Противотанкист. Книга 6. В дивизионе

Глава 1

Вот же грёбаные секретчики, ничего конкретного, одна вода. Матерюсь я про себя, прочитав подшивку со сводками, и отложив её в сторону. Ну хоть про оставленные города больше не вещают, и это радует, вот только скоро лето и сводки опять запестрят, что в ходе упорных и продолжительных боёв нашими войсками оставлены города…

В госпитале города Рязани я валяюсь уже около месяца, и вот только сейчас удалось найти и прочитать свежие для меня сводки. Но про 33 армию я так ничего и не нашёл, не упоминалось в этих сводках также и про знакомых мне командиров. Дело вроде бы идёт на поправку, и после операции я оклемался, а теперь ещё и «сенсорный голод» утолил, так что скоро пора и на выписку… Но начну сначала.

Хотя доктор Бергер меня и заштопал «на живую нитку», но очередная контузия, поломанное ребро, а также ушиб позвоночника не способствовали быстрому выздоровлению. Тем более один из осколков засел достаточно глубоко, и его обнаружили только при помощи рентгена. Операция прошла успешно, лишнее железо из моего организма выколупали, спинной мозг не повредили, так что инвалидность мне не грозила. «Кости почти целы, а мясо нарастёт», как пошутил хирург, который меня оперировал. Я с ним тоже пошутил. Сказал, что могут отрезать ещё чего-нибудь лишнего, для навара. А то каша слегка жидковата, а в супе крупинка за крупинкой, гоняется с дубинкой. Доктор шутки не оценил, и беседу в тот раз не поддержал. Зато сегодня меня вызвали к замполитру, или к военному комиссару госпиталя. Хотя может военврач второго ранга меня и не сдавал, палата большая, да и медперсонала на обходе хватало. И хотя с того разговора прошло уже больше недели, но и других косяков я за собой не припомню. Сразу после завтрака и обязательного перекура, я поднялся на второй этаж, но в кабинете с надписью «Директор» никого не застал, поэтому зашёл по пути в Ленинскую комнату и замечтался…

— Ах вот ты где прячешься, Доможиров. А ну быстро за мной! — прервала мои размышления сестра-сиделка Любочка, как мы её все называли. Делать нечего, пришлось подчиниться этому семипудовому счастью. Так что теряясь в догадках, в сопровождении или под конвоем сиделки я и приковылял к нужному кабинету.

— Разрешите? — после короткого стука в дверь, заглядываю я в бывшую вотчину директора школы.

— Входите. Кто там ещё? — недовольным голосом разрешает мне войти нынешний хозяин кабинета.

— Товарищ батальонный комиссар, сержант Доможиров по вашему приказанию явился. — Вытянув руки по швам, чётко докладываю я. Головной убор к пижаме не прилагался, поэтому и козырять не пришлось.

— Явился, не запылился. Проходите, присаживайтесь, Доможиров. — Показывает он на стул, стоящий напротив стола. Присаживаюсь на краешек стула, в готовности выслушать очередную ахинею, но дело принимает неожиданный поворот.

— Шурик, вы комсомолец? — спрашивает комиссар.

— Да, с тридцать четвёртого года, — подтверждаю я данные, записанные в моём комсомольском билете. — Только я не Шурик.

— Так почему же вы, в то время как весь советский народ, возглавляемый коммунистической партией под руководством товарища Сталина, напрягает последние силы в борьбе с коварным врагом, разлагаете дисциплину, а не способствуете её укреплению?

— И каким же образом я разлагаю эту дисциплину, в то время как весь советский народ, возглавляемый коммунистической партией под руководством товарища Сталина, напрягает последние силы в борьбе с коварным врагом? — цитирую я комиссара.

— Аполитично рассуждаете, товарищ Доможиров. Наговариваете на нашу политическую систему.

— И каким образом я умудрился аполитично наговорить на нашу политическую систему, — повторяюсь я, пытаясь понять, откуда дует ветер.

— А кто предлагал варить суп из ампутированных конечностей, чтобы кормить раненых, это же дикость какая-то, каннибализм. — Возмущается военком.

— Ваши источники что-то путают, товарищ батальонный комиссар. Такого я точно не предлагал, даже в бреду. — Смотрю я прямо в глаза главному воспитателю.

— Но есть же свидетели, и у меня тут написано… — замолчал он на полуслове.

— Да такое на любом сарае написано, а на самом деле там дрова лежат. А бумага, она всё стерпит, даже если какой-то подлец оклевещет честного человека, она даже не покраснеет, это не яйца. — Проверяю я комиссара на знание опиума для народа.

— А причём тут дрова? — пропускает он мимо ушей вторую часть моего ответа.

— А при чём тут каннибализм? — по-еврейски оппонирую я.

— Подождите, товарищ Доможиров. А кто тогда говорил, что в нашем госпитале плохо кормят? — находит он нужный аргумент в споре.

— И такого я тоже не говорил. У меня вся палата в свидетелях, можете у любого спросить.

— А кто тогда говорил, что суп жидкий? — снова посмотрев в лежащую перед ним бумажку, спрашивает комиссар.

— А какой ещё должен быть суп? Конечно жидкий. Густой суп, это не суп вовсе, а кулеш. — Проявляю я свои познания в кулинарии.

— А каша? Кто говорил, что каша жидкая?

— Про кашу говорил. На фронте нас такой же кормили, но это когда наш полк попал в окружение. — Привожу я уже свои контрдоводы.

— Вы были в окружении, товарищ сержант?

— Я воевал в окружении, вместе с полком. Уничтожая живую силу и технику врага. — Выделяю я интонацией слово «воевал», сделав на нём ударение.

Комиссар как-то сразу сник, посмурнел, глаза у него потухли.

— Можете быть свободны, товарищ Доможиров. И следите за своим языком, а то «слово не воробей — вылетит не догонишь». — Заговорил он пословицами.

— Слово не воробей, а «Всякого интенданта через три года исполнения должности можно расстреливать без суда. Всегда есть за что.» — Цитируя я Суворова.

— Что вы сказали, товарищ сержант? — уставился на меня комиссар.

— Это не я сказал, а Александр Васильевич. — Не отвожу я свой взгляд, пытаясь понять, кто передо мной сидит.

— Про Александра Васильевича Суворова я в курсе. Но я так понимаю, — это был намёк?

— Почему же намёк. Без расхищения социалистической собственности, а также продуктов питания здесь не обходится. Потому и каша жидня, и в супе из жиров только соль, и той мало.

— Есть доказательства? — загорелись глаза у комиссара.

— Я эти доказательства каждый день с тонюсеньким кусочком хлеба съедаю.

— Ну, это не доказательства. Всем сейчас трудно, просто такие нормы отпуска продуктов сейчас установлены.

— Хорошо. Давайте поговорим о нормах. Листок бумаги и карандаш у вас найдётся, товарищ батальонный комиссар? Чтобы наглядно продемонстрировать эти нормы. — Пододвигаю я свой стул ближе к столу, а получив требуемое, составляю небольшую табличку, комментируя написанное.

— Согласно нормативным документам расходная выдача продуктов на одни сутки для раненых составляет:

— хлеба ржаного и пшеничного — 600 грамм

— крупы разной — 100 грамм

— мяса — 120 грамм

— рыбы — 50 грамм

— масло коровье — 40 грамм

— овощи свежие или переработанные — 750 грамм

— молоко — 200 грамм

— макароны — 20 грамм

— сахар — 50 грамм

— фруктовый сок — 100 грамм

— Остальное по мелочи, творог, сметана, чай, кофе, махорка. — Заканчиваю я рисовать буквы.

— Что-то не ощущаю я этого суточного рациона в своём желудке. Особенно мяса, рыбы, молока. Какой-то жир в супе иногда плавает, но масла я ни разу не видел, и в жидкой каше его тоже нет, судя по вкусу. Ваш главный интендант случайно не еврей? — констатирую я факты и задаю вопрос.

— А причём здесь национальность? — задаёт встречный вопрос комиссар.

— Значит угадал. И завскладом хохол. Про окружные склады я вообще молчу. Там с чёрного хода нужно поставить два станковых пулемёта, ручные боюсь не справятся, стволы перегреются. — Намекаю я на расхитителей народного добра.

— Но я же сам лично контролирую отпуск продуктов на кухню. То, что есть на складе, выдают по расходной ведомости. — Почему-то оправдывается комиссар.

— Каждый день? — уточняю я.

— Нет, конечно. У меня и другие дела есть. Начальник АХЧ этим заведует. — Косвенно подтверждает мою версию военком госпиталя.

— А закладку продуктов в котлы? — продолжаю я владеть инициативой.

— Иногда бываю на кухне, но там всё в порядке. — Уверяет меня собеседник.

— Поварих, посудомоек, когда они уходят домой, проверяете? — Теперь мне уже самому стало интересно, где найти вора или воров.

— Как можно. Это же наши, советские люди. И обыскивать женщин? Я не царский сатрап. — Комиссар аж побагровел.

— А обкрадывать бойцов Красной Армии, которые пролили свою кровь за Родину, это как называется, товарищ батальонный комиссар? Если как вы говорите, все продукты выдаются по норме, а после сытного обеда в животе только вода булькает, — то куда они пропадают? — припечатываю я его фактами.

— Я бы тоже хотел это выяснить. Но как это сделать? — Доверчиво смотрит на меня собеседник.

— Остап Бендер знал 400 сравнительно честных способов отъема денег у населения. А ваши вороватые интенданты наверняка знают гораздо больше, так как это касается отъёма продуктов.

— Назовите хотя бы несколько. Просветите меня. — Загорелся идеей комиссар.

— Например липовые накладные. Товар получают по одним, сдают на склад по другим. Разницу себе в карман. — Называю я первый способ.

— Интересно. Но с этим мне точно не справиться.

— Весы. Когда уже на местном складе принимают по одним, а отпускают на кухню по другим. Или весы одни, а комплект гирек разный. Как соль, так и сахар, очень хорошо впитывают влагу. И если получив мешок сахара, оставить его на сутки в тёплом помещении рядом с водой, то его масса увеличится.

Побеседовав по душам с комиссаром до самого обеда и, рассказав ему свою фронтовую биографию, разумеется в пределах разумного, я упомянул и про 401 способ мухлежа с продуктами. Расстались мы почти что друзьями и в конце разговора я попросил его не рубить с плеча, а сперва присмотреться к подозреваемым. Может действительно на окружных складах — шаром покати и всё отправляют на фронт, хотя… Какие-то нормы отпуска всё равно должны соблюдаться. Не до разносолов, война, но кому-то явно придётся лоб зелёнкой намазать. Воруешь, но меру-то знай, хотя этим мразям всегда мало. А вот прощание вышло скандальным. Комиссар брызгал слюной, а я пулей выскочил из кабинета, чуть не зашибив тяжёлой дверью какую-то любопытную особу в белом халате, которая быстро убежала по коридору в сторону лестницы. Преследовать я её не стал, лица тоже не видел, зато нижнюю часть спины хорошо разглядел и запомнил, так что при случае опознаю. Опознать можно было бы и по шишке на лбу, но из-за ранения я стал какой-то не совсем уклюжий, так что шпиёнка с крепким и фигуристым телом вовремя успела отскочить от двери и не оглядываясь, сделала ноги.

В расстроенных чувствах я отправился в столовую и, проглотив миску баланды из прокисшей капусты, которой провоняло всё помещение, после обязательного перекура завалился на шконку в своей палате. Местечко мне досталось козырное, у окна, так что повернувшись спиной ко всем, можно было уединиться. Не потому что огорчился, просто надо было хорошенько подумать, чтобы никто не мешал. Народ, увидев моё удручённое состояние и отпустив несколько дежурных острот, отстал, и я смог воспользоваться своим одиночеством и поразмышлять.

Поразмышлял я почти что до ужина. Ну как поразмышлял. Уснул, и вся недолга. Вот только сложилось у меня перед сном стойкое впечатление, что что-то тут не так, а в голове крутилась одна мысль о том, что что-то я упустил. Да ещё и сны эти эротические, как в песне у Высоцкого, про клеенки цвета беж, и нахальные шпионки в Бангладеш. То ли намёк на что-то, то ли сперматогенез на мозги давит, так как такое множество раздетых женщин я уже давно не видал. Не в том смысле, что голых, а без верхней неуклюжей одежды. Так что выспался, да и в голове прояснилось. Вот только что буду делать ночью? Не знаю. Но что-нибудь придумаю. Эвакогоспиталь располагался в одной из школ города. Двухэтажное кирпичное здание со всеми необходимыми пристройками, ну и наша палата для рядового состава находилась в одном из классов на первом этаже. Палата для «офицеров» находилась в другом таком же, кстати ничем не отличаясь от нашей, только у нас лежали солдаты и сержанты, а у них офицеры и «прапорщики». Да и кормили их немного лучше. То, чем пичкали нас — простых смертных, офицерам выдавали в качестве гарнира к рыбе или мясу. Получали они и шайбу масла на завтрак. А вот генералов лечили в другом госпитале, поэтому тут так плохо и кормили. Лежали бы у нас генералы, мы бы жрали от пуза, или наоборот, ещё меньше. Мне повезло, я был ходячим, и хотя режим мне прописали постельный, но ходить в туалет типа сортир, курить, а также в столовую, никто мне не запрещал. На обход конечно всех загоняли в палату, да и ночью сестра-сиделка ворчала, чтобы зря не слонялись, но я зря и не слонялся, спал. Зато сегодня кое-что попробую провернуть.

Проглотив на ужин какой-то клейстер из муки и ячневой сечки, запиваю всё это безобразие чуть тёплым армейским чаем и иду с мужиками в курилку. Если бы не горбушка ржаного хлеба, посыпанная солью, эту гадость было бы не возможно глотать. Ну а чай. Я так подразумеваю, что грузины вывели специальный сорт, и назвали его — «Армейский», потому что, неважно, сколько его засыпано в заварник или в кружку, ни купец, ни чифир с этой соломы не заваривается, напиток только меняет цвет, зато вкус остаётся тот же самый. Но у нас в части, (когда я служил срочку) хоть сахара не жалели или сгущёнки, тут же просто отвар из берёзовых веников с грузинской землёй.

Покурив, оккупируем комнату отдыха, и до отбоя режемся в домино, парами на вылет. Болельщики столпились вокруг и азартно подсказывают. Надо будет выпросить у комиссара ещё комплект доминошек и устроить чемпионат. Победила «рыба», так как дежурная медсестра разогнала всех по палатам. Проигравшие быстро собрали костяшки и навели относительный порядок, причём, невзирая на звания. Настоящие боевые командиры не кичились своими званиями в тылу, тем более в госпитале. И хотя и держали некоторую дистанцию, не опускаясь до панибратства, но и господ офицеров из себя не строили. Хотя как-то раз меня попробовал припахать один капитан, когда немного очухавшись после операции, я в первый раз забрёл в курилку, но сначала был послан мной, а потом поставлен на место своими же сопалатниками.

— Эй, боец. Сгоняй-ка в третью палату, позови сюда майора Игумнова. — Вежливо попросил он меня.

— Счас, только штаны подтяну, — прохожу я к подоконнику, доставая папиросу из портсигара.

— Как ты смеешь так разговаривать со старшим по званию? И повернись! Тебе капитан приказывает! — повышает он голос.

Спокойно продуваю мундштук и, замяв гильзу, прикуриваю.

— Я что, с твоей жопой должен разговаривать? — не на шутку разошёлся господин офицер.

— Так точно! — почему-то пробивает меня на ха-ха, а скопившиеся после употребления проквашенной капусты газы неожиданно с громким звуком находят выход, причём неожиданно даже для меня.

— Да я тебя… В трибунал, за нарушение субординации… — разошёлся он уже не на шутку.

— Уймись, капитан. — Поворачиваюсь я кругом. — Не на того нарвался, чтобы трибуналом пугать. — Гипнотизирую его взглядом, так как больше ничего не остаётся, я до курилки-то едва доковылял, и бодаться с этим здоровым, откормленным офицером у меня не получится. Только сразу убить.

— И правда, уймись, Проценко! На фронте будешь свою удаль показывать, а не в сральне. — Выходит из смежного помещения уборной настоящий полковник и моет руки. С полковником Васиным Ильёй Николаевичем, я познакомился, когда меня доставили в этот госпиталь. Он сам с собой играл в шахматы, притулившись на подоконнике, а я изучал достопримечательности, ну и составил ему компанию, так и познакомились. А с тех пор, как меня прооперировали, мы больше в шахматы не играли. Он заходил несколько раз, проведывал меня, кое-что подкидывал из своего доппайка, чтобы я быстрей оклемался, но мне тогда было не до шахмат.

— Накурился? — Когда капитан с напарником вышли из помещения, спрашивает Илья Николаевич.

— До изжоги. — Подтверждаю я, выбросив папиросу.

— Ну тогда пошли, прогуляемся, свежим больничным воздухом в коридоре подышим. — Первым выходит он из пропахшего карболкой помещения.

— Ты с этим капитаном на рожон не лезь, товарищ сержант. Подлый он человечишка, хоть и кажется с виду правильным. Снаружи красный, а вот внутри гниловатый и белый.

— Как редиска? — вспоминаю я как огородный овощ, так и любимую комедию.

— В корень зришь. Эк ты точно подметил. — Развеселился полковник. — Партейку?

— Извините, Илья Николаевич, но в другой раз, хватит с меня на сегодня.

— Понимаю. Только мы же договаривались на ты перейти.

— Вот завтра и перейдём. Как-нибудь в миттельшпиле. И папиросы свои не забудьте, а то у меня кончаются.

— Иди уже, отдыхай. Редиска. Этож надо такое выдумать. — Посмеиваясь, пошёл он в свою палату…

С полковником мы пересекались после обеда, встречаясь в условленном месте. Сегодня я его там не застал, хоть и прождал с четверть часа. Улёгшись на кровать, и дождавшись, когда все угомонятся, аккуратно встаю, и сделав куклу из второго одеяла, накрываю её первым. Получилось похоже, как будто человек спит, укрывшись с головой. На цыпочках прокрадываюсь мимо сиделки, которая даже не подняла голову от стола, с тускло горевшей керосиновой лампой. Пускай спит, успеет ещё, набегается. В палате у нас не все ходячие, то утку, то судно подай, не успеешь, обделаются, а вони и так хватает. Электричество в городе экономят. Подстанция обеспечивает только оборонные предприятия. Всех остальных потребителей в десять вечера отключают, так что без «летучих мышей» не обойтись. Дежурные лампы горят только в уборной и коридоре, одна из них на посту медсестры. Сиделки они ведь только принеси, подай, помой. За состояние ранбольных медсестра отвечает. Ну и дежурный врач.

На окнах обычная светомаскировка, чёрные портьеры, которые открывают с утра. Город Рязань хоть и далеко теперь от линии фронта, но совсем недавно передовая проходила всего в 30-ти километрах от него. Да и сейчас немецкие самолёты сюда периодически залетают, бомбят, разрушают инфраструктуру. Зенитки их пытаются отогнать заградительным огнём, но серьёзный налёт таким количеством орудий не отразить. И если немцы решат разбомбить город, то у них это легко получится, но видать авиации у фрицев на всё не хватает, так что жителям повезло. Жертв и разрушений немного.

Периодически слоняясь по коридорам, чтобы нагулять аппетит, я обнаружил одно интересное место, откуда было удобно наблюдать за территорией бывшей школы, и в частности за складом. Причём видно все подходы к объекту, а ночь сегодня лунная. Так что пробираюсь мимо уборной на чёрную лестницу, и удобно устроившись на подоконнике окна, между первым и вторым этажами, наблюдаю за объектом.

Я не знаю, сколько я так просидел, часов у меня не было, а время как будто остановилось, но очнулся я от пистолетных выстрелов и звона разбитого стекла…