Стажер магического сыска 3

Глава 4

Глеб задумчиво жевал куриную ногу, не особо замечая вкус подливы с пряными травами и гарнира из грибов. Мысли крутились вокруг Мартынова. С одной стороны, Буянов верил и Кузьме, и Никодиму, что это суицид — и ничего более. А как поспоришь, если аурографии показали, что посторонних не было? Да и свидетели, наверное, подтвердили.

С другой стороны, этот последний ужин усопшего не походил на прощальный — человек явно наслаждался жизнью. Ел вкусно, пил игристое, красота! И не скажешь, что траур. Хотя, может, и зря он, Глеб, про мертвеца так думает? Приговоренным к смерти тоже на выбор еду готовят — прощальный обед, так сказать.

Мог ли Мартынов оборвать свою жизнь, не выдержав, не пережив смерти жены? Глеб вспомнил, как Андрей Никодимович побледнел, когда стало понятно, что его супруга отравила двух человек ради какого-то наследства. Разве он играл тогда? Нет.

Глеб сделал глоток кваса.

Не прикидывался. Мартынов любил жену. Значит, и впрямь суицид, что, впрочем, уже доказано.

Настроение у Буянова было преотвратное. Он и хотел начать расследование, и одергивал себя: Зачем бередить чужие раны? Кому это поможет? Родни и то не осталось — вон пришлось плакальщиц нанимать, чтоб дневали-ночевали у гроба.

— Из всей семьи — один слуга. Мда уж… — буркнул Глеб, убрал со лба прядь седых волос и решительно поднялся из-за стола. Что ему сейчас действительно требовалось — это поговорить с Анной. Если что не так, она поймет, а впустую терзаться и смысла нет.

Пришла на ум идея вернуться в дом Мартынова, да поговорить со слугой, но, вспомнив, сколь многолюдно там, Буянов отмахнулся: Не сегодня. Как минимум, не сегодня. Тут же одернул он сам себя. Заплатив за обед трактирщику, он прихватил кусок тунца для Порфирия и направился в агентство.

Отперев дверь, Глеб с удивлением обнаружил, что Анны и кота еще нет. А ведь, в отличие от него, они уехали на машине — значит, и вернуться должны были быстрее. Впрочем, как знать — может, еще какие дела образовались.

Устроившись в кресле, Глеб вытянул ноги и, прикрыв глаза, решил вздремнуть. Стоило ему провалиться в блаженную дрему, как в дверь заскреблись:

— Глеб, нужна твоя помощь! Глеб, иди сюда, я знаю, что ты там! — завывал Порфирий, и в голосе его чувствовалась паника, точно начался пожар.

Вскочив с кресла, Буянов отворил дверь:

— Что случилось?

— Помогите, там Анна… — начал было кот, но договорить не успел, так как Глеб уже летел вниз по лестнице, а сознание рисовало ужасные картины — одну хуже другой.

С Воронцовой он почти столкнулся, когда преодолевал последние ступени. Анна держалась за перила и морщилась, но в целом выглядела как минимум живой.

— Вы тут? — зачем-то спросил Буянов и без того очевидное.

— А где мне еще быть? — удивилась Анна. — Или вы думаете, Порфирий Григорьевич сам себе открыл и вперёд побежал? Вот уж, не смотря на все его достоинства, до такого он ещё не дорос — у него, видите ли, лапки. Агрх… — Анна вновь скривилась.

— Так а у вас что? — Буянов нахмурился. — И не говорите, что всё в порядке, я же вижу по вашему лицу, что это не так.

— Ничего такого, что стоило бы внимания, — отмахнулась Анна. — Просто оступилась, потому что не глядела под ноги.

— И отчего же, разрешите спросить, вы не были столь невнимательны? — Глеб прищурился.

— Потому что я бежала, — призналась Анна.

— Куда бежали? — история нравилась Буянову всё менее.

— К машине бежала. И если вы меня хотите спросить — от кого, так давайте я вам облегчу задачу: от волков, а после — от собак. Достаточно информации? — Анна вскинула подбородок, будто Глеб пытался её задеть своими расспросами.

— Анна Витольдовна, у меня нет слов, — признался Буянов, качая головой. — Вы даже уезжая со старушкой умудряетесь влипнуть в историю. Как так-то? — он молча подал ей руку, и Воронцова нехотя оперлась на неё.

— Издержки профессии, Глеб, и ничего больше. Агх… Да что ж такое-то!

Потихоньку они дохромали до кабинета, где Анна устало села в кресло. Кот тут же засуетился рядом:

— Вам надо к врачу, Анна Витольдовна, обязательно надо. Вдруг там не растяжение связок, а перелом? Хроменькой на всю жизнь останетесь — никто замуж не возьмёт.

— Не помню, чтобы у меня были подобные планы, — улыбнулась Анна. — Может, позже доберусь до Казимира Игнатьевича — и тогда…

— Давайте лучше до Феофана Лукича, — перебил её Глеб. — К нашему прекрасному судмедэксперту вы всегда успеете.

— Не поддавайтесь панике, Глеб Яковлевич. Всё это — мелочи жизни. Лучше налейте мне чаю да расскажите, как прошёл ваш визит на прощание с господином Мартыновым — царство ему небесное.

— Один момент, — Глеб, обученный Порфирием раздувать самовар, взялся за дело, одновременно рассказывая, как прибыл в дом, как заметил странный цвет губ умершего и что после побывал в участке, навестив старых знакомых.

Кот тем временем, разорвав свёрток, обнаружил рыбу и, не задавая лишних вопросов, приступил к трапезе, краем уха слушая Глеба.

— И вот, понимаете, — объяснял Буянов, — всё вроде чисто, всё по делу. И аурографии врать не могут, и обстоятельства актуальные… А вот всё же кажется, что что-то не так. — Глеб подал Анне чай. — И как быть?

— Если мне кажется, что что-то не так — скорее всего, так оно и есть, — заверила его Воронцова, грея ладони о чашку. — Вот смотрите: вы узнали время смерти покойного?

— Нет, не спросил. А что это меняет?

— Очень многое. Ведь вы же помните, что ауры не вечные — они тают. Хороший аурографист прочтёт ауры шестичасовой давности, но лишь отличный разглядит остатки свечения через двенадцать часов. И если выждать это время — то вот вам и объяснение, почему нет следов.

— Ну, допустим, — Глеб принялся мерить кабинет шагами. — Я так думаю, вызвал полицию слуга. Больше в доме никого нет. Зачем ему такой кунштюк проворачивать? Или вы думаете, он сам и отравил?

— Нет, это точно не слуга, — тут же заверила его Анна. — Его ауре никто бы не удивился, а вот то, что её там нет, как раз странно. Где же он был, что хозяин остался в одиночестве? Да и остался ли — вот вопрос.

— Знаете, я хотел его расспросить, но сегодня в доме слишком много людей, — признался Глеб.

— Да, не самый удачный день. Предлагаю вам посетить его завтра и поговорить по душам — возможно, вы узнаете много неожиданного.

— Это едва ли. Моего короткого знакомства с господином Мартыновым хватило, чтобы понять: человек он хоть и с титулом, но какой-то мелкий, можно сказать, осторожный и опасливый. Поэтому из неожиданного поди будет лишь то, что он, вопреки разуму, пил на завтрак игристое.

— У меня, между тем, имеется своё мнение, хотя оно, конечно же, вам не интересно, — вмешался в разговор Порфирий, покончивший с тунцом. — Но я желаю сказать, что именно такие люди — маленькие, неприметные — зачастую хранят больше всех тайн. Так и знайте: не удивлюсь, если Мартынов, например, сам подговорил супругу убить родню, чтобы поправить финансовое положение. Или водил сомнительные знакомства.

— Вот завтра Глеб Яковлевич и разузнает. А покамест, уважаемый Порфирий Григорьевич, расскажите Глебу, что вам удалось разузнать в Сосновке.

Кот вышел вперёд, приосанился, обвил лапы хвостом и, оглядев друзей, начал:

— Когда жестокосердная Анна Витольдовна бросила меня одного на заснеженных просторах Сосновой горы, я поначалу был фраппирован этим предательством. Однако, осознав, что она не в себе и желает пойти в тёмный лес в самый разгар снегопада, решил побродить по округе, изучая местное население. Так сказать, пообщаться с аборигенами. Поначалу я никого не нашёл — что логично. В такую погоду порядочные коты по домам сидят, у печек греются. Но после мне повезло: я встретил одного господина, чья морда, украшенная шрамами, подсказала мне о его бурной жизни в этом сообществе. — Порфирий зевнул. — Не стану называть его имени — это не столь важно для вас. Так вот, данный кот рассказал, что мало общается с собаками (и это правильно), но слышал, как те говорили про кражу пса, называемого людьми «Сынком».

— Кражу? — удивилась Анна. — Ты его верно понял? Мы вроде бы искали сбежавшего пса, а не украденного.

— Понимаю вас, Анна Витольдовна. Я и сам засомневался в словах этого усатого господина, после чего был послан… — Порфирий смущённо отвел взгляд. — Скажем так, прямиком к псам, чтобы разузнать всё из первых уст.

— И вы пошли? — Глеб хмыкнул.

— Пошёл. И ничего смешного в этом не вижу, — тут же насупился кот. — Вам бы лишь бы меня обсмеять. Конечно, Порфирий — что? Просто кот, повод для улыбок. А я, между тем, повёл себя героически: отправился в стан врага, и это, знаете ли, принесло свои плоды. Одна старая, но приличная собака поведала, что слышала голос пса из чужих саней.

— Могла спутать? — уточнил Буянов.

— Может, и могла, — замялся Порфирий Григорьевич. — Говорю вам — старая псина. Но дальнейшего разговора не вышло, поскольку прибежали эти блоховозки и жаждали моей крови. Насилу сбежал.

— Подтверждаю: псы гнались за ним с огнём в глазах, но наш Порфирий Григорьевич держался молодцом, — согласилась Анна, попивая чай. — Что ж, история интересная, но получается, мы не уверены, кем был пёс в санях. Хотя подтверждаю: санный след я видела, и он шёл от развалин дома Люмэ.

— Люмэ? — Глеб вопросительно взглянул на Анну. — Вы и туда добрались?

— Так получилось, — она пожала плечами. — Летом, наверное, — живописные руины, что скрывают многие тайны. А сейчас — снег, холод и волки в лесу.

— К слову о тайнах… — оживился кот. — Наша старушка-то оказывается служила у этого Люмэ. И я готов дать на отсечение ваш палец, Глеб Яковлевич, что серёжки у неё — именно от него.

— Почему это вы ставите мой палец? — не понял Глеб.

— Потому что у меня — лапки, — фыркнул кот. — И вы вот давеча удивлялись, откуда у господина Успенского та книга. Да вот от таких щедрот: одной — серёжки, другому — книгу, третьему — ещё что. Я не удивлюсь, если узнаю, что пожар тоже возник неспроста — просто не угодил кому-нибудь конюху.

— Ну, это уже слишком, — призналась Анна. — Хотя насчёт серёжек с изумрудами я согласна — более им взяться неоткуда. Но это не наше с вами дело. Нам бы пса найти — и то хорошо.

— Не забывайте о Мартынове, — напомнил Глеб. — Я всё же завтра пообщаюсь с его слугой.

— Да уж, это будет завтра, — согласилась Анна. — А сейчас я бы хотела добраться до дома, и чтоб Марфа сделала мне примочку.

— Сначала примочку, потом притирку, потом — приехали, — заворчал кот. — Нет уж, Анна Витольдовна, если мы куда и поедем, то только к лекарю. Глеб Яковлевич, поддержите меня!

— Полностью согласен с Порфирием Григорьевичем. И даже не спорьте, — кивнул Буянов.

Анна лишь покачала головой, не пытаясь их переубедить.

После посещения госпиталя, где лекарь Феофан Лукич соединил порванные связки и привёл голеностоп Анны в порядок, Глеб на такси отвёз её домой, поручив дальнейшее восстановление заботливой Марфе.

Сам же после этого вместе с Порфирием поехал к себе.

Кот, устав от дневных подвигов, сладко спал, и Буянов, принёс его в квартиру, осторожно положил на диван, прикрыв пледом. Затем поужинал консервами, полистал книгу о строении мира и лёг спать. День предстоял непростой.

Порфирий на кладбище идти отказался:

— Мне там делать нечего. Мартынов мне другом не был, так что помяну его штофом валерьянки — и будет. А если вас совесть мучает — так пожалуйста, прогуляйтесь. Замёрзнете там до костей — поймёте, как я был прав, оставаясь дома.

— Вы что же, Порфирий Григорьевич, так и собираетесь весь день на диване валяться? — поинтересовался Глеб, приводя в порядок волосы.

— Отчего же? Может, ещё Анну Витольдовну навещу — посмотрю, как там она нынче, здорова ли. Марфу поспрашиваю.

— Так и скажите — пойдёте к Воронцовой за вкусным завтраком, — поддел его Глеб.

— А если и так? — вскинулся кот. — Ничего в этом дурного не вижу. Не всё же с вами воду с сухарями хлебать.

— Какие сухари, помилуйте! Я вчера купил вам отличный кусок тунца, который вы приговорили прямо в агентстве, не дожидаясь приезда домой.

— Я был голоден и тревожен, — пояснил кот, недовольно помахивая хвостом. — А если вам так сложно это уразуметь — тут уж я ничем помочь не могу. Или вам жалко? — он прищурился, взирая на Буянова зелёным взглядом.

— Ни в коем разе, — заверил кота тот. — Что ж, удачной вам прогулки, а мне пора.

Отсалютовав Порфирию, Глеб поспешил к подъезду, где его ожидал паровик.

Морозный воздух густо стелился между могилами, цепляясь за чёрные ветви голых деревьев, будто дым от невидимых свечей. Небо — низкое, свинцовое, набрякшее снегом, — давило на плечи, заставляя склонять головы.

Глеб едва было не заплутал в этом краю скорби — спасибо, сторож направил. И вот теперь Буянов стоял на старом Разумовском кладбище, среди старинных могил, каменных крестов и скорбных ангелов с изъеденными ветрами лицами.

Фамильный склеп Мартыновых, облицованный серым камнем, зиял раскрытыми дверями, словно беззубый рот. Внутри, на постаменте, стоял дубовый гроб, тёмный, лакированный, с массивными бронзовыми ручками. От него веяло холодом — не просто зимним, а тем, что пробирается из-под земли, из самых глубин, где нет ни времени, ни жалости.

В отличие от вчерашних прощаний, сюда пожаловало совсем мало людей. Человек десять, не больше. Они стояли полукругом, кутаясь в меха и тёмные шали. Их лица были бледны, дыхание превращалось в молочный пар, и казалось, что это не живые люди, а призраки, ненадолго явившиеся из тумана, чтобы проводить ещё одного в царство теней.

Среди пришедших Глеб узнал Лазарева Алексея Степановича. Отставной военный хмурился, возможно, припоминая недавние события. И вчерашнюю знакомую — Ольгу Валентиновну, вот только сегодня она была не одна, а в обществе мужчины, которого Буянов уже видел, правда, лишь из окна кабинета.

Общаться с Успенскими не хотелось, и он надеялся, что те его не заметят. А вот четы Апрельских не оказалось — впрочем, это неудивительно, они ещё тогда высказали своё пренебрежение к Мартыновым. Не было тут и старого слуги, что подавало Глебу надежду.

Что ж, — решил он про себя, — навещу его дома. Меньше чужих глаз — откровеннее разговор.

Буянов вновь взглянул на склеп. Жена Мартынова, та самая, что застрелилась две недели назад, лежала теперь под этим же камнем, чуть левее. Её гроб, должно быть, уже покрылся инеем изнутри. От этой мысли Глебу стало не по себе, да и холод пробирал до костей.

Прав был Порфирий, что отказался ехать. Может, и мне не стоило…

Священник, краснолицый от холода, монотонно бубнил молитву, и слова его падали в снег, не долетая до сердец. Слёз не было. Пришедшие словно отбывали повинность, но каждый из них, Глеб был в этом уверен, желал поскорее оказаться в тепле.

Когда гроб начали опускать в склеп, раздался скрип верёвок — резкий, живой звук среди мёртвой тишины. Притихшее до этого вороньё зашлось в крике, кружа над погостом. Кто-то из женщин вздрогнул. Лазарев перекрестился. Остальные последовали его примеру.

Наконец, когда гроб скрылся во тьме склепа, священник бросил горсть земли — она глухо стукнула по крышке, словно закрывая последнюю страницу.

— Вечная память…

Но память, как знал Глеб, редко бывает вечной.

Едва всё закончилось, как пришедшие поспешили уйти. Глеб тоже хотел улизнуть незамеченным, однако у него не вышло.

— Глеб Яковлевич, доброе утро, — улыбнулась ему госпожа Успенская. — Хотя, конечно, не для всех, но тем не менее.

— Доброе утро, — кивнул Буянов и перевёл взгляд на незнакомца.

— Успенский Павел Евгеньевич, — представился тот, стягивая перчатку и подавая руку.

— Буянов, Глеб Яковлевич, — Глеб ответил на рукопожатие и тут же уловил скрытую тревогу, скользкую усталость и пряное любопытство. — Интересный набор… — пробормотал он.

— Вы что-то сказали? — Ольга вновь улыбнулась.

— Только то, что заочно с вами уже знакомы, — признался Глеб.

— И то правда. Я наслышан о ваших подвигах от Анны Витольдовны — встречи не проходит, чтоб она не рассказала о вас, — признался Успенский, и Глебу почудилась в его словах неприязнь.

— Вот видите, Глеб Яковлевич, я была права: у вас с Павлушей много общего, — Ольга поправила меховую накидку. — Но прошу вас, давайте уже покинем это место, а то сторож подумает, что мы ждём следующих похорон.

— Полностью с вами согласен, — кивнул Глеб, ускоряя шаг, — лишь бы не заплутать между надгробий и крестов.

Успенская усмехнулась:

— Я легко выведу вас из этого лабиринта, знаю Разумовское кладбище как свои пять пальцев, так что просто держитесь меня и не пожалеете.

Глебу ничего не оставалось как поверить ей на слово.