Противотанкист. Книга 6. В дивизионе

Глава 9

Пока я одним глазом поглядывал в амбразуру за ретирадой боевого обоза, вторым следил за обстановкой, а Андрюха искал нычки гансов, наш юный шахтёр куда-то пропал. Не было его секунд тридцать, и я уже хотел объявить его во всесоюзный розыск, но неожиданно он сам объявился. Малый боцманский загиб уже был готов сорваться с моих уст, но боец вовремя успел слепить отмазку.

— Тут ход перекрытый, к немцам в тыл идёт. Глубокий как шахта-копанка. — Докладывает Удальцов. — Я до поворота дошёл, дальше не рискнул. Проверить? — показывает он на нишу в углу, прикрытую крышкой от снарядного ящика. Я ещё подумал — «Нахрена фрицы поставили танк на попа?» Точнее пришпандорили ящик к стене вертикально, поставив нижним торцом на землю. Шкапчик что ли сделали? Оказалось не шкапчик, а дверь в иное измерение.

— Отставить. Бди тут. Я сам. — Оставляю я карабин в дзоте, и засовываю за ремень две колотушки. На фонарике устанавливаю синий светофильтр и иду проверять подземелье. С длинным стволом в узком, уходящем вниз ходе сообщения не развернуться, так что мне и пистолета хватит.

До первого поворота проскочил на рысях, свернул влево, а дальше уже пешком. Один раз только включил «дальний свет», чтобы прикинуть длину тоннеля, после чего свечу только себе под ноги. Вдруг растяжка или какой-нибудь спотыкач, куякнешься, костей не соберёшь. Так что свет в конце тоннеля, я замечаю первым. Отражённые от стен и пола фотоны, запрыгали причудливыми тенями. Сразу же гашу свой фонарик и убираю в карман, дальше крадусь приставными шагами, благо пройти до следующего поворота, осталось всего метров пять. Колотушку достаю уже на ходу и, присев, скручиваю колпачок, зажимая гранату коленями. Выпавший шарик с верёвочкой прижимаю пальцами к рукоятке пистолета, а левой рукой дёргаю саму гранату. После чего закатываю её за угол, и поспешаю обратно. Успев ответить на заданный мне фрицами вопрос, зачем-то имитируя кавказский акцент.

— Я, я. Зер гут. Гутен ахт генацвале.

Граната бахнула, когда я уже был за поворотом и выбежал на финишную прямую, слегка оглушив и обдав землёй с перекрытия. Торможу и мастырю растяжку из оставшейся у меня лимонки, врубаю дальний и бегу к своим, матерясь на ходу, чтобы не растерялись и не стали стрелять. Очутившись в дзоте, приказываю забаррикадировать хлипкую дверь в царство Аида трупами пулемётчиков, сам же заряжаю красную ракету в сигнальный пистолет и, высунувшись в траншею, запускаю её в звезду по имени Сириус. Вторую колотушку метаю в сторону гансов, чисто на всякий случай, мало ли что. Вызвав таким образом огонь на себя, ныкаюсь в дзоте, и ждём начала концерта. Фугасных снарядов больше нет, а шрапнель, рвущаяся в воздухе, не должна пробить земляную подушку и три наката брёвен на крыше убежища.

Пока рвутся снаряды, времени зря не теряем, проводим инвентаризацию и опись конфискованного имущества, выкидывая всё лишнее в амбразуру, а нужное в бою и в хозяйстве, приторачивая на себя. С последним разрывом выбираемся из огневой точки и, перевалив через бруствер окопа, улепётываем во все лопатки в овраг и далее в балку, прихватив по пути трошки боеприпасов. Был бы у нас маленький грузовичок, забрали бы всё, а так пришлось выбирать между нужным и необходимым. Хотя грузовик бы тут вряд ли проехал, а вот лодка бы точно не помешала, лучше с мотором. При уходе я всё-таки заминировал дзот, придавив рычаг лимонки ящиком с колотушками и выдернув чеку. Ловушка на дурака, но может сработать. Начнут фрицы прибираться после устроенного нами беспорядка, и нарвутся. Хотя могут и сапёров вперёд пустить, а могут и не пустить.

Сейчас уже не прячемся и не ползём. Пока есть возможность, бежим, а потом и идём пешком, оскальзываясь на мокром склоне оврага и матерясь. Скрываться нет никакого смысла, возбуждённые немцы устроили фейерверк по поводу нашего удачного рейда, расцветив небо ракетами и трассерами пулемётных очередей. Но они нам пока не страшны, мы ниже уровня горизонта. А вот мины, которые засвистели в воздухе, это ни есть хорошо. А очень даже плохо. Но пока они рвутся на высоте нам пох, начнут рваться в балке, будет неуютно. Вот теперь самое время засекать цели и подавлять их всеми видами огня, но наша артиллерия что-то чухается, видать экономят снаряды. Когда вернёмся, придётся высказать командиру дивизиона всё, что я думаю по поводу такой экономии. Соседи же с левого фланга не экономят. Их пушки и даже гаубицы забахали с похвальной скорострельностью. Под этот тарарам мы и добрались до своих, сгибаясь под тяжестью трофеев.

Когда добрели до нашего блиндажа, там уже жарко пылала печурка, а народ пытался сушиться, оставив пленного немца, под охраной Баранова, на улице. Сгружаем всё нажитое непосильным трудом в приямке возле убежища, благо дождь уже кончился. После чего выгоняю всех нахрен из помещения, строю отделение и толкаю речь.

— Отделение, равняйсь! Смирно! — командую я. — Товарищи красноармейцы, за проявленное мужество и героизм при захвате «языка» и военных трофеев от лица командования объявляю всем благодарность!

— Служим Советскому Союзу! — хором отвечают бойцы, а я продолжаю.

— Все трофеи рассортировать и сныкать. Джафаров со мной, конвоировать пленного. Старшим на хозяйстве ефрейтор Евдокимов. Для сугреву разрешаю принять по сто грамм. Отбой по готовности, нас не ждите. Вольно! Разойдись. — Заканчиваю я вечернюю поверку и первым захожу в блиндаж, чтобы переодеться.

Плащ-палатку пришлось оставить снаружи, намокшую, грязную, да ещё и тяжёлую вещь заносить в жилище ни к чему. Сапоги я очистил от грязи и вылил из них воду ещё раньше. Сменив нижнее бельё, снова влезаю в мокрую, хоть и отжатую форму. А что делать, если другой нет? Хорошо хотя бы портянки чистые и сухие. Ноги для солдата на войне — главное. Даже ранение в руку не превращает бойца в обузу, а вот стёртые ноги заставляют отвлекать на него больше сил и внимания. Кстати, зарубка на память. Вопрос с обувкой в отделении нужно как-то решить. Хотя бы переодеть всех в сапоги, или пусть даже в ботинки, но по размеру ноги. Обувка даже на размер больше — чревата мозолями и потёртостями при дальних переходах, тем более скоро лето, и вторую портянку не намотаешь. Из оружия беру только свой пистолет и ракетницу лейтенанта, устал я сегодня бегать и лишнюю тяжесть таскать, а до утра можем и в штабе или на батарее перекантоваться, тем более пара презентов кармане у меня завалялась.

— Шашку с собой возьми. — Предупредил я Джафарова перед выходом, приведя форму в относительный порядок.

— А зачем? — спрашивает он.

— Немца будешь на куски рубить при допросе, если он молчать будет. — Поясняю я азеру, чтобы не задавал глупых вопросов. И вообще, не задавал. Командир сказал — сделай. Спрашивать потом будешь, когда-нибудь, при удобном случае.

Освободив пленного от всего лишнего, связываем ему руки за спиной и, прихватив с собой только его карабин и зольдбухи убитых, отправляемся в штаб дивизиона. Джафарова я взял не просто так. А действительно для того, чтобы колоть пленного, если он будет молчать и запираться при первичном допросе. У азера была самая зверская рожа из всех моих разведчиков, да и размеры внушали. Мало того, что он походил на гориллу, так ещё и на небритую гориллу. Хотя бриться я заставлял всех каждое утро, если было, что сбривать. У Джафарова как раз таки было. И не важно, брился он с утра или в обед, к вечеру всё равно обрастал густой чёрной щетиной. А сейчас приближался рассвет.

— Товарищ старший лейтенант, ваше приказание выполнено, контрольный пленный захвачен. При проведении операции моими разведчиками уничтожено трое подтверждённых и отделение неподтверждённых немцев. Артиллерийским огнём уничтожено около взвода противника. — Докладываю я по прибытии в штаб. — Вот документы и оружие пленного, а это зольтбухи убитых. — Выкладываю я всё на стол. — Если бы наш дивизион открыл огонь по обороне противника, когда его пулемёты обнаружили себя, потерь бы у немцев было в три раза больше. — Подпускаю я шпильку.

— Где пленный? Давай его скорее сюда. Сейчас допросим. — Потирает руки комдив, не обращая внимания на мой выпад.

— Джафаров, вводи! — отхожу я на пару шагов в сторону, освобождая проход.

— Переводи, Иван Капитоныч. Ты же у нас полиглот. А ты политрук веди протокол допроса. — Распоряжается старлей, передав начальнику штаба солдатскую книжку пленного. И тут же задаёт вопросы:

— Имя? Фамилия? Звание? Должность?

— Гейнц Фогель. Гефрайтор. Пулемётчик третьей стрелковой роты 103-го моторизованного полка. — Переводит ответы начальник штаба.

— Кто командир? Сколько человек в роте? — продолжает допрос комдив.

— Гейнц Фогель. Гефрайтор. Пулемётчик третьей стрелковой роты 103-го моторизованного полка. — Как попугай заутимил фриц.

— Где расположены пулемётные огневые точки? — не отстаёт старлей.

— Гейнц Фогель. Гефрайтор. Пулемётчик третьей стрелковой роты 103-го моторизованного полка. — Продолжает упорствовать пленный. С таким «языком» мы до завтрашнего утра тут провозимся. А я спать хочу.

— Разрешите поговорить с пленным, товарищ старший лейтенант? А то он видать что-то забыл, и нужно освежить ему память. — Влезаю я в разговор.

— Попробуй, товарищ старший сержант, а мы тут пока документы изучим. — Отвечает мне начальник штаба.

— Ефрейтор Джафаров, выводи фрица. — Отдаю я команду. — И когда тот разворачивает Гейнца за шею в нужном направлении, придав ускорение подзатыльником, иду следом, поясняя задуманное. — Отрубишь ему для начала что-нибудь лишнее, не здесь, на улице, чтобы кровищей всё не залил.

— Чито рубить? — спрашивает ефрейтор, обнажая клинок и отойдя на пару шагов от фрица, когда мы вышли во двор.

— Для начала пуговицу на шинели. — Не успел я договорить, как шашка вжикнула в воздухе, а бедная, зарубленная пуговица упала на землю. — А теперь проведи обухом ему между ног, чтобы прочувствовал и понял, что лучше отвечать, когда спрашивают. И улыбайся при этом.

— Понял. — Растянул свой щербатый рот в улыбке Джафаров, выполняя мои ценные указания, пока я на глазах у стойкого Гейнца заряжал ракетницу.

— Пасть открой, сука! — Тычу я фрица толстым стволом в зубы, смотря ему прямо в глаза и держа палец на спусковом крючке. — Помнишь, как подыхал твой наводчик, с ракетой в глазнице? Вижу, помнишь. Ты просто так не отделаешься. Проглотишь ракету. — Медленно и чётко проговариваю я каждое слово. — Но сначала он отрубит тебе всё причиндалы. — Киваю я в сторону абрека.

— Ты меня хорошо понял, Гейнц? — перехожу я на немецкий. Вытащив дуло ствола из его пасти.

— Я, я. — Усиленно закивал фриц, не сводя глаз с моего пальца на спусковом крючке.

— Будешь врать или запираться, он снова тобой займётся, уже по настоящему. — Указываю я на кровожадно улыбающегося ефрейтора. — Ферштейн?

— Я, я. — Снова начал своё фриц, кивая как китайский болванчик. Пришлось дать ему подзатыльник, и добиться развёрнутого ответа. Сам знаю, что после контузии головушке бо-бо, но никто этих тварей на мою землю не звал, а скольких человек этот конкретный фриц лишил жизни, даже он сам толком не знает. Тем более этому повезло. Он не сдохнет от дизентерии в подвале разрушенного Сталинграда, а доживёт до конца войны, и может даже книжку напишет.

— Клиент для разговора созрел. — Докладываю я, войдя в горницу штаба. — Мы в кухонке подождём? Не будем мешать. А если он вдруг застесняется, мы рядом. — Выхожу я из горницы, прикрыв за собой двустворчатые двери, чувствуя, что меня начинает колотить озноб. Так что рассупониваюсь на ходу и пристраиваю мокрый ватник на тёплую печь.

— Э, куда лезешь? — раздаётся оттуда недовольный голос штабного писарчука.

— А по сопатке? — успокаиваю я его недовольство. Мне похрен, что он штабной, построю как старший по званию, и даже фамилии не спрошу.

— Ходют тут всякие, — ворчит он, отворачиваясь к стене, и нежась на тёплой лежанке.

А вот такого нахальства я уже не стерпел. Мало того, что я всю ночь ползал по лужам и промок до костей, так ещё и какая-то тыловая крыса будет меня посылать? Поэтому, дружеским тычком кулака под лопатку сгоняю с него сонную одурь, приговаривая при этом.

— Проснись, красавица. Видишь, разведка пришла, язычка привела. Так что вставай, ставь чайник, начальство чаю хочет.

— Да, пошёл ты, начальников развелось как собак… — Дёргаёт он плечом, ещё не понимая, что уже влип по самые помидоры.

Так что следующий мой удар по его горбу был уже гораздо чувствительней и «нежнее», уже с характерным звуком.

— Твоё начальство, придурок, комдив чаю хочет. Я что ли им прислуживать буду?

— У комдива свой ординарец есть, я тут причём. — Недовольно ворчит писарчук, слазя с печи.

— Да мне похрену, кто тут чей ординарец, сам его и ищи. А то денщиков развелось, как собак, а воевать некому. Пойдёшь к нам в разведку? Парень я вижу ты крепкий. Будем вместе «языков» брать, и парабеллум я тебе дам. — Снимаю я сапоги и лезу на его место, греться. А то после купания в тёплых апрельских лужах можно и ревматизм подхватить, и другие нехорошие болячки.

— Мне и тут не прокапало, — зевая, отвечает писарь.

— Ну, как знаешь. — Теряю я к нему интерес. — Полат, забирайся на печь, грейся. — Зову я ефрейтора.

— Мэста мало, не влезу я. — Заглядывает он на лежанку, даже не привстав на приступок. — Шинел только пусть рядом посохнет, а я тут, возле пэчка, на скамейка посижу.

— Ну, как хочешь. — Устраиваюсь я поудобней и закрываю глаза, наслаждаясь, обволакивающим меня теплом…