Зов чёрного лебедя

Глава 22. Прозрение

Другое утро этого дня.

Вяземский зло рявкнул:

— Не мельтеши!

Раймо, который лишь один раз обошёл по кругу каменный крест, остановился и извинился.

— Не извиняйся, — застонал Мстислав, массируя лоб и прикрывая глаза, стараясь справиться с клокочущим в груди раздражением.

После вчерашнего неконтролируемого оборота ребята стали ходить вокруг него на носочках, стараясь лишний раз не дерзить и не делать резких движений. Это подчёркнутое послушание выводило Вяземского ещё больше.

Всё-таки психанув, он отошёл от Раймо, который всё это время тёрся возле него, проявляя внимательность, подальше. Потом он понял, что с правой стороны, обследуя следы на на тропинках, находится Эрно, слева, изучая таблички на могилках, обитал Линнель, а прямо по курсу принюхивался Ииро, обходя всё кладбище по периметру.

Мстислав резко развернулся, чтобы пойти назад, но за его спиной всё так же преданно стоял Раймо.

Он пару раз недоверчиво моргнул и вновь оглянулся. Они действительно его окружили? Они, чёрт их дери, его окружили, чтобы он не смог смыться или натворить глупостей!

Свирепее с каждой секундой всё сильнее, Вяземский, громко топая, демонстративно прошёл мимо Раймо, желая хоть мгновение побыть в одиночестве. Ему следовало подумать. Но не о том, о чём хотелось, а о деле, которое обещало свести его с ума.

Они ещё до рассвета начали околачиваться на кладбище, но до сих пор так ничего и не нашли. Небо еще не заволокли, наступающие издалека тучи, и оно оставалось чистым и светлым, поэтому можно было бы более внимательно изучить местность, чем тогда, когда Мстислав в первый раз сюда заявился больше недели назад, если бы не тот факт, что с первого убийства неоднократно лил дождь, который наверняка уже смыл все следы. Если он что-то и пропустил, то шанс это обнаружить был ничтожно мал.

Вяземский стал бродить вокруг пригорка, игнорируя многочисленные, аккуратно брошенные в его сторону взгляды, чтобы подумать.

Почему его вообще так потянуло на это кладбище после первого убийства? И продолжало тянуть до сих пор, несмотря на то, что здесь не было найдено ни одного трупа и ни единой улики? Мстислав припомнил, где были найдены тела — всех их обнаруживали неподалёку от озера, а кладбище было совсем в другой стороне. Хотя здесь прятать тела было бы удобнее всего. Вот ещё одна странность в придачу к остальным.

Дождь обычно обострял запахи, но как бы ни старались Ииро и Эрно, которые обладали самым чутким обонянием, им ничего не удавалось найти спустя столько времени. Эрно вдобавок после ночного бдения в лесу выглядел неважно, да и остальные тоже, в отличие от Раймо, который, как всегда, был самым свежим и собранным.

Сам Вяземский в первый свой приход не счёл ни один запах хоть сколько-то подозрительным — все они были знакомы, с их обладателями он беседовал после и не обнаружил ничего подозрительного. Но тогда он и не хотел этого обнаруживать, как бы не было унизительно в этом признаваться. И если его чутьё продолжало настаивать на том, что здесь что-то есть, он не планировал уходить до тех пор, пока этого не обнаружит.

Конечно, следовало ещё допросить Петра, на которого указала та девица, чьё имя Мстислав никак не мог запомнить, но он знал, что тот никуда не денется. Можно было бы отправить к нему одного из своих ребят, но Вяземский считал, что ему необходимо присутствовать во время допроса, да и подозревал, что эти доморощенные опекуны не захотят оставить его одного. В этот раз эта мысль вызвала в нём вместо раздражения полуулыбку.

Он перевёл взгляд на Раймо, околачивающегося возле можжевельника, на котором были повязаны кусочки ярких тканевых ленточек в честь умерших, и внезапно для самого себя воскликнул:

— Отойди-ка!

Раймо вздрогнул от неожиданности, но сразу послушно сделал несколько шагов в сторону. Вяземский подошёл ближе и стал внимательно изучать разноцветные тканевые галки, напоминающие птиц в полёте.

— Я же тебе говорил, что следовало сразу изучить это дерево, — пробормотал Раймо.

— Почему ты так решил? — поинтересовался он в ответ.

— Может, убийца повязал их в честь убитых тоже, — пожал Раймо плечами.

Мстислав медленно покачал головой. Вряд ли убийца хотел, чтобы души, которые, как местные верили, были привязаны к этим ленточкам, убитых им оставались на этом кладбище.

Вокруг кладбища были бережно высажены ель, ольха и можжевельник — эти деревья считались священными из-за старинных обрядов погребения. Сегодня их не проводили, но деревья все так же почитали. Ярко сохранилось верование в общине о том, что после весеннего праздника выгона скота следовало приносить подношение и украшать можжевельник. На кладбище их выросло не так уж и много, и тот, возле которого стоял Вяземский, был самым большим и пышным, но почему-то менее всех украшенным. Мстислав, в необъяснимом пока напряжении, пытался вспомнить, выглядело ли оно также, когда он приходил сюда после первого убийства. Он не был точно уверен, но чем дольше думал, тем больше ему казалось, что картина была такая же.

Но он мог поклясться, что в последний раз, когда он был на кладбище до убийств, их было больше.

— Шеф?

Вяземский обернулся, чтобы увидеть, как обеспокоенно стоят возле него все четверо его парней.

Он им улыбнулся, второй раз за всё время расследования почувствовав, что удалось найти что-то значимое, но пока не был уверен в том, как объяснить это ощущение. Ему не хватало какой-то значимой детали, чтобы понять, ради чего всё это делается.

Изначально Мстислав хоть и гнал от себя эту мысль, но всё равно полагал, что эти убийства не несут личного отношения, они лишь попытка кого-то из местных изгнать раз и навсегда чужаков с их земли. Он начал сомневаться в этом с того момента, как выяснилось, что убитых для чего-то после смерти купают в воде, но сейчас точно утвердился в ошибочности этого решения. Также как утвердился в мысли, что убийца или один из убийц — это кто-то из местных. И раньше сомневаться не приходилось, но чем дальше Вяземский шёл по пути этих странных зацепок, тем больше понимал, что здесь не просто желание испугать туристов или ненависть, а что-то личное, связанное с их верованиями. Иначе бы убийце незачем было снимать ленточки, в которых, как все верили, скрывалась частичка души умерших. Но что он с ними делал? Или он просто хотел досадить общине?

— Шеф?

Голос зазвучал настойчивее, но Вяземскому было некогда об этом задумываться.

Его вдруг осенило, что убийства могли быть совершены не для туристов, а для них — для местных, а в частности, для общины. Из мести? Из желания досадить? Эти варианты Мстислав отметал, считая малозначительными. Это были не просто шалости, которые любили творить по малолетству даже его ребята. Это были хладнокровные убийства, и они наверняка несли какой-то глубокий умысел. Если убийца желал навредить селу и общине, то он наверняка хотел и… её уничтожить.

Вяземский замер, поражённый осознанием. Если его мысль верна, то убийца мог совершать свои злодеяния для того, чтобы привлечь внимание городских, чтобы те обнаружили лелеемые тайны общины. Тогда ничего не было бы уже, как прежде, и, возможно, этого и желал убийца.

— Шеф!

Мстислав более осознанно взглянул на ребят и спросил:

— Что?

Они переглянулись. Заговорил первым, как и всегда, Эрно.

— Мы так ничего и не нашли. За последние дни на кладбище никого не было, не считая нас и… — Он запнулся и замолчал, осторожным взглядом изучая шефа.

— Говори, — кивнул Мстислав.

— И госпожи Вишневской, — с тонкостью, которая была достойна хирургической нити, продолжил он. — В остальном, ничего подозрительного. Я считаю, что пора уже заняться допросом Петра, если вы не против.

— Ты прав, — задумчиво согласился Мстислав.

— Вы что-то нашли? — нетерпеливо влез Ииро.

Вяземский окончательно пришёл в себя, решив отложить дальнейшие размышления — прежде ещё следовало допросить парня — и злорадно оскалился.

— Может быть, что-то и нашёл, но из-за того, что вы всё утро подражаете нянечкам, об этом я сообщу только после того, как вы обретёте вновь здравомыслие и перестанете трястись за меня.

Он ожидал, что утаивание всколыхнёт в парнях протест или хотя бы негодование, но те снова переглянулись и демонстративно пожали плечами, как бы говоря, что им не больно-то и хотелось.

— Да вы издеваетесь! — рявкнул Мстислав, а затем громко начал брюзжать. — Где было это ваше единодушие, когда вы пол жизни друг другу глотку пытались перегрызть?

— Ты помнишь, — широко улыбнулся Линнель, насмешливо оглядывая своих собратьев. — Я вот тоже никак не могу забыть.

— Ты то сверху наблюдал, пытаясь заклевать их, а меня клювом заколоть, и обзор у тебя всегда был лучше — как тут забудешь, — нарочито недовольно проворчал Раймо. — Это мне приходилось по норам прятаться до тех пор, пока вожак не находил.

— Только вот не надо о том, кто больше страдал! — возмутился Ииро. — Между прочим, из-за вас двоих я всегда оставался один на один с этим громилой! — Он ткнул пальцем в невозмутимого Эрно, который картинно поправил очки и усмехнулся.

— Если бы ты не пытался меня сожрать, то я бы, может, и помог, — мечтательно зажмурившись, напомнил ему Линнель, а затем расхохотался.

К нему присоединились остальные, продолжая вспоминать многочисленные забавные случаи.

Вяземским с улыбкой за ними наблюдал, вспоминая о том, что было двадцать лет назад. Тогда Мстиславу, который еле пережил, благодаря отцу и собственному упрямству, обращение, а затем научился его контролировать, кинули четверых щенков, чей возраст начинался с восьмилетнего, а заканчивался шестилетним. Эрно был среди них самый старший, потом шёл Ииро, которому было семь, а следом Линнель и Раймо. Эрно и Ииро обратились в один год, и первый никак не мог себе до сих пор простить, что у него не вышло раньше. В большей степени из-за отца, который всю жизнь его этим попрекал.

Оборотни, что в их селе, что в соседних, раньше переживали обращение редко, а если их рождалось больше одного, то они чувствовали конкуренцию и порой пытались перегрызть друг другу глотки. С его парнями было то же самое, поэтому ему пришлось неотлучно быть рядом с ними начиная с первого оборота — обучая, объясняя, терпя укусы и царапины, а порой и специально подставляя свои конечности для того, чтобы не пострадал кто-то из младших. Он провёл с ними три долгих года, а в восемнадцать уехал учиться по настоянию отца, который обещал проследить за его щенками.

Мстислав вернулся спустя три года, когда стало известно, что его родители скоро испустят дух, и забрал их обратно себе. Он тогда боялся, что они не простят его отлучку, так как знал, насколько они все были к нему привязаны, но со временем они сумели это сделать, а он больше их не покидал.

— Поэтому мы и не оставим тебя, вожак, — твёрдым, не терпящим возражения тоном произнёс Эрно, прерывая его размышления, которые они все без труда смогли угадать.

Вяземский посмотрел на них — на него уставилось четыре пары серьёзных взглядов.

Он усмехнулся, стараясь не выдать, как сначала стало больно и тяжело на сердце, а затем легко и горячо.

— Я вам всё равно ничего не скажу, — насмешливо подчеркнул он, на что те только пожали плечами.

Затем добавил уже более серьёзно:

— Пора допросить Петра и переходить к более решительным действиям в расследовании. Пусть мы и немного продвинулись, когда выяснили, что убитых опаивали, но это скорее плохо, чем хорошо. Мне не нравится то, чем могут оказаться эти убийства. Ииро, тебя я попрошу снова сходить к судмедэксперту, расскажи ему о том, что стало известно нам, и уточни, не узнал ли он что-то новое, обследовав труп девушки.

— Хорошо, — без особого энтузиазма согласился тот.

— И, кстати, раз вы мне ничего не сказали, значит, Александру в ночь убийства никто не видел? — уточнил он, а, получив отрицательный ответ, который и ожидал, тут же распорядился. — А вы трое ждите в участке. Я один схожу за Петром и приведу его туда.

На него неодобрительно поглядели, и Вяземский сурово предупредил:

— Не злите меня!

Ситуация не изменилась, и он всё-таки сдался:

— Пусть Линнель пойдёт со мной.

— Почему он? — ревниво вопросил Эрно, собственнически глядя на вожака.

Раймо тоже насупился, но молча.

— Потому что он любит меня больше! — с детским хвастовством воскликнул Линнель, вставая рядом с Вяземским.

Тот закатил глаза и спокойно пояснил:

— Ты же знаешь, как семья Чацкого относится к тем, кто выделяется. Вы с Ииро уже успели отличиться за последнюю неделю, а Линнель и Раймо нет, но если я возьму с собой Раймо, а вас с Линнелем отправлю одних в участок, то вы обязательно что-то натворите.

Эрно расслабил напряжённый лоб, на котором собрались морщинки, и с чересчур важным выражением лица кивнул, принимая это объяснение. На том они и разошлись.

По возвращении в участок, вместе с взбудораженным Линнелем и безразличным Петром, Вяземский меньше всего ожидал расслышать крики старшего Чацкого, доходящие аж до дороги. Семья Чацких и так успела уже вытрепать ему мозги, поэтому его терпение было на исходе.

Он ускорил шаг, оставив Петра Линнелю, а сам стремительно зашёл в участок, где посреди входа застыл Пекки.

— Что случилось? — потребовал ответа Вяземский, но тут же отодвинул его в сторону, чтобы убедиться самостоятельно.

За его спиной послышался неуверенный ответ:

— Госпожа Вишневская велела никого из участка не выпускать…

— Что ты сказал? — переспросил Мстислав.

Но Пекки не успел повторить свой ответ, потому что из коридора прямо на Вяземского выскочил взлохмаченный Эрно с перекосившимися очками.

Он их поправил и выдал:

— Наша репортёрша допрашивает Чацкого! Она подозревает, что это он убийца!

Мстислав ошарашенно на него уставился, не веря ни единому слову, но следом пришло ещё одно шокирующее явление. Из их кабинета вышел начальник участка и философски произнёс:

— Справедливости ради скажу, что сделала она это по протоколу. Пришла и заявила: «Господин Чацкий подозревается в убийствах трёх граждан, а я, госпожа Вишневская, от имени народа требую его ответить на мои вопросы». — Горецкий устало вздохнул. — После этого, правда, она выгнала меня из кабинета, но теперь я понимаю тебя, Мстислав, я вот тоже не смог ей противиться.

К его словам Вяземский не особо прислушивался, уже распахивая дверь в самый дальний кабинет в коридоре.

Его приход заметила только Мирослава, с самым расслабленным видом прислоняясь к столу Горецкого. Он тут же безотрывно уставился на неё — Мстиславу показалось, что с их последней встречи прошло слишком много времени. Несмотря на её хитросплетённое враньё и истинную цель прибытия, он никак не мог избавиться от желания глядеть на неё.

Она тоже перевела свой взгляд с возмущавшегося Чацкого на него, но при этом не изменилась в лице и не поменяла позы — так и стояла со скрещёнными на груди руками, с распущенными и, Мстиславу показалось, что как будто ещё более чёрными, волосами, такого же хрупкого телосложения, с такими же тонкими чертами лица и с невероятно светло-голубыми глазами, которые сейчас непреклонно и решительно глядели на него — это было единственным, что выбивалось из её нарочито легкомысленного образа.

На ней было знакомое светлое платье на многочисленных пуговицах, цветом, напоминавшее ванильное мороженое, которое Вяземский пробовал однажды в Петрозаводске — ему не понравилось, показалось слишком сладким, но сейчас он вдруг подумал, что согласен есть только его до тех пор, пока не станет плохо.

Платье почти достигало её икр, создавая иллюзию, что она выше, чем есть на самом деле, и делая её ещё более изящной на вид, несмотря на привычный чёрный пиджак с широкими плечами.

Мстислав понимал, что неприлично так таращиться, но ничего не мог с собой поделать — он словно вдруг увидел Мирославу такой, какой она была на самом деле.

Его взгляд вернулся к её лицу, и он понял, что вся эта внешняя слабость не имеет никакого отношения к её внутренней силе духа. Он впервые смог взглянуть ей в глаза, отбросив шелуху и предрассудки. Прямым и непоколебимым взглядом на него смотрела женщина, наполненная огнём, неумолимостью и силой, перед которой ему захотелось преклониться. Вот что в ней было такого поразительного и незнакомого с самого начала — сила. Ни мужская очевидная, ни женская затаённая, а смесь, которую он прежде не мог в ней увидеть и, уж тем более, понять. Это осознание причинило ему острое неудобство, граничащее с болью.

Всё это время Чацкий, стоявший спиной к Вяземскому, продолжал что-то выговаривать Мирославе, которая даже не делала вид, что слушает.

Мстислав отвечал её прямому взору и с очевидностью понимал, что проиграл. Он окончательно и бесповоротно проиграл ей, и это осознание избавило его от недавно кипящей обиды и не доставило ни малейшего сожаления.