предназначены друг другу, то снова встретимся, но я теряю надежду.

Открываю глаза и смотрю на безучастное лицо статуи.

— Я ни о чем не должна жалеть, но прошу дать мне знак, если все было сделано правильно, если вы действительно когда-то спасли меня... спасете ли снова? Я буду жить для тех, кому я дорога, но для меня самой все теряет смысл.

Я замолкаю и погружаюсь в тишину, хотя в голове полно мыслей. Сказать больше нечего, я сажусь на пол перед статуей и обнимаю колени руками.

Время тянется мучительно долго. Через старое витражное окно под самим потолком я наблюдаю, как солнце поднимается в зенит и освещает разноцветные стеклышки витража. Там изображены зеленые глаза, что смотрят прямо на меня, а внизу на стене из тени выступает выгравированная надпись.

«Не в созидателях судьбу ищи, нет, а в себе самом».

Горько улыбаюсь, на глаза наворачиваются слезы.

— Я не должна искать Даркаса, верно? Если суждено — встретимся, но только когда я буду готова и не стану этого ожидать. Когда найду судьбу в себе.

Последний раз взглянув на статую, на слабых ногах иду к выходу. Истина не всегда то, что нас устраивает, правда может быть горькой и болезненной.

Я не должна ждать Даркаса и искать его в каждом прохожем. Не должна думать о том, чтобы снова все перекроить, потому что могу сокрушить мир. В следующий раз я могу открыть глаза в мире, где идет война или люди умирают от страшного голода.

Нужно остановиться.

На выходе отец быстро меня обнимает, мы спускаемся и идем к воротам, ведущим на одну из живописных улочек столицы. С каждым шагом привкус горечи во рту становится все более отчетливым.

Голова кружится, когда поворачиваем за высокий старинный дом, я случайно задеваю прохожего, и он шарахается от меня, хватаясь за плечо.

— Изви... - начинаю, но запинаюсь, подняв взгляд выше, — Даркас?