Стажер магического сыска 3

Глава 5

Глебу можно было только поблагодарить небеса за собственную предусмотрительность, что взял с собой запасной набор одежды и не придется ходить в мокром и грязном (просить Акулину постирать и высушить его вещи он счёл откровенно неуместным). Второй приятной новостью оказалось, что в доме была-таки горячая вода, так что Глеб пролежал в ванной, пока окончательно не начал выключаться. Из последних сил он дошел до кровати и провалился в глубокий сон.

Пробуждение же вышло не из приятных — кто-то бесцеремонно лупил его мягкой лапой по затылку. Глеб с трудом разлепил глаза и увидел, что на его подушке сидит Порфирий.

— Хватит дрыхнуть, вставайте уже, — сказал он. — Дел невпроворот, а вы тут разлеглись. Тоже мне, Илья Муромец, тридцать третий год не встаете.

— Дайте поспать, а? Я устал.

Порфирий даже вздыбил шерсть от возмущения.

— А я что, не устал, да? А вы спите, значит, да? Спите? Специально, чтобы со мной не общаться?

— Представьте себе, Порфирий Григорьевич, — пробормотал Глеб, — что некоторые люди спят, просто потому что хотят спать, а не для того, чтобы топтать ваши чувства.

Он уткнулся носом в подушку, за что тут же заслужил ещё один шлепок лапой по затылку.

— Восьмой час утра, а вы все почивать изволите! Барин экий нашёлся. Я, между прочим, со вчерашнего ужина и маковой росинки не понюхал! По вашей милости!

— Да я-то тут причём? — возмутился Глеб изо всех сил жмурясь, надеясь лишь заснуть так крепко, чтобы и вовсе не обращать внимания на кошачьи приставания.

— А при том! — отчеканил Порфирий, сопроводив каждый слог новым шлепком лапой. — Поймали бы вы вчера настоящего отравителя, сегодня можно было бы спокойно покушать, а теперь поди знай, чего и надкусить-то можно, чтобы не помереть тотчас в корчах. Всё из-за вас.

Последнее обвинение (сопровождаемое, разумеется, лапой по затылку) показалось уж совсем незаслуженным.

Глеб, бурча проклятия, сел в кровати, закутавшись в одеяло.

— Я сделал всё, что было в моих силах, — сказал он потирая глаза. — Простите великодушно, что не способен заглянуть сквозь ткань мироздания и пообщаться с миром духов, чтобы мне там нашептали, кто виноват в убийстве.

— Ой, как мы заговорили-то? — Порфирий поуютнее устроился в складках одеяла. — Перешли на витиеватый слог и образность мысли, как только пришлось оправдываться? Я уж заприметил, что как только надо искать себе оправдания, так вы Цицерон. В противном случае и слова из вас не выжать. Сплошное игнорирование. И про какие же это ваши успехи, за минувшие сутки, идёт речь, разрешите поинтересоваться? Что же входит в это ваше многозначительное «всё»? М-м-м? Поймали невиновного и проворонили где-то револьвер? Вы про это?

— Я очень рад, — в тон коту ответил Глеб, — что из моей поимки голыми руками вооруженного преступника, вы, как говорится, самую суть ухватили.

— Что ж вам теперь, медаль дать? Э нет, друг мой, мы тут на частной службе. Медалей нам с вами не видать, как собственных ушей.

— Знаете что, Порфирий Григорьевич?

— Что?

— Вы совершенно несносны, когда голодны.

— Ну так решите уже эту проблему, Глеб Яковлевич.

С боем, но Глеб всё-таки выторговал себе право сначала принять ванну. Долго нежиться в горячей воде, конечно же, не удалось, потому что кое-кто сразу же начал настойчиво долбить лапой в дверь.

— Вы там утонули что ли? Почему вы не отвечаете? Я за волнуюсь, между прочим! Хоть вам и всё равно!

Пришлось вылезать и одеваться. Этим утром в особняке Лазарева жизни было ещё меньше, чем в мертвецкой. Глеб с Порфирием спустились на первый этаж никого не встретив. Не слышно нигде было и хоть отдаленного разговора.

— Похоже, все попрятались по своим комнатам, — заметил кот.

— Или их никто не будит спозаранку, — буркнул Глеб.

Беглого взгляда за окно хватило, чтобы понять — из дома можно выбраться только на бульдозере. Ни на что не надеясь он снял телефонную трубку — тишина. Провода за ночь тоже не починились магическим образом.

От этой мысли Глеб хмыкнул. В его мире «магическим» обозначало примерно «никаким». А в этом мире, кто его знает, может и сидит где-то маг-телефонист, ругаясь в седые усы тратит драгоценный атман удалённо скручивая порванную линию. Потом под рюмочку водки идёт отмечать день радио…

Глеб встряхнул головой. Не время было отвлекаться, воображая себе местные профессиональные праздники.

Единственным найденным человеком оказалась Акулина, со все ещё раскрасневшимися от слёз глазами. Она тоскливо сидела на кухне и не зная чем себя занять нарезала тесто на полосы, соединяла и снова разрезала.

— Алексей Степанович из комнаты не выходит, — со вздохом сообщила она, вытерла руки о полотенце и почесала Порфирия за ушком. — Плохо ему, из-за сына. Кошмар-то такой. Видное ли дело, родной сын хотел отравить? Ужас, батюшки, ужас. Как же так? Как же Роман Алексеевич-то сподобился-то на такое, а? Маленький ведь такой хорошенький был, такой постреленок озорной. Забежит, бывало на кухню, яблоко хвать и ну бежать. А тут, здрасьте-помилуйте, отравить! Ужас.

— Ужас, — поддакнул Глеб. — Алексею Степановичу-то только на душе плохо? Он себя хорошо чувствует?

Ещё не хватало, чтобы из-за нервов старику сделалось с сердцем плохо. Никакой врач сюда не проберется, чтобы помочь.

— Вроде как, — Акулина пожала округлыми плечами. — А так-то поди знай, когда вся душа разбита. Иди, говорит он мне, возьми выходной, родная. Сегодня всё равно есть не будет никто, боятся все и не выйдет никто, позапирались. Не до кушаний им, дескать.

— Похоже на то, — покивал Порфирий. — А что там насчёт кушаний, говорите?

— А я и не сготовила ничего, — в голосе кухарки слышалась смертельная обида. — Ну как и в самом деле душегуб кушанья отравит, а я потом крайняя? Не хочу, чтоб люди потом слухи пускали, дескать Акулина, злодейка, народ травит. С ума, скажут, сошла старуха. Увольте меня, не понесу я крест такой.

— Паранойя добралась и до нашей кухарки, — заворчал Глеб в сторону, так чтобы Акулина не слышала. — Ситуация накаляется, того и гляди до поножовщины докатятся.

— А так продуктов хватает, — сказала Акулина и сердито взмахнула полотенцем. — И овощи есть, и фрукты, и мясо, и консервов каких хочешь.

Порфирий, будто скаковой конь, прянул ушами.

— А что, — сказал он. — Глеб Яковлевич, консервы это выход? Ну не мог же наш злодей уж всё сверху-донизу в доме перетравить-то?

— Не мог, — кивнул Глеб. — Не будем поддаваться общей панике и падать в пасть безумия.

Акулина махнула рукой, указывая где стоят консервы, наотрез отказавшись даже притрагиваться к ним.

— Случись вот чего, — сказала она, — ауру мою на банке найдут и всё, поедет Акулина, бедная-несчастная, в тюрьму. Не всплакнет никто, слезинки не проронит, передачки не пришлёт.

Чтобы совсем-совсем никто на неё не мог подумать она и вовсе вышла из кухни, словно опасалась, что «случись чего» и всё равно обвинят её, мол, взглядом отравила.

— Безумие страха позаразнее многих эпидемий, — прокомментировал ей вслед Порфирий.

— Это точно, — отозвался Глеб, придирчиво осматривая банки на предмет проколов, вскрытий или чего-то такого.

Ничего подозрительного не обнаружилось, так что он открыл банку мясных консервов, осторожно понюхал, скорее из мнительности, чем из каких-то практических соображений. Дал понюхать коту, тот тоже ничего не обнаружил, так что груда консервов была честно разделена на две тарелки.

— В принципе ничего, — отозвался Порфирий, облизывая перемазанные жиром усы, — жить можно. Тащите ещё одну, рискнем. Помирать, так хоть на сытый желудок.

От второй порции Глеб отказался, и пока Порфирий с аппетитом уминал целую груду мяса, махнул рукой, достал из шкафа бутылку вина. Тщательно осмотрел сургучную пробку, глянул на просвет — нет ли каких подозрительных примесей на дне и налили себе полный бокал.

— Пьёте уже, с утра пораньше? — тут же прокомментировал кот.

— Что-то когда вы меня будили, — ядовито отозвался Глеб, — ни про какие «с утра пораньше» от вас слышно не было.

— Вот так все и начинается, — проигнорировал его замечание Порфирий. — А потом цирроз печени, кряк и всё.

— Я бы предпочел крепкий кофе, — парировал Глеб, — ведь из-за некоторых гостей этого дома выспаться мне не удалось. Но кофе могут отравить. Видел я такое в «Омерзительной восьмерке», жуткое зрелище.

Следующий час они скоротали за тем, что Глеб пересказывал коту сюжет фильма. Дом продолжал хранить тишину, никто не спускался.

— Они так и собираются просидеть целый день взаперти? — спросил Порфирий.

— Тут как бы не до весны досидеть, — Глеб покачал головой. — Вот и как вы мне прикажете пытаться вычислить, кто же из них отравил виски, если никто из подозреваемых и носа не показывает из спальни? Хоть убей не припомню, чтобы Эркюль Пуаро с подобной нелепостью сталкивался.

Ещё один час ушел на краткий пересказ историй про похождения бельгийского сыщика, которые он смог вспомнить.

— Очень толковый, этот ваш Эркюль, — отозвался кот, когда Глеб закончил. — И профессионал. Не то что некоторые. Вот он бы сразу во всем разобрался. А не блуждал потерянный в четырех стенах.

— Ой, вот с ним и работали бы, — сердито буркнул Глеб, донельзя уязвленный этим комментарием. — Чего на меня время тратить-то.

— Вот это верно подмечено, время мы тратим. Ничего не происходит. Никто нас из плена этого дома вызволять не спешит. Убийца тоже не торопится прибегать с признанием. Думайте, Глеб Яковлевич, думайте.

Если Магомед не идет к горе… Поразмыслив, Глеб нашел какой-то деревянный ящик и начал в него складывать консервные банки и бутылки вина.

— Это вы чего такое делаете интересное? — спросил Порфирий, склонив голову набок и с любопытством рассматривая эти приготовления.

— Сам пройдусь по комнатам и принесу людям еды. Может хоть так получится кого-то выкурить. Или, в самом крайнем случае побеседовать немного. И то лучше, чем ничего.

— А-а-а, — ехидно протянул кот. — Чтобы если кто и в самом деле ещё отравится, вот прямо вас и обвинили, да? Любопытная идейка.

— Да уж всяко лучше немного рискнуть, чем голодная смерть. А уж принимать пищу я никого заставлять не буду.

— План, конечно, оставляет желать лучшего. Но ценю ваше усердие, Глеб Яковлевич. Вы идите, идите, я вас тут подожду.

Кот, как это часто и бывало, в итоге оказался прав.

Первым делом Глеб отправился к старику Лазареву. Тот сидел в кресле и меланхолично смотрел в окно. От еды он отказался, сославшись, что смерти он не боится, но у него кусок в горло не полезет, и попросил принести лучше какого-нибудь виски, вместо вина.

— Опасно всё-таки, Алексей Степанович.

— Плевать уже, Глеб Яковлевич. Чего мне терять-то? Прошу только, не в службу, а в дружбу, принесите что-нибудь Роману поесть.

Глеб оставил ему пару бутылок вина, не рискнув принести виски. Рассудил так, что убийца прекрасно знал о предпочтениях старика в напитках, так что этот риск будет уже неоправданным. Но если Лазареву захочется напиться, так и вино ему сгодится.

Затем сходил отпер комнату Романа. Тот, копия отца, точно так же сидел в кресле и глядел в окно на снегопад.

— Возьмите, поешьте, — сказал Глеб, выкладывая на стол пару банок и ставя бутылку.

— Благодарю, — коротко отозвался тот, даже не повернувшись.

— Ничего не хотите ещё рассказать? Чем-то поделиться? Соображениями может какими-то? — спросил Буянов, особо не на что и не надеясь.

— Я уже всё сказал, что хотел и что знал. Если у вас тут нет других дел, прошу, оставьте меня в покое.

— Послушайте, вашего отца пытались отравить. Погиб его слуга. Ваша помощь, какое-то наблюдение, нечаянно услышанная беседа, могло бы сильно помочь, — сказала Глеб, но майор не ответил.

Пришлось идти дальше. Мартыновы так долго не отзывались на стук, что Глеб уже было забеспокоился, что с ними что-то случилось, когда услышал через дверь испуганный шепот Андрея:

— Кто это?

— Буянов. Поесть вам принес. Откроете может? Не сходите с ума.

— Поесть? — даже через дверь было слышно, что Мартынов задыхается от возмущения. — Это вы с ума сошли, господин Буянов, если думаете, что мы примем пищу в доме, где гостей могут потравить, будто крыс!

— Ну не хотите, как хотите. Я не заставляю. Можно с вами хоть побеседовать? Желательно не через дверь?

— Нельзя! Это опасно! Моя Настенька ужасно испугана! Мы не выйдем, пока сюда не прибудет полиция! И не надейтесь!

Глеб услышал в комнате удаляющиеся шаги, плюнул со злости и пошел к спальне Апрельских.

Те, надо отдать им должное, оказались куда вежливее и храбрее (или голоднее) четы Мартыновых. Иван открыл дверь, с каменным лицом выслушал предложение, что отведать консерв, куда лучше чем морить себя голодом. Сухо поблагодарил и взял пару банок. При виде бутылок с вином в его глазах мелькнула хоть какая-то жизнь и за них поблагодарил куда сердечнее. Выходить из комнаты, впрочем, он тоже отказался наотрез.

— Находиться под одной крышей, с отцеубийцей и душегубом! Это позор! Я роняю честь семьи одним этим! Мой отец отрекся бы от меня, если бы узнал. Мы предпочтем уединение, благодарю покорно.

— Ну Роман только намеревался, но отца-то не убил, — начал было рассуждать Глеб, — не думаю, что корректно называть его «отцеубийцей».

Апрельский, видимо, таких «юридических» тонкостей не оценил, так что просто захлопнул дверь у него перед носом.

Пришлось ни с чем возвращаться к Порфирию.

— По виду вашему понятно, как всё прошло, — оскалив зубки хихикнул кот. — Даже подтрунивать над вами грешно. Ладно уж, не печальтесь. Оголодают, сами носики из норки покажут. Не сегодня, так завтра.

— А сейчас что делать прикажете? — спросил Глеб.

— Да ничего, подождем просто.

— Так чего же вы меня стыдили, что я ничего не делаю!

— Чтобы вы не расслаблялись, — кот самодовольно прищурился и прежде чем Глеб успел что-то сказать, оправившись от волны захлестнувшего возмущения, прибавил: — Идите лучше, поищите, есть ли тут у них в доме шахматы. Хоть какой прок с вас будет.

Весь день был потрачен впустую. Никто из обитателей дома не появлялся, предпочтя отсиживаться у себя. Не было также видно, чтобы кто-то пробивался к ним с улицы, сквозь снежные заносы. Уже поздним вечером, проведя многие часы за шахматами и пересказами сюжетов фильмов, Глеб с котом поднялись в свою комнату.

Порфирий запрыгнул на подоконник, подвернул лапы под себя, со вздохом уставился в окно, глядя на снегопад.

— Подведем неутешительные итоги дня, — с ещё более трагичным вздохом сказал он не оборачиваясь. — Отравитель не пойман, а мы всё так же заперты в этой снежной ловушке. Ещё день-другой и все за ножи похватаются, и Апрельская и тихоня Мартынова, все. Помяните моё слово.

Глеб, растянулся на кровати, громко зевнул, представил себе эту картину и не удержался от смешка:

— А также участятся случаи каннибализма и свиную голову на палку воткнут?

— Шутки шутить изволите? — спросил Порфирий. — А вы знаете вообще, что такое «хижинная лихорадка»?

— Что же это?

— А это когда золотоискатели зимой были вынуждены по полгода друг с другом сидеть в маленьких хижинах, не уйти не разминуться. Тот не так посмотрел, этот не то пошутил. Криво посмотрел, громко чихнул. И вот день за днем копится гнев, раздражение и р-раз!

Кот взметнул хвостом.

— Кого-нибудь да прирежут обязательно. Нервишки не выдержат.

— Порфирий Григорьевич, мы заперты в гигантском особняке всего второй день, а вы уже кровавую бойню пророчите?

— Припомните, припомните ещё мои слова, когда будете думать, где найти нож, чтобы себя защитить. Посмотрю я на вас. Похихикаю. Не слушали Порфирия Григорьевича, да?

— Это всё, конечно, смешно и весело, друг мой, однако, я бы хотел услышать хоть какую-то стратегию, как же нам вычислить отравителя в этом доме.

— Не имею понятия, честно признаться.

Повисла долгая пауза.

— Знаете, что мне кажется обидным и несправедливым, Глеб Яковлевич? — со вздохом спросил кот.

— Как по мне — так буквально всё на свете, — мрачно отозвался Буянов.

— А вот и нет. Мне грустно, что умер человек, а всем как-будто всё равно.

— Мне не всё равно, — буркнул Глеб. — Я найду убийцу и за своё злодеяние он поплатится.

— Так-то оно так, да вот я про другое толкую, — сказал Порфирий. — Вот Еремей умер, а всех как будто больше волнует, что покушались-то на Лазарева, понимаете?

— Не очень, — признался Глеб.

— Человек умер, ни за что, ни про что. Зла никому не делал. А все смотрят на его смерть, только как на несостоявшееся покушение на его хозяина. Будто он предмет какой, пулю на себя принял, да и бог с ним.

Глеб сел на кровати, ожесточенно потёр виски, взъерошил волосы, затем щелкнул пальцами.

— Порфирий Григорьевич, вы гений.