Вещий Андрей. На цепи

Глава 12

— Никогда такого не было и вот опять! — пробормотал я и уставился на трактирщика. Крынкин с Шереметьевым переводили вопросительные взгляды с трактирщика на меня и обратно.

Понятно, что Шереметьев удивлен. Но похоже, что и Крынкин тоже удивлен. Хотя, если судить по последним событиям, это вполне могла быть провокация с его стороны. Или не с его. Но провокация. Жаль, что непонятно, для чего нужна эта провокация. В любом случае надо как можно быстрей заняться Георгием Михайловичем. Но еще быстрее надо проверить трактирщика.

Эх, прощай моя головушка. Как бы при таких темпах копания в чужих мозгах самому с глузду не двинуться. А ведь я только так, слегка по верхам шарю. Ну да ладно, пока деваться некуда, полезем шарить дальше.

— Скажи-ка любезный, где и когда ты меня видел и что ты там сам делал? — обратился я к трактирщику.

Сам в это время разжег белую искру у себя в груди, дотащил ее до своего мозга и потом аккуратно направил энергию в голову трактирщика. Несмотря на паршивое настроение, делая все это, я немного погордился собой. Вон чему за пару дней научился: по собственному велению зажигать магическую энергию. Правда, пока только белую и зеленую, но и то хлеб.

При этом я старался ни на кого не смотреть, чтобы не привлекать вниманием свечением своих глаз.

Трактирщик рассказал, что пару дней назад он поехал в соседний хутор, чтобы привести оттуда свежего мяса. Возвращаясь, он увидел, как карета экспедитора в сопровождении конного, свернула как раз на ту поляну, где он был убит. Ну свернула и свернула. Но накануне вечером экспедитор жаловался на кислое пиво у него в трактире и грозился его закрыть вместе с гостиницей. В общем, уехал недовольным.

Сейчас же на хуторе трактирщик разжился несколькими бочонками отличного пива, которое брал исключительно для внутреннего употребления. Увидев экспедитора — решил презентовать ему одну бочку. Загладить вину, так сказать.

Поехал догонять и увидел, как я в одиночку расправляюсь с экспедитором и двумя его здоровыми помощниками. Трактирщик не стал задерживаться и быстро рванул к себе.

Самое интересное, что его воспоминания точно соответствуют тому, что он говорит. Погрузившись в его воспоминания, я действительно увидел себя. Свое перекошенное яростью лицо, куртку, которая так понравилась гоп-стопникам в Риге, льняную рубашку, которая так понравилась мне.

В общем, это действительно был я. Никаких сомнений. За одним только исключением. В это время я был на стенах Риги, отбивался от орков. Шереметьев тому свидетель и еще несколько десятков людей и орков уж точно.

Так что, очевидно, здесь опять поработали лицедеи. Вот только на кого?

И еще одна странная, но важная деталь. Тот я на поляне, был одет также, как я на стенах Риги. Между тем у меня был целый сундук вещей, который сейчас благополучно едет со мной в карете.

Значит, лицедей лепил мой образ не с какой-нибудь картинки, написанной местным маляром, а так сказать, с прямой трансляции.

Похоже, тот, кто играет против меня, обладает умением передавать информацию ни только путем посылки гонца за тридевять земель. И это тоже надо будет учесть.

Вот интересно на чем эта технология базируется на магии или науке. Впрочем, какая разница, сейчас не до этого. Потом разберёмся. Один умник вообще сказал, что с определенного момента любая технология становится магией.

Пока я размышлял, трактирщик закончил свой рассказ, и все выжидательно уставились на меня.

Что же делать? Сказать, что трактирщик врет, будет неправильно по отношению к нему. Человек просто рассказал, что видел и все. В этой истории сейчас самое главное — это позиция Крынкина.

Он якшался с лицедеем, который совершил как минимум одно убийство здесь, на постоялом дворе. Непонятно, зачем он это сделал, но это попытаемся выяснить, пошарив в голове поручика. Поэтому не исключено, что он до этого совершил и убийство экспедитора.

Нет, скорее его совершил, всё-таки тот, кто принял потом его облик.

Опять меня занесло не туда. Вот люблю я иногда распыляться, а надо решать проблемы по мере их поступления.

— Господа, я не понимаю, о чем говорит этот трактирщик. Когда убивали Опанасенко, я защищал Ригу. Тому много свидетелей, и среди них, между прочим, и князь Репнин, генерал-губернатор Лифляндии.

— Да поручик, Андрей Борисович, мужественно дрался на стенах Риги! Я тоже видел его в деле! Да еще в каком деле! — выступил на мою защиту Сергей.

Пока Шереметьев с увлечением рассказывал о наших славных подвигах, я аккуратно коснулся мыслей и чувств Крынкина.

Григорий Михайлович и сам не верил, что чиновника убил я. Однако его больше всего волновал вопрос, знаю ли я о том, что он встречался с лицедеем.

Еще Крынкин боялся, что я каким-то образом узнаю, что в Преображенский полк его направило Братство. Что за Братство мне понять не удалось. Но даже думал он о нем именно так — с большой буквы Б.

Оказывается, что наш арест, чуть ли не первое его задание, за все время его недолгой службы в Преображенском полку. Да и сама служба у него была недолга. До этого Крынкин год проторчал в каком-то тыловом гарнизоне на интендантской должности. Ничего удивительного, что его собственные подчиненные относились к нему, мягко говоря, со скепсисом.

Лицедея ему в помощь прислало тоже Братство. Причем сам Крынкин до конца не был уверен, кто кому должен помогать. Он лицедею или лицедей ему.

Когда мы вчера прибыли на постоялый двор, лицедей подошел к Крынкину и показал условный знак Братства. Что это за знак было непонятно. Однако встречи Крынкин не обрадовался. На его вопрос, что он, Крынкин, должен делать, лицедей ответил:

— Выполнять, что предписано и доставить этих двоих в Тайную Канцелярию, желательно в кандалах. Остальное не ваша забота.

— К сожалению, в кандалах не получится. Один из них — прапорщик лейб-гвардии. Его взятие под стражу не поймут ни мои люди, ни тем более его, — ответил тогда Крынкин.

— Что так? — удивился лицедей.

— Они очень быстро спелись, вспоминая минувшие дни.

— Что ж, я думаю, я смогу помочь. Но дальше сами, пожалуйста. И хорошо бы, чтобы письма князя Репнина не доехали до князя-кесаря.

После убийства Ионыча, поручик не сомневался, кто был тем вторым Петро, что убил его подчиненного. Не то чтобы он это точно знал, но всякие темные слухи о лицедеях до Крынкина доходили. Но слухи к делу не пришьёшь.

Погрузившись в мысли Крынкина, я на недолго выпал из реальности. Вернул меня туда голос поручика:

— Ну хватит ваших побасенок, прапорщик. Все это, конечно, хорошо, но теперь получается, что Ермолича видели на месте злодеяния дважды. И один раз, как он совершал это злодеяние. Так что я все-таки вынужден взять вас под стражу. Обоих.

— Вы не посмеете, Крынкин, — возмутился Шереметьев.

— Еще как посмею.

Шереметьев попытался выхватить шпагу. Крынкин свистнул, и к Сергею подскочили двое преображенцев и быстро скрутили руки за спиной. Тоже проделали со мной.

— Найдите у них бумаги и передайте их мне, — скомандовал поручик.

Преображенцы, морщась и кривясь, но обыскали нас. Естественно, ничего не нашли. Вчера вечером я уговорил Шереметьева отдать бумаги Репнина Янису. Ему же я отдал подаренный мне Репниным кошелек с золотом.

Конечно, это был рискованный шаг. Я знал Яниса всего несколько дней, как и Янис меня. Но зато Янис очень хорошо знал Федора Ивановича, моего дядьку, и очень его любил.

Мой дядька заменил им с Илзе родителей. Хотя, как он умудрился это сделать, находясь все время при мне и так, чтобы, я об их существовании не подозревал. Ума не приложу.

Так что бумаги, деньги и Ивара я доверил Янису со спокойной душой. Тем более другого выхода не было.

Отсутствие бумаг разъярило Крынкина. Были перерыты все наши вещи, но и в них ничего не нашли.

— В кандалы их обоих. И быстро. Через час выезжаем, — скомандовал Крынкин.

Походный набор кандалов нашелся в чудной карете Опанасенко. Кузнеца привлекли местного.

Ни через час, но через два, мы тронулись в путь. Нас с Шереметьевым усадили в карету под присмотром того самого ветерана, который все время крутился рядом с поручиком.

Меня интересовало, как Крынкин поступит с нашими семеновцами. Тоже в кандалы закует и поведет этапом? Выглядело бы это весьма сомнительно. Лейб-гвардейцы, бредущие в форменных кафтанах и кандалах по центральной России. Перебор даже для нынешних суровых нравов. Интересно, как Крынкин выкрутится.

Выкрутился. Я даже его зауважал немного. Он купил у местных каких-то старых кафтанов и заставил всех семеновцев одеть их вместо форменных. Затем связал им руки, посадил на лошадей и накрепко к ним привязал. Каждую такую лошадь вел за собой верховой преображенец. Оружие наших солдат тоже навьючили на лошадей. Так и тронулись.

До Питера мы ехали несколько дней. На ночевку останавливались вне населенных пунктов. Даже в деревни не заезжали, ни то, что в города. Во избежание, так сказать. Поскольку мы с Шереметьевым находились под неусыпным оком преображенского ветерана, всю дорогу мы почти молчали. Говорили только на бытовые темы. Так что моим планам узнать у Шереметьева о жизни в этом мире сбыться было не суждено.

Получается, что первый русский город, который я увидел в этом мире, был Санкт-Петербург. Рига не в счет, он еще не стал русским. Впрочем, когда я увидел Питер с ближайших к нему холмов, у меня тоже возникли сомнения, что это русский город.

Города как такового не было. Была Петропавловская крепость на Заячьем острове. Было множество слобод, застроенных деревянными домами: Белозерского, Котловского полков, Греческая, Немецкая, Большая Морская, Первоначальная русская. Были верфи на Адмиралтейском острове. Только вдоль набережной Невы в основном на Петербургском и Васильевском островах были видны каменные дома и дворцы.

Но поразило меня не это. Над городом висело облако. Точнее не облако, а легкое марево. Сквозь это марево проступал прекрасный город. Высокие здания, очень похожие на римские. Шпили башен, подобных котором в моем Питере отродясь не бывало. Хотя среди них легко находился шпиль Петропавловской крепости. Блеск золотых куполов храмов. Причем размеры этих куполов были значительно больше тех, что существовали в моем мире. Но было здесь и облако, подобное тому, что висело над Авалонской гаванью в Риге. Здесь оно скрывало Адмиралтейские верфи.

— Прекрасный город, не находишь?! — с восхищением спросил меня Шереметьев.

— Безусловно, согласился я, — Хотя представлял его несколько иначе.

Но стоило нам подъехать поближе к городу, как все прекрасные шпили, купола и дворцы растаяли как мираж.

В той жизни я много раз бывал в Питере. Не то чтобы мне город особо нравился, но была в нем какая-то изюминка. Этот Питер мне совсем не понравился. Был он какой-то совсем мрачный.

Даже деревянные дома были какие-то не наши. Длинные, приземистые, совсем без украшений. Скорее казармы, чем дома. Зато одноэтажных почти не было. Все в два-три, а то и четыре этажа и в несколько подъездов. Пардон те — парадных. Этакие хрущевки восемнадцатого века.

В общем, это был совсем другой Питер. Не тот, что был в моем мире, даже в то же самое время. И не тот прекрасный город, что я увидел издали.

— Сергей, а что произошло? Куда делись все эти прекрасные купола и шпили? — спросил я у Шереметьева.

— Как куда? Куда они могли деваться? Все на месте!

— Да нет! Все исчезло!

Шереметьев с недоумением посмотрел на меня:

— Как исчезло? Вот что ты видишь? Петропавловский шпиль видишь?

— Да!

— А слева от него три золотых купола, видишь?

— Нет!

— А справа от него стеклянный шпиль? Тоже нет?

— Нет там никакого шпиля! — сказал я.

— Странно, что ты не видишь этакой красоты! Может, у тебя что-то со зрением случилось из-за твоей контузии.

— Не знаю! Но что-то мне все это напоминает сказку об изумрудном городе. Тем более что и свои волшебники здесь наверняка есть, и думаю, что в товарных количествах.

— А что за сказка?

— Я тебе Сергей, как-нибудь потом расскажу. На ночь!

Да, было бы интересно выяснить, что в действительности находится в городе на месте этих призраков куполов и шпилей.

Судя по всему, кто-то очень могучий из власти предержащих решил реализовать миф о потемкинских деревнях лет на пятьдесят раньше и на более высоком, просто недостижимом, уровне. Интересно кто? Впрочем, сейчас не до этого. Хотя вопросики по этому странному копятся, и на них придется-таки искать ответы, иначе не выжить.

На въезде нас встретила застава. Десятка полтора всадников в кирасах. Они плотным кольцом окружили карету и сопровождали нас всю дорогу до Тайной Канцелярии. Они ехали так близко к карете, что мне мало, что удалось разглядеть и без того маленькие окошки экипажа.

Во всяком случае, куда мы ехали, в какой район города я не понял. Между конями сопровождения мелькали лишь отдельные фрагменты зданий. Но вот что меня удивило и чего уж действительно не было в Питере моего мира. Улицы здесь были вымощены большими бетонными плитами. Из-за этого улицы очень напоминали дороги Римской империи.

Движение по улицам было интенсивным и шло по четырем полосам. Две в одну сторону. Две в другую. С краю проезжей части тащились груженые телеги, запряженные тяжеловозами. По крайнем левым полосам, не то, чтобы неслись, но ехали кареты и верховые. Некоторые кареты даже были запряжены четверками лошадей. Было видно, что дорогие. Но все какие-то мрачные.

И тут я аж подскочил на своем месте. Мимо нас пронесся автомобиль. Выглядел он как обычная карета без лошадей. Впереди, как положено, сидел водитель и крутил баранку. Вот только облака выхлопных газов видно не было. Больше ничего я разглядеть не успел.

— Что это такое было?

— Что? — спросил Шереметьев.

— Ну вон то без лошадей мимо нас промчалось? — как можно осторожнее пояснил я свой вопрос.

— А это! Обыкновенная карета. Просто запряжена авалонскими лошадями. Они гораздо быстрее наших. Но есть у них такая особенность. Их не все видят. Поэтому и называются они призрачные кони Авалона.

— Как? Как? — переспросил я, не поверив в то, что говорил Шереметьев.

— Призрачные кони Авалона — порода называется. А что?

— Нет, ничего. Хорошо хоть не бледные кони — сумничал я.

— Не смешно! — с осуждением посмотрел на меня Сергей.

Наконец, мы остановились у какой-то высокой крепостной стены. В стене были ворота, оббитые железом. Они со скрипом отворились, и мы въехали вовнутрь крепости.

Дверь кареты распахнулась и вовнутрь сунулся огромный мужик с нечесаной бородой. За поясом у него торчала тяжелая дубина. Он молча схватил меня за цепи кандалов и вытащил наружу. Такую же операцию он проделал с Шереметьевым.

Мы оказались в маленьком дворике, с четырех сторон, окруженном высокими каменными зданиями без окон. Во дворике мы оказались впятером: я, Шереметьев, сопровождавший нас ветеран, кучер и мужик с дубиной. Все остальные остались снаружи.

Нечёсаный также молча открыл неприметную дверцу и молча по очереди впихнул туда нас с Шереметьевым.

Мы оказались почти в полной темноте на винтовой лестнице, круто уходящий вниз. Редко развешанные на стене плошки с горящим маслом почти не давали света.

Мужик зашел за нами, запер дверь и молча толкнул нас вниз. Мы медленно стали спускаться. Шли долго. Когда мужику казалось, что мы спускаемся слишком медленно, он также молча тыкал нас дубинкой в спину.

Наконец, мы попали в узкий сырой коридор, освещенной все теми же плошками с маслом. По обеим сторонам коридора было много узких деревянных дверей.

В одну, мужик впихнул Шереметьева, в следующую меня.

Я оказался в каменном мешке без окон площадью метров десять. Из освещения все также масляная плошка. Одна. Из удобств сноп прелой соломы на полу и деревянная бадья с крышкой в углу.

Не успел я как следует оглядеться и подумать о своем положении, как снова вошел все тот же мужик с дубиной. Но не один, его сопровождал второй с факелом. Первый подошел ко мне, взял меня за ручные кандалы и пристегнул их к кольцу в стене. Кольцо находилось выше моей головы. Получилось, что я повис на этом кольце. Носки ног едва касались пола.

Нечесаный на минуту вышел из камеры и вернулся с раскладным креслицем. Еще через минуту в камеру вошел высокий грузный мужчина лет сорока пяти в цветастом дорогом кафтане, подпоясанным алым кушаком с кистями. Явно начальник.

Он посмотрел на меня своими черными слегка навыкате глазами с презрительным прищуром и сквозь сжатые зубы спокойно и даже как-то устало спросил:

— Где письма?

— Какие? — спросил я.

Начальник с полминуты молча смотрел на меня. Я молчал, смотрел на него.

Он поднялся, развернулся и пошел к выходу. На выходе на мгновение остановился, слегка повернул голову в мою сторону и бросил:

— На дыбу его!