Противотанкист. Книга 6. В дивизионе

Глава 5

У входа меня встретил, стоящий на посту Удальцов, поэтому пока не забыл, уточняю у него кое-какую инфу.

— Гургена одного забрали или вместе с вещами?

— Одного. Хотя нет. Прихватили его вещмешок с барахлом. — Вспоминает боец.

— Ясно. Значит совсем всё забрали.

— Не всё. Второй мешок, ну тот, который с хлебом, остался. — Уточняет он.

— Как так получилось? — не веря в свою удачу, спрашиваю я.

— Так следователь спросил, — где личные вещи подозреваемого? Вот я и отдал сидор с личными вещами Гургенидзе. А когда вернулся оперуполномоченный, сказал, что забрали всё. Он и ускакал, догонять машину с прокурорскими.

— Ну-ка, неси сюда этот мешок. — Боюсь я спугнуть госпожу удачу.

Хорошенько ощупав и помяв принесённый рюкзак снаружи, решаюсь заглянуть внутрь, но желательно без посторонних.

— Бди тут. — Предупреждаю я часового. — Если пойдёт кто, окликнешь его.

— Понял. — Заговорщеским шёпотом сообщает он.

Я же захожу за угол и иду к полуразрушенной русской печке. Это все, что осталось от сгоревшего дома. Укрывшись за печкой от любопытных глаз неспящих лунатиков, присаживаюсь на корточки и аккуратно развязываю рюкзак. Вроде никаких сюрпризов, типа взрывного устройства и капкана на волка не обнаружил, поэтому не торопясь, достаю содержимое. Первым мне попался кусок хозяйственного мыла. Я его понюхал, ковырнул ногтем и даже лизнул, сплюнув горечь. Вторым тоже. Но не из-за мыла же Гурген себе смертный приговор подписал? Так что достаю, теперь уже из своего вещмешка плащ-палатку, и перекладываю на неё всё содержимое гургеновского рюкзака.

А вот это уже не мыло и не тол. На мину с часовым механизмом тоже не похоже, а вот на анодную батарею к радиостанции вполне потянет. И зачем эти батареи Гургенидзе? А главное, где он их взял? В дивизионе только одна радиостанция, и та для связи с артполком. Проносятся в моей голове мысли. Но поразмыслю про это позже, а пока все улики необходимо спрятать. Так что достаю из своего вещмешка запасной, укладываю в него батареи, записную книжку, мыло, сколько вошло, чтобы замаскировать это всё сверху, и прячу в укромном месте. Всё, что осталось, прибираю обратно в свой сидор. А в туристский рюкзак Гургена накладываю обломков кирпичей, положив сверху гургеновскую же трофейную гранату, привязав за её кольцо верёвочку, которой затягивают горловину мешка. Заминировав таким хитроумным способом кучу стратегического сырья, возвращаюсь обратно.

— Ну, что там? — с любопытством уставился на меня шахтёр.

— А, мыло. — Пренебрежительно машу я рукой.

— Мыло⁈ — почему-то обрадовался он.

— Ну да. Хозяйственное. — Протягиваю я ему целый кусок.

— Спасибо. — Расплывается он в улыбке. — Мыла мы уже целый месяц не видели.

— А это убери на место. Ты ничего не видел и не брал. — Подмигиваю я ему, передавая рюкзак.

— Само собой. — Согнувшись под весом «слегка» потяжелевшего мешка для туристов, заносит он его в наш амбар. Я же перекуриваю на свежем воздухе и заваливаюсь спать, в надежде досмотреть вчерашний эротический сон, прерванный на самом интересном месте…

Продолжения не последовало, спал я без сновидений, так что проснулся ещё до подъёма. Распаковал свой мешок, всё лишнее мыло сложил на краю стола, внимательно его рассмотрев при дневном свете. Мыло как мыло, обыкновенное, хозяйственное советское и нисколько не вкусное. В вещмешок прячу всё своё дополнительное вооружение, документы и награды, забрав оттуда только смену белья, которую ложу в противогазную сумку, предварительно вытряхнув из неё противогаз. Мало ли что. Вдруг из свидетелей стану подозреваемым, и меня упекут в застенки. Так что лишние улики мне ни к чему. Вот только кому на храненье его передать? Рассматриваю я спящих красноармейцев. Кто-то из них стучит комиссару, причём как-то избирательно и однобоко. Хотя, мы ведь во дворе разбирались, любой, проходящий по улице, мог наши разборки подслушать и подглядеть в дырку в заборе. Ладно, отдам комиссару. Надеюсь, партийная совесть у него пересилит любопытство. А если не пересилит, то на этот случай у меня эфка за колечко привязана, а не немецкое яйцо, как в рюкзаке с кирпичами.

Пока я собирался, Удальцов вскипятил воду в котелке на плите печки-инвалида, так что быстро пью утренний кофе (кипяток с рафинадом вприкуску) и перекусываю корочкой хлеба. После чего назначаю наряд на НП.

— Наливайко, сразу же после завтрака берёшь с собой Удальцова и Чеботаря и следуешь в первую роту первого стрелкового батальона. Там выберете НП и будете с него наблюдать за противником.

— Понял. — С ленцой отзывается усатый.

— Зато я не понял. А ну-ка повторить приказание! — строю я расслабившегося хохла.

— Есть, забрать с собой Удальцова и Чеботаря и выбрать наблюдательный пункт в первой роте. После чего наблюдать за противником. — Вскакивает он со скамьи, на которой сидел и, вытянувшись по стойке смирно, повторяет приказ.

— Вот так-то лучше. А к обеду я уже буду на месте. Хотя… Джафаров!

— Я. — Откликается, сидящий за столом ефрейтор.

— Если меня не будет, сразу после обеда вместе с Барановым и Ростовым смените на НП группу Наливайко.

— Есть, сменить группу Наливайко после обэда. — Встаёт и повторяет он приказание.

— Сейчас занимаетесь по распорядку, а я пошёл. — Отправляюсь я в неизвестность. При оружии и в полной боевой экипировке. Пускай бойцы видят, что я ушёл со всеми вещами. В случае чего, к ним будет меньше вопросов.

По пути захожу в штаб дивизиона, где Иван Капитонович выписывает мне «увольнительную», о том что:

«Старший сержант Доможиров Н. Н. направляется в военную прокуратуру 341-й стрелковой дивизии для дачи свидетельских показаний.»

Ставит штамп дивизиона и расписывается. Комиссара в штабе я не застал, так что приходится импровизировать на ходу.

— Товарищ лейтенант, вы за вещичками моими не присмотрите, пока я в командировке? — снимаю я с плеч вещмешок. — А то в нашем амбаре проходной двор, опера всякие шляются, как шпионы немецкие. Боюсь, сопрут. — Шучу я.

— Всё так серьёзно? — Смотрит он мне в глаза.

— Более чем. И будьте поосторожней. Там у меня не только личные вещи и награды, но и гранат немного. — На всякий случай предупреждаю я.

— Хорошо. Оставляй, коли так. В уголок вон поставь, под лавку. У нас в штабе немецких шпионов нет.

— А вы в этом точно уверены? — снова юморю я.

— Уверен. — С сомнением говорит Капитоныч. — Ни пуха. — Желает он мне удачи.

— К чёрту. — Посылаю его в ответ.

На выходе нос к носу сталкиваюсь с комиссаром, и замираю по стойке смирно, приветствуя старшего по званию. Карабин у меня на ремне, так что рукой не машу.

— Товарищ Доможиров? — Узнаёт он меня.

— Так точно. — Подкалываю я замполита.

— А вы куда? — поморщился он, услышав такой ответ. Но всё-таки не стал делать мне замечание.

— Так, в штаб дивизии. В прокуратуру вызывают.

— Вы это, поосторожней там будьте. И что-то я ещё хотел спросить? — задумался комиссар. — Вспомнил! — Прямо как Ньютон прокричал он, когда тому на голову свалился кирпич, или яблоко, тоже не помню, давно это было. — Вы же у нас комсомолец?

— Да. — Подтверждаю я его догадку.

— Тогда обязательно зайдите к ответственному секретарю ВЛКСМ и встаньте на комсомольский учёт. — Жестикулирует он поднятым вверх, пальцем правой руки.

— А к безответственному секретарю можно зайти? — снова зачем-то шутю я.

— К безответственному нельзя! — отрубил комиссар. — И следите там за словами.

— Разрешите, идти?

— Идите. — Отпускает меня замполит, предупредив, чтобы я следил за базаром.

До Елизаветовки, где располагался штаб нашего артполка, топать мне километров шесть с гаком, и ещё километр до Ново-Александровки, где находилась военная прокуратура и другие штабные и вспомогательные подразделения дивизии, поэтому бодро вышагиваю по левой обочине дороги, соблюдая все правила уличного движения. Негромко напевая задорный мотивчик из творчества Михаила Круга.

А в тверском ГПУ молодой оперок шил дела с пролетарским размахом.

На столе у него я прочёл некролог, и кольнуло в груди под рубахой…

А потом решил приколоться и перевести эту песню с блатного на нормальный, почти русский язык. Как это сделал Доцент в советском фильме про джентльменов удачи. Всё-таки блатной жаргон или феню я по песням Круга и изучал, ну почти. Был в этом и некий смысл. Чтобы при прокурорских не «ботать по фене», а то ещё примут за матёрого уголовника, у которого восемь ходок — семь пятнашек, и всё за огурцы. Вот только толковый следак или опер, вряд ли купится на это фуфло, на котором разговаривают типа крутые перцы, считающие себя блатными авторитетами в моём времени. Фуфлогоны они, а не авторитеты, а феня, льющаяся из всех динамиков, это уже не тайный язык офеней, а блатная тарабарщина. Так что как говорил великий, не знаю кто — «Пехаль киндриков куравь, пехаль киндриков лузнись — смуряком отемнеешь.» И я занялся народным творчеством, чтобы скоротать время в пути. Вначале напевал куплет, а потом пытался его перевести.

Лёха Чиф, фармазон, подогнал фуфеля, скрасить вечер за стирами в очко.

Она круто вошла, ножки, груди: а-ля! — я б всю жизнь с ней сидел в одиночке.

Веня лепень одел и расплавился весь, пальцы веером: 'Здрасте, гражданка,

Вам, наверно, ещё не сказали, что здесь сейф лохматый ваш вскроют, как в банке'.

Занимающийся махинациями с драгоценностями мошенник Лёха, по кличке «Чиф» или «Чих», приволок фальшивые драгоценности, чтобы шайка налётчиков могла расслабиться и скоротать вечер за игрой в карты (стиры) на конспиративной квартире. Карточная игра называлась «очко». Когда игра была в самом разгаре, в комнату решительно ворвалась эффектная девушка со стройными ногами и красивой грудью. Она была прекрасна, как свет утренней зари, и у неё был самый большой в мире нос. Она так понравилась главарю, который рассказал эту поучительную историю, что он бы с радостью согласился провести с ней остаток жизни в одиночной тюремной камере на ПЖ. Один из подельников, по имени Вениамин надел только что выигранный пиджак на обнажённый торс, чтобы прикрыть татуировки и сильно вспотел, глядя на эту красавицу. Причём не оттого, что ему было жарко, а потому что он тоже захотел на ПЖ. Сделав кистевой жест, (выставив вперёд указательный палец и мизинец, в то время как остальные его пальцы были прижаты к ладони), он раздухарился и подошёл к красотке. Вежливо поздоровался. И как всякий уважающий себя джентльмен удачи, предупредил красотулю о том, что здесь ей могут доставить немыслимое сексуальное наслаждение или просто изнасиловать. Потому что принял её за женщину с низкой социальной ответственностью, которую видимо тоже пригласил Лёха Чиф.

Он, довольный собой, подкатил на контакт, он по сейфам — учёная степень.

А она, плюнув на пол ему просто так, вынув ствол, продырявила лепень.

Всем сказала: «Сидеть», — мы уважили ствол, а она, как ни в чём не бывало,

Свою шляпку-каре положила на стол, из декольте маляву достала.

Вениамин был вполне доволен произведенным на девушку впечатлением и, скорее всего, намеревался таким необычным способом добиться ее расположения. А учёная степень из-за того, что он ловко вскрывал банковские сейфы, так как являлся вором — «медвежатником». Однако девушке не понравилось хамское поведение Вениамина, незнакомка, недолго думая, сплюнула на пол, (что так же показывает уровень её невоспитанности и необразованности), и, достав из сумочки револьвер, выстрелила в него, испортив при этом его новый пиджак. А заодно и самого Веню, на котором и был надет этот макинтош (лепень). Сказала: всем оставаться на своих местах и сохранять спокойствие! (работает ОМОН). Бандиты уважительно отнеслись к данной просьбе, тем более что незнакомка была вооружена и очень опасна. Что и подтвердил Вениамин, остывающий на грязном, заплёванном незнакомкой, полу. После чего девушка положила на стол миленькую шляпку-каре и достала из-под лифа платья запечатанный конверт.

Веню жалко, хорошим он кольщиком был, не по воле красючке простили.

Пулю в ствол ей действительный вор зарядил, и писал, чтоб её полюбили.

Слышь, с такого начала не делают дел, ты же с виду не катишь по масти.

Лёха Чих прохоря через край насадил, а тебе дырку сделать, как «здрасьте».

Налётчикам было по-человечески жаль невинно убиенного Вениамина, который как орехи колол разные сейфы а не набивал татуировки. (На фронте он, правда, не воевал, а шниффер был знаменитый, сейфы громил, как косточки из компота.) Но мысли о мести были излишними ибо, распечатав конверт, они убедились, что эту девицу направил к ним человек, который занимал очень высокое положение в иерархии преступного мира. И что даже пистолет он ей дал для обороны от всяких невоспитанных мужчин, хотя ничего плохого Вениамин сказать не хотел, а напротив, был сама — вежливость и галантность. «Послушай, так, как ты поступила, в приличном обществе не начинают вести дела. Да и, к слову сказать, твой сегодняшний образ, фигура, репутация и внешний вид совершенно не соответствует тому положению, которое ты занимаешь в преступном мире.» — Сказал главарь. Ведь не написано же на девушке, что она любовница матёрого уголовника. Леха Чих прохоря через край насадил… (А вот тут мне всегда было интересно, причём тут Лёха Чих, и какие-то сапоги, которые он насадил через край? Но была и ещё одна версия о том, что Лёха зарезал сапожника или человека по кличке Прохарь по необходимости, тем самым обеспечив себе высшую меру, если его поймают). А ей человека застрелить — как раз плюнуть, сказать «Здравствуйте» или высморкаться.

Завтра авторитет просит в гости в Москву: есть дела, да «малина» подсела.

С ихней квалификацией — только в тюрьму, а тверским, мол: не в кипеше дело.

Надо людям помочь; собрались «на гастроль», взяли вместе с мешками «карету».

А делить стали филки — заныла мозоль, я за Веню был с авторитетом.

Вор-авторитет с предположительной кличкой — Доцент, (Знаешь что, Доцент, ты, конечно, вор авторитетный, но зачем ты при Мишке?), в своём послании (маляве) приглашает посетить Москву, в связи с тем, что там намечается ответственная работа, но местное преступное сообщество пристрастилось к наркотикам, поэтому их уровень подготовки очень низок, что может закончиться для них разве что тюремным заключением. Дело есть, а исполнить его некому. Поэтому он и обратился к тверским ворам с просьбой о помощи и содействии. Вы мол, тверские выполните задание без всякой паники, шума и пыли. Хорошо понимая, что оказать помощь соседям, священный долг и обязанность каждого, уважающего себя уркагана, банда оперативно выехала к месту работы, где без всяких осложнений завладела содержимым банковского автомобиля, перевозившего мешки с валютой. Когда же пришло время дележа изъятых денежных знаков, главарю стало как-то нехорошо, и он предъявил претензии касательно убийства Вениамина руководителю криминального сообщества, который их пригласил на дело и послал курьершу с письмом.

В общем, получилось длинно, сумбурно и не в рифму, так что дальше я перестал терзать свой мозг, просто допевая куплеты и размышляя под эту задорную строевую песню.

Я всю долю мою оставляю в общак, мне не надо ни много, ни мало.

Дай красючку свою, попахать с ней ништяк, ту, что Веню в Твери рассчитала.

Вор достал портсигар, папироски скомкал, он слегка приподнялся с трамвая,

И сквозь зубы, с такою тоскою сказал: «Забирай, я тверских уважаю».

«Как зовут-то тебя?» — я спросил у неё. Милка, нежное девичье тело.

Разряжайся, сегодня ты будешь моё, чтобы не было здесь беспредела.'

Вор, как видно, её больше жизни любил, только чувства не выдал, поднялся.

И, не глядя, в неё барабан разрядил, начал что-то толкать, но сдержался.

Так что получилось как в песне «Уно моменто». — «Тогда она сняла с себя последнюю одежду и тоже бросилась в бурное море. И сия пучина поглотила ея в один момент. В общем, все умерли.»

А уже когда я напевал последний куплет, мне удалось ухватить за хвост ускользающую мысль и, потянув за эту ниточку, распутать клубок, выстроив логическую цепочку.

А в тверском ГПУ молодой оперок шил дела с пролетарским размахом.

На столе у него я прочёл некролог, и кольнуло в груди под рубахой.

«Была зверски застрелена бандой в Москве на задании Савина Мила».

На ментов ведь работала, дым в голове, а вора не спалила, любила.

Мила — оперок — Милка — Москва — Милка — Анфиска — шпионка — радистка — рация — радист — рация — батарейки — Гурген — Гургенидзе — опер… Блядь! Пиздец. Я снова влип, не в партию, так в историю. Причём шпионскую историю. Это что значит? Мне теперь даже в дивизии обратиться не к кому, чтобы рассказать о своих подозрениях насчёт немецкого шпиона Гургена и его крыши? Вот это уже ситуация…

В военной прокуратуре меня опрашивал военный следователь — Чиханчин, а не Светлана Елагина, как я предполагал и надеялся. Поэтому очаровывать этого мужика у меня никакого резона не было. Так что я чётко и односложно ответил на все поставленные мне вопросы, в основном «Да» или «Нет», а в конце допроса только расписался в протоколе и всё, как я думал.

— Разрешите идти, товарищ военный юрист второго ранга? — спрашиваю я.

— Да. Но только зайдите в особый отдел дивизии. С вами там также хотят пообщаться. — Почти как старина Мюллер, озадачил меня следак.

— Тогда будьте, любезны, выпишите мне справку о том, что следственные органы претензий ко мне не имеют. — Прошу я.

— Это можно. — Взглянув на меня через очки, согласился юрист. — Вот, возьмите. Печать у секретаря поставите. — Протягивает он мне записку со своей подписью.

— Спасибо. — Забираю я индульгенцию. — Разрешите идти?

— Идите.

Поставив печать, дую на неё чтобы просохла, сворачиваю документ и убираю в красноармейскую книжку. На выходе из избы одеваюсь, экипируюсь и задаю секретарю вопрос.

— Вы не подскажете, где мне особый отдел найти, товарищ военюрист?

— Автоматчик за дверью. Так что вас проводят, товарищ старший сержант. — Отрывает он взгляд от бумаг.

Как у них всё серьёзно поставлено, выхожу я в сени, целого автоматчика за мной прислали.

— Веди, начальник. — Увидев, курящего там важного ефрейтора, прикололся я.

— Ты что ли Доможиров? — смотрит он на мои петлицы.

— Я.

— За мной иди. — Первым ступает он на крыльцо, не выпуская самокрутки изо рта, и, прихрамывая, идёт дальше, с автоматом в положении на ремень.

Значит не на расстрел. Хоть это радует. Размышляю я про себя, рассматривая новенький ППШ, идущего впереди сопровождающего.

— Автоматик-то как, хорошо работает? — завязываю я разговор.

— Не жалуюсь. — Односложно отвечает ефрейтор.

— Новый совсем. А мне вот не дали, хоть по должности и положено.

— А что у тебя за должность? — Интересуется он.

— Командир разведотделения.

— Странно. Но ты ж разведчик, так что добудь.

— Где?

— Известно где. У немца. Мы когда зимой наступали, много всяких трофеев захватили. Почитай все разведчики в моём отделении с ахтоматами были. А пехота с немецкими пулемётами. — Разговорился сопровождающий.

— Так ты из разведки?

— Был. В марте меня зацепило, но не тяжело, слава богу, так что в нашем санбате отлежался. А в разведку меня не берут, пока окончательно не поправлюсь. Так что сейчас при взводе НКВД числюсь.

— Понятно. Я тоже после ранения. На днях в дивизию прибыл. Сейчас вот в артиллерийской разведке служу. Звать-то тебя как, товарищ ефрейтор? — на всякий случай знакомлюсь я с ним.

— Андрюхой родители нарекли.

— А я Николай. Приятно познакомиться.

— Взаимно. Вот мы и пришли. Так что заходи в избу. А я тут подожду. — Пропускает меня вперёд он.

Поднявшись на высокое крыльцо двухэтажного, по всей видимости бывшего купеческого дома, вхожу внутрь и докладываю, сидящему в коридоре дежурному о прибытии.

— Ваши документы? — протягивает он руку.

— Вот. Возьмите. — Достаю я из кармана гимнастёрки красноармейскую книжку и, забрав из неё всё лишнее, отдаю ему.

— Старший сержант Доможиров Николай Никанорович. — Читает он, и записывает мои данные в какой-то журнал. Посмотрев на часы, ставит время и поставив галочку, протягивает мне перьевую ручку.

— Вот здесь распишитесь, — указывает он пальцем, — где галочка. Чего так долго? — Возмущается он.

— Я был в военной прокуратуре. — отвечаю я.

— Следователь по вашему делу уехал. Так что оставьте оружие, снаряжение и верхнюю одежду в прихожей и пройдите в кабинет к начальнику Особого Отдела.

— А куда мне идти? — выполнив его распоряжение, уточняю я.

— Вас проводят. — Окидывает он меня цепким взглядом. — Важенин! — кричит он.

— Я здесь. — Выходит из дверей самой ближней комнаты дневальный.

— Проводи сержанта к начальнику и дождись там.

— Прямо по лестнице и налево. — Указывает мне направление рядовой и идёт позади. На ремне у него кобура с наганом и штык-нож от СВТ. Винтовка скорее всего тоже есть, в комнате для наряда. Как всё серьёзно.

В конце коридора второго этажа возле массивной двухстворчатой двери из-за которой доносится стук печатной машинки, мы останавливаемся и, заглянув в приоткрытую дверь, боец пропускает меня внутрь, войдя следом. В комнате, служащей скорее всего приёмной, стоит несколько письменных столов. За которыми сидят машинистки и усиленно «давят клопов», стуча по клавишам печатных машинок. Точнее, стучат только две. Третья женщина в форме читает бумаги, а четвёртый — завгар (заведующий этим гаремом лейтенант), охлопав меня по карманам, пропускает в смежный кабинет, закрыв за мной тяжёлую дверь.

— Ну здравствуй, товарищ старший сержант. Давненько не виделись. — Раздаётся знакомый голос со стороны окна, и у меня наступает ощущение дежавю или скорее состояние грогги…