Стажер магического сыска 3

Глава 2

Роман Алексеевич Лазарев оказался высоким крепким мужчиной лет сорока, в чьих черных волосах уже серебрилась седина на висках. Черный мундир сшит идеально по фигуре, на золотые майорские эполеты ложатся крупные хлопья снега.

— Буянов? — мрачно спросил он.

— Он самый. И Порфирий Григорьевич со мной.

— Майор Лазарев, — представился Роман и протянул руку, не снимая перчатку.

Глеб ответил на рукопожатие, сетуя на дрянную погоду и невежливость майора — не помешало бы считать его эмоции. Список подозреваемых, очерченный Лазаревым-старшим, не так велик, и сын всё-таки на самом верху этого списка.

— Вы готовы? — спросил майор. — Тогда едем.

По сравнению с паромобилем Воронцовой машина майора казалась каким-то космическим кораблём. Чёрная кожа салона, полированное дерево, холодный блеск хрома. Несмотря на занесенные снегом улицы паровик рванул вперед так, что Глебу захотелось пристегнуться, и он мысленно посетовал, что хоть идея стать в новом мире инженером пока отложена до лучших времен, но вот ремни безопасности можно бы и запатентовать. Порфирий же на заднем сидении отчаянно цеплялся когтями в пассажирское кресло, не жалея обивку.

— Далеко ли нам ехать? — спросил Глеб с тревогой вглядываясь, как быстро машина рассекает пургу.

— Далеко, — ответил майор, не отрывая взгляда от дороги.

— А вы старший сын Алексея Степановича?

— Угу.

— У него есть другие дети?

— Нет.

Майор Лазарев оказался собеседником, мягко сказать, не самым разговорчивым. На все дальнейшие вопросы Глеба он отвечал либо так же односложно, либо и вовсе отделываясь легким кивком. Даже болтливый Порфирий, который мог бы разговорить и камень, и тот не смог выжать из Романа Алексеевича ничего большего.

Оставалось только гадать, всегда ли он был столь молчалив, либо ему не нравилось присутствие Глеба.

Когда паромобиль Лазарева въехал через раскрытые ворота, Глеб только присвистнул при виде роскошного особняка. Пора было бы и привыкнуть, что хоть Парогорск небольшой индустриальный город, но некоторые его жители крайне зажиточны и в размахе при строительстве домов себе не отказывают. Длинный двухэтажный особняк красного кирпича, растянулся между двух холмом на добрые полсотни метров, словно растолкав стенами густой сосновый лес. Крыша под плотной снежной шапкой ощетинилась десятком каминных труб. В такой махине могли бы жить разом три поколения пяти семей и даже особо не пересекаясь.

Не говоря ни слова, майор заглушил двигатель и направился в дом.

— Мужчина столь же обаятельный, как замерзший камень в лесу, — проворчал Порфирий, когда Глеб снова подхватил его на руки, чтобы кот не морозил лапы по снегу. — И столь же болтливый. Не нравится он мне.

— Ну, что поделать, — ответил Глеб, — не всем же быть столь острыми на язык, как вы. Не стоит судить людей только по их общительности.

— А я сужу по своему чутью. По интуиции своей. И вам рекомендую прислушиваться. Хотя, что я тут растрачиваюсь. Вы же никогда никого не слушаете, Глеб.

— Опять вы попусту разворчались?

— Не ворчи, не шипи, не ной. Одни условия, — пробубнил кот, ежась от холода. — Условия и запреты. Тиран.

В холле дома их встретил Лазарев-старший, за которым стояли мужчина и женщина, по всей видимости единственные слуги в дома. Майора уже не было видно, вероятно поспешил подняться к себе в спальню.

— Глеб Яковлевич, Порфирий Григорьевич! — Лазарев расплылся в улыбке. — Рад видеть.

Он протянул ладонь, пожал руку Глебу, затем очень бережно пожал лапку Порфирия.

— Прошу, знакомьтесь, — продолжил старик. — Мои слуги, а вернее, что и соратники. Акулина и Еремей.

Еремей, судя по сизому носу с красными капиллярами и крупным мешкам под глазами, крепко любил приложиться к бутылке. Был он, вероятно, немногим младше самого Лазарева, но пагубная тяга к алкоголю не позволила ему сохраниться столь же хорошо, как хозяин.

— Еремей, сходи в подвал, да принеси пару бутылок вина, для согрева, — распорядился Лазарев.

Слуга мечтательно улыбнулся, кивнул и пошел куда-то вглубь особняка.

— И не вздумай снова пить мой алкоголь! — беззлобно прикрикнул ему в спину старик. — Знаю я тебя, пропойцу.

— Вы заносите вещи, — Лазарев повернулся к Глебу, — располагайтесь. Ваша спальня на втором этаже, третья комната налево. Ужин в восемь вечера, остальные гости скоро прибудут, видимо задерживаются из-за снегопада.

— Ожидаются ещё четверо человек? — спросил Глеб. — Две семейные пары?

— Всё верно.

— Замечательно, — Глеб покосился на кухарку, понизил голос до шепота: — Тогда отнесу саквояж наверх и будем думать, как на сегодня минимизировать риски.

— С чего планируете начать? — усмехнувшись спросил Лазарев.

Он настолько не испытывал тревоги по поводу полученного накануне предупреждения об убийстве, что Глебу даже на мгновение подумалось, уже не шутка ли это всё самого старика.

— Пока все гости не собрались, хочу осмотреть особняк. Порфирий Григорьевич, — шепнул Глеб, — вам особое поручение тогда. Ступайте на кухню и проследите за тем, чтобы в еду не подбросили чего ненужного. Не спускайте глаз с кухарки и с каждого, кто зайдет на кухню.

— О-хо-хо, попробую справиться, — с тяжким вздохом ответил кот. — Вечно вы на меня всё самое тяжкое перекладываете.

— Присмотрите, пожалуйста, за моим другом, пока я располагаюсь, — громко сказал Глеб, поворачиваясь к кухарке.

Акулина, крупная дородная женщина с могучими руками и добродушной детской улыбкой, из той породы людей, что проще перепрыгнуть, чем обойти, вся растаяла от такой просьбы.

— Ох ты ж! — она всплеснула руками. — Это кто у нас тут такой красивый рыжий господин? Это что за славный пирожочек, сладкая булочка? Кис-кис-кис!

— Хоть где-то меня ценят, — пробурчал Порфирий, спрыгивая с рук Глеба и в знак невероятной благосклонности даже потерся о ногу кухарки. — Вот что, Глеб Яковлевич, сударь мой, ступайте, разведайте обстановку, а я пойду проинспектирую кухню, да прослежу, чтобы никто ничего лишнего в блюда к ужину не сыпанул.

Кот, разумеется, не преминул сделать вид, будто сам решил, что будет делать и куда ему направиться.

Порфирий задрал хвост трубой и очень важно и одновременно сердито потопал на кухню, а Глеб отправился изучать дом изнутри.

На осмотр особняка пришлось потратить несколько часов. Глеб с усмешкой про себя отметил, что сюда можно было пускать экскурсии за деньги, как в музей. Свободного угла нельзя было найти, чтобы там не стояли доспехи или хотя бы ваза в человеческий рост. На стенах не было пустого места за картинами, гобеленами, развешеной коллекцией холодного оружия. И хотя слуг в доме было всего двое, нигде не было и пылинки. То ли Лазарев все-таки пользовался дополнительным штатом уборщиков, то ли Еремей был невероятно расторопным малым, несмотря на свою явную любовь прикладываться к бутылке и почтенный возраст.

Окончательно утомившись осмотром дома, Глеб пришел к неутешительному выводу. Если старика Лазарева захотят убить — тут целый арсенал колюще-режущего на стенах. И хоть в комнате самого старика не обнаружилось ни потайных ходов, ни уж тем более заложенных под кровать противопехотных мин, помещений в доме было столько, что ночью тут мог спрятаться целый взвод наёмных убийц.

Оставалось самоуспокаиваться только мыслями, что-либо всё это жестокий розыгрыш (и кто знает, не самого ли Лазарева), либо у них таки есть союзник, который решил предупредить старика, послав записку.

Бессмысленное брожение по комнатам пришлось прервать, когда внизу захлопали двери и послышались голоса. Глеб спустился на первый этаж и старик представил его новым гостям.

Чета Апрельских, Иван и Инесса, были похожи, как брат и сестра. Может просто совпадение, а может и как Габсбурги, резвятся только в тихом семейном кругу. Впрочем, вопрос того, насколько семейное древо Апрельских больше походило на круг, явно к сегодняшнему делу отношения не имело. На контрасте со своей легкой весенней фамилией внешне оба напоминали скорее недавно размороженных покойников. Мышино-серые волосы, вытянутые фигуры, острые черты лица. Хотя мужу с женой можно было дать на глаз около сорока, да и судя по одежде были людьми зажиточными, выглядели они оба, как измученные голодом путешественники, не смотри что Инесса носила на себе столько бриллиантов, будто хотела нарядиться на бал-маскарад хрустальной люстрой.

Прибывшая парой часов позже, уже в сумерках, супружеская пара Мартыновых была полной противоположностью Апрельских. Андрей Мартынов, немногим старше Глеба, похожий на кота круглолицый брюнет с закрученными усами, долго жал руку Лазареву-старшему, без остановки распинаясь, как он благодарен за честь быть сегодня приглашенным в этот дом, насколько он горд подобным знакомством и как тесть его, дескать, дорожил дружбой с хозяином дома и так далее и так далее. Его супруга, бледная брюнетка, с таким замученным лицом, будто только отошла после болезни, отделалась легким реверансом, коротким «доброго вам здравия, Алексей Степанович» и не проронила больше ни слова.

Самого Глеба Лазарев представлял кратко, как господина Буянова, не упоминая ни профессии его, ни зачем он тут находится. Хотя гостям это казалось и вовсе неинтересным: Апрельские отделались презрительными взглядами и пошли к себе в спальню, Андрей Мартынов после «Рад знакомству» тут же опять начал что-то лебезить перед стариком, пока его молодая жена стыдливо обшаривала взглядом углы.

Раз уже обозначились все сегодняшние гости, Глеб подумал было, что важно будет с ними побеседовать, понять, что у кого на уме. Хорошая мысль обернулась лишь тщетными попытками. Апрельские игнорировали все попытки завести разговор с непоколебимостью манекенов, Анастасия Мартынова не выходила из спальни, а её муж все время бегал хвостом за стариком Лазаревым.

Плюнув со злости, Глеб бегло закончил осмотр особняка, затем зашел к себе в спальню, достал со дна саквояжа револьвер и сунул его поглубже в карман пиджака. Если угроза о смерти Лазарева не пустой звук, вероятнее всего его попытаются отравить, но оружие под рукой всегда пригодится.

От удара в гонг, чей металлический гул эхом прокатился по пустым коридорам гигантского особняка, Глеб вздрогнул. Либо пора было спускаться к ужину…

— Либо половцы напали на деревню, — пошутил себе под нос Глеб и пошел в столовую комнату.

За длинным дубовым столом под белоснежной скатертью уже всё было готово к ужину. Еремей с невероятным проворством приносил из кухни все новые и новые блюда, расставляя их между зажженными свечами (то ли Лазарев не терпел парового освещения, то ли сюда коммуникации не получалось протянуть).

Во главе стола сидел сам Алексей Степанович, по правую руку разместился его сын, так и не переменив мундира на гражданскую одежду. По левую же оставалось два свободных места, учитывая, что и Апрельские и Мартыновы уже расселись, стало быть тут сидеть Глебу и Порфирию.

Рядом с тарелками громоздилась такая батарея ложек, вилок и ножей всех мастей, что на мгновение Буянов просто растерялся. Потом пожал плечами и мысленно махнул рукой, взял просто самую удобную пару приборов, не беспокоясь больше о том, для какого блюда она предназначена (хоть и заслужил за то очередной презрительный взгляд Апрельской)

Из кухни, тем временем, тяжело отдуваясь вернулся Порфирий Григорьевич. Судя по усам перемазанным сметаной, он очень ответственно отнёсся к своей роли наблюдателя за готовкой и даже лично принимал участие в дегустации.

Едва переступая лапами, он кое-как из последних сил запрыгнул на стул, оглядел сервированный стол и в нетерпении облизнулся.

— Первый раз вижу, чтобы в приличном доме приглашали котов ко столу, — процедила Апрельская.

— Первый раз вижу, чтобы в приличном доме разрешалось так хамить гостями, — огрызнулся Глеб, тут же поймав на себе гневный взгляд её мужа.

— Прекратите, — пророкотал Лазарев-старший. — Давайте не будем все портить друг-другу настроение за праздничным ужином.

Сразу же повисла гнетущая тишина, нарушаемая только скрипом столовых приборов по тарелкам.

— Что-то обстановка за столом мрачная такая, будто на поминках, ну право слово! — сказал Мартынов и неловко хихикнул.

— Как знать, возможно этот ужин и станет в самом деле моими поминками, — произнес не без бравады Лазарев-старший.

— Не стоит шутить с такими вещами, как смерть, — ледяным тоном произнесла госпожа Апрельская.

— А я и не шучу, — отозвался Лазарев, смакуя вкус осетрины.

— Не говорите так, Алексей Степанович, — тут же подал голос Мартынов. — Вам ещё жить да жить!

— Только кому-то это не нравится, что я зажился на белом свете, — сказал Лазарев. — Представляете, дамы и господа, какая оказия? Прислали мне тут давеча одну записочку интересную. Дескать, убьют меня сегодня ночью, во время этого самого ужина.

После таких слов Глеб ожидал, что начнется сущий кавардак. Однако заявление это было принято на редкость холодно. Роман даже не оторвался от еды, чета Апрельских забубнила какие-то безэмоциональные возмущения, словно сетуя на плохое обслуживание в магазине. Один только Мартынов вскочил и начал громко кипятиться, распыляя проклятия и угрозы в сторону анонимного посланника, да и тот быстро замолк и сел обратно, пока его жена, уткнувшись носом в тарелку, что-то шептала, по всей видимости молитвы.

Глеб мысленно ругнулся. Он и сам не знал, чего ожидать от гостей, кто из них и как себя должен выдать, но вот только только заявление Лазарева и реакция присутствующих ясности тоже не внесла. Если бы это был не обеденный, а карточный стол, стоило бы подумать над тем, чтобы пойти играть куда-то ещё, тут ловить нечего. Оставалось только ещё раз мысленно выругаться, что его дар в том, чтобы считывать эмоции при прикосновении, а не потаённые мысли по выражению лица.

Нужно было как-то раскачать ситуацию.

— Ну почему же, — сказал Глеб, — кому-то вот показалось очень смешной шутка, пугать Алексея Степановича подобными записульками. Угроза смерти, подумать только. У кого-то ведь поднялась рука. Как думаете у кого из нас бы хватило на это дерзости?

— Не стоит шутить с такими вещами, как смерть, — снова холодно бросила Апрельская.

— Думаю, мне можно. Однажды я уже был мертв.

— Вы слишком болтливы для мертвеца, — буркнул Иван.

— А что? Лично мне очень интересно, — снова оживился Мартынов. — Уверен это очень интересная история.

— Не слишком интересная и уж совершенно точно не для ужина, — отрезал Глеб и снова сделал вид, что сосредоточился на жарком, исподтишка разглядывая реакцию гостей. Тщетно. Жизни в них было столько же, сколько в истуканах на острове Пасхи.

— Постойте, а ваше лицо мне кажется очень знакомым, — сказал Мартынов. — Где-то я вас уже встречал.

— Это вряд ли, — буркнул Глеб и снова опустил глаза в тарелку.

Остальная часть ужина прошла действительно будто на поминках. Иногда вспыхивающие короткие разговоры тут же затухали, а все попытки Мартынова вбросить какую-то шутку повисали в воздухе. Лазарев потягивал виски, его сын сосредоточился на ужине, остальные старались не поднимать друга на друга взглядов. Только неугомонный Порфирий всё время просил Еремея то подать ещё осетринки, то интересовался насчет ножки индейки.

По настоянию Глеба Еремей приносил напитки только в закрытых бутылках. Хотя старый слуга так и не сказал за весь день ни слова, будто немой, по его лицу явно читалось желание хоть сейчас выступить добровольным дегустатором алкоголя на предмет ядов.

Лазарев достал из кармана жилета золотые часы на цепочке, щелкнул крышкой, взглянул на время.

— А вот и полночь, дамы и господа, — объявил он. — Кажется, пережил я сегодняшний день, кому бы там иного не хотелось.

Глеб продолжал следить за реакцией гостей, не выдаст ли себя кто выражением лица. Тщетно.

— Еремей! — крикнул Лазарев. — Сходи-ка в гостиную, там в стеклянном шкафе возьми да принеси мою любимую бутылочку шотландского виски. Шестьдесят лет выдержки в бочке, господа, вы такого не пробовали, на весь мир десять бутылок, ей-богу. Открыл её один раз, как в отставку вышел, да оставил. Всё берёг-берёг её для особого случая, да вот он и настал.

По лицу старого слуги читалось, что хоть глоточек старого виски, но по пути случайно да «испарится». Кивнув он ушел, а Лазарев, тем временем, окинул гостей самодовольным взглядом.

— Вот так, любезные мои, кто бы ни был тот таинственный автор записки, он крупно ошибся. Ужин минул, а я всё ещё жив! Меня не запугать просто так.

— Истинно так, Алексей Степанович, — угодливо поддакнул Мартынов, — долгих лет вам жизни.

— Куда там запропастился Еремей, лентяй окаянный? — Лазарев поднял голос. — Еремей! Еремей! Пошевеливайся, старый пень! Моложе меня на два года, а глухой уже, как тетерев. Еремей…

Старик отбросил стакан, вскочил с кресла и побежал в зал. Глеб, уже сердцем чувствуя, что за картину он там увидит, рванул за ним.

На красном персидском ковре, рядом с открытой бутылкой виски лежал бездыханный Еремей. На синюшных губах его засыхала серая пена.