Вещий Андрей. На цепи

Глава 6

— В чем?! — взревел я. — Повтори!

— В чем, в чем! Оглохли что ли, сударь? В государственной измене — Опанасенко, не скрывая торжествующей улыбки, повторил слово «государственной» по слогам.

— Врешь, покажи бумаги, — я рванулся навстречу экспедитору.

— Стоять на месте! Не положено! — услышал я резкий окрик экспедитора и почувствовал, как что-то сильно сдавило мне горло.

Сразу почувствовал, что задыхаюсь. На глаза навернулись слезы. Казалось, что еще мгновение и мою шею расплющит в огромных тисках. Всего меня будто сковало по рукам и ногам.

Казалось неимоверным усилием воли мне таки удалось в несколько приемов поднять руку, чтобы протереть залитые слезами глаза.

Я увидел в нескольких шагах от меня Опанасенко с вытянутой вперед рукой. Он будто старался своими толстыми пальцами раздавить воздух.

Каждый раз, когда экспедитор шевелил пальцами, мое горло сжимало все сильнее. Но и сам толстяк покраснел от натуги.

— У меня есть право уничтожить преступника, в случае если он оказывает сопротивление! Я считаю, что вы оказали мне сопротивление! — произнес Опанасенко и еще сильнее сжал руку.

В следующее мгновение произошло сразу несколько событий. Я уже почти потерял сознание, когда краем глаза заметил какое-то движение.

Это Федор Иванович почти быстро поднялся со своей кушетки и бросился на экспедитора. Но Опанасенко выкинул в его сторону другую руку и моего воспитателя отбросило назад. Но давление на мое горло ослабло, и я смог вздохнуть.

В это же время дверь распахнулась и в комнату ворвался Янис. За ним маячила фигура Шереметьева.

— Что здесь происходит! — прапорщик выхватил шпагу, отодвинул в сторону Яниса и шагнул в комнату.

— Не вмешивайтесь, прапорщик, это дело государево и Его Величества Тайной Канцелярии! — экспедитор досадливо покосился на Шереметьева. Хватка на моем горле ослабла.

— Ну уж нет, я не позволю издеваться над моим другом! Вряд ли Государь распорядился убить Андрея Борисовича прямо здесь!

— Не ваше дело! Убирайтесь отсюда или я прикажу не только выкинуть вас отсюда, но и отправить на тот свет! — вызверился господин Тайная Канцелярия.

Двое громил в черном, изображавшие до этого ко всему равнодушные статуи, как-то враз подобрались. Один направил свой пистолет на Шереметьева, второй на Яниса.

— Ну и где наш герой? Где наш именинник? — в помещение ввалился огромный улыбающийся мужик. В немаленьком помещении склада как-то сразу стало тесно. А еще стало резать глаза от почти варварского великолепия его костюма.

Шереметьев обрадовался, тут же снял треуголку отставив ногу низко поклонился, почти подметя треуголкой пол:

— Ваше…

— Тсс! — гигант весело шикнул на прапорщика и широко улыбнулся и строго посмотрел на амбалов в черном и погрозил им пальцем. Те оружия не убрали, но опустили.

Гигант был весь в кружевах и золотом шитье. Золото было на треуголке, кафтане и даже штанах. И везде оно боролось с кружевом за каждый свободный сантиметр ткани.

В руках мужик держал пол дюжины бутылок явно чего-то горячительного.

— Итак господа, кто же здесь будет Андрей Борисович?! Хочу лично поздравить этого храброго юношу! — пророкотал гигант.

Это я — прохрипел я — но как видите немного занят. Не по своему желанию.

Улыбка мужика слегка поблекла, но до конца не исчезла.

— Прелестно, прелестно! Милейший не могли бы вы прерваться на некоторое время, — обратился он к экспедитору.

— Нет сударь, не могу! Я выполняю данное мне высочайшее поручение! — казалось, произнося это, толстяк Опанасенко еще больше раздулся от собственной значимости.

— Как вас величать, милостивый государь!

— Петр Алексеевич Опанасенко, экспедитор Тайной Канцелярии!

— Любезнейший Петр Алексеевич, позвольте поинтересоваться, что за поручение вы выполняете и как оно касается Андрея Борисовича…

— Не позволю! Не ваше дело! — перебил гиганта экспедитор и тут же осекся.

Улыбка гиганта снова стала шире. Глаза стали как-то по-особенному добры. Он подошел к столу и бережно поставил на него бутылки. Затем медленно подошел к Опанасенко и силой надавив, опустил руку экспедитора, сжимавшую мне горло. Горло сразу отпустило. Я закашлялся и принялся массировать себе шею.

Диспозиция явно поменялась в нашу пользу. Но пока я плохо понимал, как дальше действовать. Поэтому продолжая массировать горло, присел на топчан рядом с Федором Ивановичем и стал наблюдать.

Между тем гигант, взяв Опанасенко за плечи, развернул к себе:

— Видите ли, милостивый государь, по долгу службы все, что происходит в славном городе Рига — мое дело. Тем более если здесь действует Тайная канцелярия.

Произнесено это было так по-доброму и так многообещающе, что у меня мороз по коже пробежал. Но я не подал и виду. А вот Опанасенко, судя по всему, проняло. Он весь покрылся каплями пота и даже как будто стал меньше.

Но надо отдать ему должное, если он даже и испугался, то постарался этого не показывать:

— Тогда, милостивый государь, не могли бы вы сообщить мне свое имя и отчество?

— Отчего же. Когда со мной по-доброму, тогда и я по-доброму. Извольте, князь Никита Иванович Репнин, генерал — губернатор Рижской губернии.

Князь Репнин улыбнулся, еще раз внимательно посмотрел на экспедитора Тайной Канцелярии, краем глаза подмигнул мне и вкрадчиво спросил:

— Ну теперь господин Опанасенко, когда все политесы соблюдены, могу я наконец узнать: в чем ваш интерес к этому благородному юноше?

Когда князь Репнин мне подмигнул, у меня будто что-то щелкнуло в голове, и я сразу сообразил кого он мне напоминает. Никита Иванович напомнил сразу двух персонажей. Доктора Ливси из старого советского мультфильма «Остров сокровищ» и славного Портоса из фильма «Д’Артаньян и три мушкетера» в исполнении Валентина Смирнитского.

— Ваше Сиятельство! Сей недостойный молодой человек обвиняется в государственной измене! — еле сдерживая эмоции выдал Опанасенко.

— Что ж серьезное обвинение. Покажи бумаги! — Никита Иванович протянул руку. — Ну же! — прикрикнул он видя, как замялся Опанасенко.

Опанасенко не посмел возражать и нехотя протянул свиток князю. Репнин шевеля губами пробежал взглядом текст, улыбка его стала зловещей. Он бросил свиток назад экспедитору и почти промурлыкал:

— А ну-ка любезнейший читай вслух!

Опанасенко взял свиток и тихо, но внятно прочел:

«Сим повелеваю немедля взять и доставить в Санкт-Петербург в Тайную Канцелярию для ведения следствия по первым двум пунктам Указа его царского величества Петра 1 Алексеевича от 7221 года, подозреваемого дворянина Ермолича Андрея Борисовича.

Подпись: Князь-кесарь Ромодановский Иван Федорович, 7226 год, 16 апреля».

— Так что же ты стервец врешь мне, что он обвиняемый. Или ты думаешь, что тут тебя дурнее собрались? — Репнин схватил Опанасенко за грудки и как следует тряхнул.

Но по ходу, экспедитор Тайной Канцелярии Петр Алексеевич Опанасенко устал бояться. Он зло посмотрел на меня, строго на князя Репнина и вкрадчиво, но настойчиво попросил:

— Ваше Сиятельство, отпустите пожалуйста, я всё-таки при исполнении!

Князь Репнин испепелил экспедитора взглядом, но отпустил лацканы его кафтана и даже демонстративно смахнул с них несуществующие пылинки. Затем широко улыбнулся и торжественно прошествовал к единственному креслу и величаво в него опустился.

Я же услышав последнюю фразу Опанасенко, чуть не заржал в голос. Теперь понятно, как глубоко во времени прячутся корни этого «я при исполнении».

Но смех смехом, а писец подкрался очень близко.

Во что успел вляпаться Ермолич до того, как я попал в его тело? Что за госизмена такая? Надо бы быстрей разобраться!

Иначе оглянуться не успеешь как голову на плаху доставят.

И заметьте без всякой поездки по тундре, по железной дороге на скором «Ленинград — Воркута». В следствии отсутствия всех вышеперечисленных элементов этого джентельменского набора обязательного для любого осужденного, путешествующего по государственным делам.

За исключением может быть города Ленинграда в его первоначальной ипостаси — Санкт-Петербурга.

Кстати со временем здесь тоже непонятки. Какие такие 7221 и 7226 года? От сотворения мира что ли? Как в допетровской Руси считали?

Но судя по указу, Петр Первый на месте, раз он их подписывает. Значит и реформа календаря должна была быть в 1700 году или в 7208 году по-старому. Это я точно помню из уроков истории. Разница между старым и новым летосчислением в 5508 лет получается. Значит сейчас 1718. В общем тоже разобраться надо, но пока замнем для ясности. Год установили и хорош пока.

Идем дальше. Кто там изменял Петру Великому? На ум приходит Анна Монс первая любовь Петра Первого из Немецкой Слободы — иностранного гетто в допетровской Москве. Она вроде царю с каким-то послом из немецких земель изменяла, была застукана и царицей так и не стала. Ну это давно было, еще в 17 веке.

Вторым на память приходит царевич Алексей, сын от первой жены Петра. Он вроде как за старые допетровские порядки был и на этой почве его отец в измене и обвинил. Может быть это? Черт его знает, выясним сейчас!

Между тем князь Репнин отпустил экспедитора и с неподдельным интересом на него уставился:

— А я посмотрю смел ты не по чину, Алексей Петрович! Совсем страх потерял!

— Я при исполнении! — опять повторил Опанасенко. — Сказано доставить Ермолича, я и доставлю!

— Скажи-ка мне господин Опанасенко, вот что, — я специально решил позлить экспедитора. Выведенные из себя люди иногда много чего интересного рассказывают на эмоциях. — Что это за Указ такой от 7221 года? Это он тебе меня душить позволяет? Да еще и на расстоянии?

— Слышь щенок! Я тебе уже сказал! Я такой же дворянин, как и ты и требую к себе соответствующего обращения.

А Указ от 7221 года требует, чтобы подозреваемые в умышлении на государево здоровье и честь, либо в бунте и измене немедленно передавались в Тайную Канцелярию!

— И в чем заключается моя измена? В чем конкретно меня подозревают?

— Ну это ты сам князю-кесарю расскажешь! Ему все рассказывают! И то что знают, и то что не знают тоже! — хищно улыбнулся Опанасенко!

— Ну подожди Петр Алексеевич, не так быстро! Значит в Указе не дается разрешения душить подозреваемых. И вы меня хотели задушить по собственной инициативе?

Толстяк опять зло ощерился на меня и будто выплюнул:

— Уложение о Тайной Канцелярии позволяет использовать особые методы и даже убить, если обвиняемое лицо сопротивляется и экспедитору грозит смертельная опасность!

— А разве я сопротивлялся? Да я несколько вспылил от неожиданности и тяжести предъявляемых мне обвинений. Но не более. А вы душить меня. И задушили бы, если бы не Его Сиятельство и прапорщик Шереметьев. За такое убивать надо и не обязательно на дуэли.

Но поскольку вы при исполнении, а я под следствием и вызвать вас не могу, придется мне на вас Ивану Федоровичу пожаловаться. Интересно что он прикажет с вами сделать, узнав, как вы низко уронили честь столь уважаемого государственного института.

Произнеся это, я мысленно отругал себя за свой длинный язык, которым я выдал много наверняка не понятных местным аборигенам слов.

Но нет, — главное Опанасенко понял:

— Не выйдет у тебя ничего Ермолич! Тебе не поверят! Мне да!

— Ну мне одному, может и нет. Но троим потомственным дворянам, среди которых один князь, — наверняка! Во всяком случае будет ваше слово против слова троих потомственных дворян. Один из которых князь!

Произнося это, я старался не смотреть на вытянувшиеся от удивления от моей наглости, лица Репнина и Шереметьева. Еще бы ведь, и Шереметьев и тем более Репнин застигли только самый конец моего удушения. Чем оно было вызвано, они не видели.

До этого момента оба: прапорщик с напряжением, а князь Репнин не без удовольствия следили за происходящим.

Услышав мои слова, Никита Иванович, счел за благо вмешаться:

— Как бы то ни было, Петр Алексеевич, надо быть осторожным с применением магических приемов и уж точно следить за тем, что и кому вы говорите. Это я сейчас по поводу того, что вы Андрея Борисовича обвиняемым вместо подозреваемого назвали. Надеюсь мы поняли друг друга?

Петр Алексеевич Опанасенко, экспедитор Тайной Канцелярии посопел и нехотя кивнул Репнину.

В этот момент у меня на груди зачесался шрам в виде цветка. Почти сразу же он стал жечь. Это жжение поднялось к моему мозгу и неожиданно я почувствовал мысли и эмоции которые одолевали толстяка — экспедитора и выплескивались наружу. Его мысли и чувства ассоциировались у меня с мутной пеной, выплескивающейся из кипящего котла. Офигеть как я могу. Эту «пену» я видел насквозь. Но под ней скрывалось какая-то темная, недоступная и чужеродная сущность. Будто принадлежащая не Опанасенко, а кому-то другому. Я ее отчетливо ощущал, но проникнуть к ней не мог.

— Еще бы не подтвердить надежды князя! — думал экспедитор.

Впервые за более чем пятнадцать лет безупречной службы он сталкивается с таким.

Он привык, чтобы те, за кем он приходил или допрашивал, боялись его! Он упивался властью над ними. Когда они такие гордые, кичившиеся своим происхождением немножко повесят на дыбе или примерят испанский сапог, — быстро теряют не то что дворянский гонор, но и человеческое обличье. Редко к кому надо пыточную магию применять и обыкновенного допроса с пристрастием хватает.

И говорят, говорят, захлёбываясь от желания выложить все! Только успевай записывать. И начинается этот страх во время таких визитов.

Сейчас же он столкнулся с чем-то необычным. Да князь Репнин сволочь и ни во что не ставит Тайную Канцелярию. Ну да это и понятно!

Князь — неприкасаемый, глава Рода как-никак. Да и полу полковником лейб-гвардии Преображенского полка был. Что ему Тайная Канцелярия. Он свое время в Преображенском приказе наверняка дела творил. А Преображенский приказ — это старший брат Тайной канцелярии.

Опанасенко несколько раз бывал в Преображенском приказе, в Москве. Вот где Чистилище и преддверие ада. Так что с князем все понятно.

А вот почему этот юноша Ермолич не боится Тайной Канцелярии! Молод и глуп, может поэтому? Опыта вроде никакого нету.

До восемнадцати лет в Ярославской губернии, в поместье жил. Потом, когда дядька узнал, что мы выследили его — побежал. И как-то прямо, не петляя, сразу за границу, по-глупому. Вот наш человечек в Риге «Слово и дело сказал» и мы его в раз нашли.

Хотя, когда говорит, так вроде и не глуп. А иногда так посмотрит, будто умудренный жизнью воин из глаз его глядит.

Может Дар у него есть? Вроде проверяли — не было у него даже слабого Дара! Но ведет себя будто ничего не боится! Да с этим надо разбираться. А вдруг…

Поток мыслей и эмоций экспедитора резко оборвался — будто кран перекрыли. Опанасенко тревожно за озирался, нашел меня взглядом и попытался поймать мой взгляд.

За мгновение до этого я отвел от него свой взгляд и принялся с интересом рассматривать князя Репнина и с восхищением думать о том, какой он прекрасный человек.

Тут же я почувствовал, как что-то теплое, но почти неощутимое похожее на мягкую ладонь не смело коснулось моей головы. Потом оно попыталось проникнуть мне в мозг. Я еще сильнее стал думать о князе Репнине, Янисе, дядьке Федоре и Шереметьеве.

Цветок в районе солнечного сплетения продолжал греть. Внезапно я внутренним взором увидел тонкий след, похожий на след реактивного самолета в небе, который тянулся от Опанасенко к моей голове. И именно он пытался проникнуть мне в мозг и создавал ощущение легкой теплоты.

Похоже я точно сообразил, что он пытается меня прощупать. Ай да я, ай да молодец!

Все эти мысли Опанасенко и его проникновение мне в мозг, заняло одно мгновение. Между тем, судя по всему князь Репнин, тоже что-то почувствовал. Во всяком случае он встал, снова подошел к экспедитору, пощелкал у него перед глазами пальцами и спросил:

— Ау, Алексей Петрович, вы меня слышите!

— Безусловно, Ваше Сиятельство! — произнес Опанасенко, находясь в глубокой задумчивости.

— Вот и отлично! Значит мы с вами договорились? — спросил князь.

— О чем? — все также отстраненно спросил экспедитор.

Мне тоже было интересно, о чем князь договаривался с Опанасенко. Похоже пока мы с экспедитором занимались чтением мыслей друг друга — не только он, но и я пропустил часть речи князя.

— О том, что мы сегодня празднуем разгром орков, а забираете вы его завтра. И везете в Санкт — Петербург.

— Нет, Ваше Сиятельство! На это я пойти не могу! У меня есть предписание, и я должен его выполнить!

С этими словами, он повернулся к своим двум бугаям в черном и скомандовал:

— В кандалы Ермолича!

Те двое, будто по щелчку подлетели ко мне. В руках у них откуда не возьмись появились кандалы. Пару слаженных движений и у меня на руках и ногах защелкнулись тяжеленные браслеты из какого-то толстого металла. Все четыре браслета были соединены массивной цепью, которую черные вертухаи замкнули вокруг моего пояса.

Последнее, что я отчетливо увидел, что кандалы были серебристого цвета. Меня сразу же затрясло. По всему телу от кандалов побежали молнии. Стали бить электрические разряды неимоверной силы. Мир одновременно поплыл и заскакал перед глазами. Мне показалось, что лицо Опанасенко тоже потеряло четкость и стало сползать куда-то к его груди.

На пятом или седьмом разряде, весь мир вокруг меня погас. Под конец, меркнущее сознание выдало:

— Отмучился раб божий, Андрей.