Зов чёрного лебедя

Глава 23. Допросы

В тот же момент он, наконец, стал способен оторваться от неё, чтобы прислушаться к тому, что говорил старший Чацкий.

— … никакого права! За клевету тоже сажают! Какая-то девчонка заявилась сюда, чтобы попирать наши правила и законы! Да кто ты такая?..

— Госпожа Вишневская, — прервала она его вежливым тоном. — Вам тяжело запомнить?

— Как ты смеешь? — взревел Чацкий, да так громко, что Мирослава и Мстислав одновременно поморщились.

— Господин Чацкий, по-моему, я проявляю к вам достаточно почтения. Именно поэтому требую его и по отношению к себе.

— Чтобы какая-то баба…

Вяземский не желал, чтобы Мирослава слышала продолжение, поэтому прокашлялся.

К нему обернулся Чацкий, который выглядел полубезумно — с растрёпанными волосами, в которых виднелась седина, покрасневшими белками глаз и лицом, а вдобавок почему-то с оторванной пуговицей на кителе.

— Добрый день, — поздоровался Мстислав.

— Явился наш глава! — злобно выплюнул Чацкий, тут же меняя объект для выплёскивания своей ярости. — Как ты мог допустить, чтобы это пришлая репортёрша заявлялась сюда и кидалась такими обвинениями?

— Давайте будет честны, — миролюбиво встряла Мирослава, — Я никого не обвиняла, лишь попросила ответить на несколько вопросов. Я всё-таки лицо, которое предоставила столица для выяснения всех обстоятельств в расследовании убийств. Вместо того чтобы пойти мне навстречу, вы уже полчаса сотрясаете воздух.

— Нет, ты её слышишь? — с неприятным смешком спросил заместитель участка у Мстислава. — Не пора ли главе общины вмешаться?

Тот всё ещё не до конца был готов к этому — со вчерашнего дня, когда Мирославе стали известны, тщательно скрываемые тайны их общины прошло немного времени — он так и не смог понять, как отреагировала она и как себя вести теперь ему. Поэтому он старался сохранить хотя бы внешнюю невозмутимость и достаточно спокойно обратился к Мирославе:

— На каком основании ты решила задать ему эти вопросы?

— Так вы настолько близки! Всё становится понятно! — оскалился Чацкий, но был всеми проигнорирован.

— У меня есть свидетель, который утверждает, что видел господина Чацкого ходящим поздним вечером на кладбище и после убийств его походы стали еженощными. Мне показалось это несколько странным, вот я и решила поинтересоваться.

Вяземский нахмурился, вновь взглянув на спокойную Мирославу. В её запахе он учуял волнение, но больше всего в нём выделялось нетерпение и затаённое раздражение — аромат напоминал кисло-сладкие лесные ягоды.

— Это правда? — обратился он к заместителю участка.

— И ты ей веришь? — сквозь зубы процедил он, но затем усилием воли сбавил обороты и пожал плечами. — Даже если и так, это разве запрещено? На том кладбище у меня похоронены предки и жена.

— Не запрещено, но когда я вас допрашивал, то вы ни о чём таком не упоминали.

— А разве должен был? — вскинул Чацкий бровь, поджав губы.

Мстислав неопределённо пожал плечами.

— Это выбивается из ваших показаний. Если это не секрет, то почему вы скрыли это? Я не говорю, что обвинения Мирославы справедливы, просто нахожу странным такое утаивание. Вы могли что-то заметить.

— Я ничего не видел, — непреклонно произнёс Чацкий, стремительно меняясь — он вернул контроль над собой и стал привычно собранным.

Вяземский кивнул и отошёл от выхода, который до этого загораживал.

— Спасибо, что ответили на вопросы. Можете идти.

— Из собственного кабинета? — изумился он.

— Я ещё не закончила, — тоже не согласилась с решением Мирослава.

— Мне нужно переговорить с госпожой Вишневской. А вы бы могли пойти домой и отдохнуть, — ответил Вяземский заместителю, и тот, не скрывая злорадства, всё-таки покинул кабинет, оставив их вдвоём.

Мстислав вновь вернулся на исходную позицию. Некоторое время царило неуютное, насыщенное отрицательными чувствами, молчание — как будто после того, как они остались наедине заговорить друг с другом стало тяжелее. Вяземский старательно не смотрел в сторону Мирославы, и та отвечала взаимностью.

В этот раз она не выдержала первой и сказала с нескрываемым раздражением:

— Ты не имел права вмешиваться. Я могла сама его допросить.

— И ничего бы не узнала.

— Ты тоже не больно много смог выяснить, — пренебрежительно фыркнула она.

— Мы точно знаем, что он недоговаривает что-то, — упрямо возразил он.

— Это и так было понятно!

Снова наступила неловкая пауза. Слишком многое обоим хотелось сказать, и никто не знал, с чего начать. Вяземский не мог так быстро прийти в себя из-за её многочисленной лжи, несмотря даже на то, что Мирослава невероятно восхищала его. А у неё наверняка были свои причины для того, чтобы недовольной им, иначе была бы она так холодна? Эта мысль неожиданно разозлила его, ведь он, в отличие от неё, не действовал постоянно за спиной.

— Почему ты не сказала мне, что узнала что-то? — потребовал он ответа и впервые с момента, как они остались наедине, взглянул на неё.

Мирослава задумчиво созерцала вид за окном, всё так же прислоняясь к столу Гордецкого. После его вопроса она коротко и негромко засмеялась.

— Чтобы ты допросил Чацкого сам? — насмешливо поинтересовалась она, возвращая внимание к нему.

— Да.

Мирослава резко отлепилась от стола и сделала несколько решительных шагов в его сторону.

— Вот поэтому и не сказала, Мстислав! Ты думаешь, что только ты способен чего-то добиться от людей? Почему? Потому что ты мужчина?

Вяземский не понимал смысла в этих вопросах. Его сбило с толку произнесённое его имя из её уст, горящим цветком распустившееся у него в груди, вызывая полуулыбку, которую ему с трудом удалось сдержать.

Вспомнив её вопрос, он ответил:

— Потому что я глава общины…

— Я тебя не об этом спрашиваю! — оборвала она его, глядя глаза в глаза. — Ты считаешь, что я бы не добилась правды от Чацкого, не смогла бы расследовать это дело и всё из-за того, что я женщина?

Мстислав пристально смотрел в её бледно-голубые, словно самое чистое озеро, глаза, в которых так яростно сверкало желание жить и быть услышанной. Он думал, что Мирослава похожа на его маму, но, на самом деле, она была похожа на него самого.

— Да, я так считал, — честно признался он.

Во взгляде Мирославы вспыхнула боль и ненависть, которую она тут же скрыла, прикрыв глаза, и попыталась пройти мимо него. Он аккуратно, стараясь не сделать больно, схватил её за локоть, прикрытый рукавом пиджака, чтобы остановить.

Она резко вырвалась, открыла глаза и тихо, но опасно прошипела:

— Не смей ко мне прикасаться!

Мстислав поднял руки, делая шаг в сторону и, чувствуя, как стремительно набирает обороты собственное сердце, попытался объяснить:

— Я так считал — это правда, но я ошибался.

Уже возле выхода она замерла, но не повернулась.

— Все потому, что в мире так устроено, — спешно продолжил Мстислав, тщательно подбирая слова. — Не только у нас в общине, а во всём мире. И дело не в тебе, а в отношении других! Но мир начал меняться, я это знаю, поэтому и мне пора начать мыслить иначе — чтобы, что-то изменить нужно действовать, а не принимать происходящее, как безусловное зло. Я об этом не задумывался, пока не появилась ты. Жаль, что это не произошло раньше — возможно, тогда мои родители бы были живы.

Он больше не знал, что сказать, а Мирослава продолжила молчать.

Наконец, она кивнула, так и не повернувшись, и тихо произнесла:

— Спасибо.

И всё-таки ушла. Мстислав несколько долгих мгновений смотрел на закрывшуюся за ней дверь и знал, что отец велел бы ему идти за ней, но он почему-то не мог сдвинуться с места. В конце концов, он тоже вышел из кабинета и не удивился, застав в коридоре подпирающего стенку Раймо.

— Она… — начал он, но Вяземский его прерывал.

— Не сейчас, — попросил он.

Раймо понимающе кивнул.

— Эрно с Линнелем в кабинете вместе с Петром?

— Эрно с госпожой Вишневской, — огорошил его Раймо. — Линнель в кабинете с Петром, а Ииро ещё не вернулся. И, кстати, шеф, приходил один из членов общины и сказал, что у него крыша обвалилась в хозяйственной части, нужна помощь.

— Обождут, — непреклонно произнёс он, а затем отправился в кабинет на допрос.

У него было около получаса, пока старший Чацкий доберётся до дома и узнает, что его старший сын тоже был вызван на допрос и примчится обратно.

В отличие от своего отца, Пётр не выглядел ни злым, ни задетым — напротив, он казался совершенно не впечатлённым развернувшимися событиями. Его вид, как и он сам, вызывал тоску.

Вяземский слышал, что Пётр не ладил с отцом, потому и уехал в город вместе с невестой. Поженились они там же, но его жена слишком быстро умерла. Когда он вернулся домой, то получил сочувствие ото всех, кроме собственной семьи, которая не смогла простить ему уезд. Как ему было известно, она хоть и приняла его обратно, но не знала, что делать с его затяжной апатией — Пётр исправно помогал по дому, но не выказывал этим особого удовольствия, собственно, как и неудовольствия.

Столы были отодвинуты к стенкам, чтобы устроить Петра посреди кабинета на табуретке. Линнель внимательно за ним наблюдал возле входа. Когда Мстислав зашёл в кабинет, то Пётр даже не пошевелился, а Линнель тут же доложил:

— На мои вопросы не отвечает, но проблем не доставляет.

Вяземский кивнул, взял стул и сел напротив Петра, который был до того погружен в свои мысли, что не сразу это заметил.

В комнате пахло скорбью, затаённой злостью и усталостью — довольно похоже пахло на кладбище. Эта примесь сырой земли и горькой травы была Мстислав знакома. Так ещё пахло от Александры, которая жила недалеко от кладбища, но Пётр пах так из-за своего горя и частых походов туда.

Он был ещё молод — возраста Эрно или Ииро, но выглядел гораздо старше. Болезненно худой, с запавшими щеками и тёмными кругами под зелёными глазами, которые потускнели так же, как и их обладатель. В неухоженной, но хоть чистой шевелюре ярко поблёскивали на свету серебристые нити. Одежда мешком висела на нём, как на ребятах Мстислава в подростковые годы, и у него что-то ёкнуло в груди. Он тут же постарался отречься от неуместных сейчас сравнений, но от сочувствия отказаться не мог.

— Я соболезную твоей утрате.

Внимание Петра теперь всецело переместилось на Вяземского, он подозрительно прищурился, но всё же медленно кивнул, принимая соболезнования. Его запах изменился — ноты горькой травы стали ощутимее.

— Ты догадываешься, почему ты здесь? — спросил следом Мстислав.

Он беспокоился о том, что у парня на почве горя могли быть проблемы с реальностью. По крайней мере, внешний вид кричал об этом.

Пётр сухо прокашлялся в кулак, выпрямился и немного простуженным, но вменяемым голосом ответил:

— Раз глава сейчас занимается расследованием убийств, то, наверное, я возможный свидетель или подозреваемый.

— Какой вариант тебе кажется более логичным?

Пётр хрипло и горько рассмеялся, снова сгорбившись.

— Если в вашем списке нет варианта, где была бы жива моя жена, то мне, вообще-то, глубоко плевать.

— К сожалению, такого варианта у меня нет, извини, — улыбнулся уголками губ Вяземский. — Может быть, всё-таки ответишь на мои вопросы?

Пётр потерял интерес к разговору и вместо ответа приподнял одно плечо, имитируя согласие.

— Что ты делал в дни убийства? Прошлая среда, пятница и понедельник этой недели.

— Помогал по дому? Дел всегда хватает, — рассеянно ответил он и вновь дёрнул лишь одним плечом.

— А вечером?

Здесь Пётр снова сфокусировал своё внимание на Вяземском и усмехнулся.

— Вы знаете.

— Да, знаю, — спокойно согласился Мстислав. — Но хочу услышать это от тебя.

— Зачем? Если я это скажу, то вы сможете использовать это как-то против меня?

— Для чего мне это? Просто мы можем думать о совершенно разном, мне необходимо подтверждение.

Что-то странное мелькнуло во взгляде Петра — отвращение и неудовольствие, но потом он вернул себе прежнее безразличие и в этот раз пожал двумя плечами.

— Пытался забыться и однажды подумал, что мне это даже удастся, но нет. Они не те.

Мстислав оценивающе его оглядел. Наверное, девушек в его облике привлекала вот эта печальная хмурость и неприкаянность.

— Мне стоит ожидать их гневных отцов, которые захотят тебя вздёрнуть? — прямо спросил он у Петра, который не сдержался и после вопроса брезгливо поморщился.

— Нет.

— Хорошо, — удовлетворённо заключил Мстислав. — Видел ли ты что-то подозрительное во время свиданий на озере?

— Нет. Видимо, наши встречи проходили до того, как убийца начинал действовать.

— Наверное, ты прав, — легко согласился он, затем некоторое время молча наблюдал за немного мечущимся взглядом Петра, прежде чем уточнить. — Ты что-то хочешь спросить?

— Пожалуй. — Попытался усмехнуться он, но голос напряжённо дрогнул. — Вы собираетесь допросить девушек?

— А как, по-твоему, мне следует поступить? — вопросом на вопрос ответил Вяземский.

Пётр неожиданно уверенным и настойчивым для такого тщедушного тела голосом проговорил:

— Мне кажется, что вам не стоит компрометировать девиц в глазах их семей. Вы выше этого, глава.

— Я придерживался такого же мнения, пока ты не сообщил мне, что ваши свидания были абсолютно невинными. Теперь я могу задать те же вопросы этим девушкам. И если повезёт, они видели что-то такое, чего не заметил ты.

Пётр поморщился.

— Очень вряд ли, но дело ваше, — сказал он и внезапно уверенным движением поднялся на ноги. — Могу я идти?

— Думаю, да, — задумчиво позволил Мстислав. — Попрошу тебя по пути захватить домой своего спешащего сюда разгневанного отца.

Пётр закатил глаза, но кивнул и без прощания быстро удалился из кабинета.

Вяземский сидел ещё некоторое время в задумчивой тишине, пока Линнель не заговорил:

— Странный он какой-то.

— Это точно, — согласился Вяземский. — Невероятное совпадение то, что он был на озере в те вечера, когда происходили убийства. Так же, как и то, что Александра была там же в лесу.

Он поднялся и подошёл к своему столу, сел за него и снова стал разглядывать записи, которые успел уже вернуть из дома, об убитых. Что-то никак не сходилось, но он не мог объяснить, что конкретно. Осознание вертелось на кончике языке, ему нужно было лишь немного подумать…

Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге возник начальник участка. Его усы были опущены, но Горецкий не стремился это исправить, а, значит, находился в чересчур растрёпанных чувствах.

Вяземский глубоко вздохнул, приготовившись к выговору.

— Мстислав, ты решил всю семью Чацких допросить? — рассерженно взревел Горецкий, не успев зайти внутрь. — Кто у тебя следующий на очереди? Поди тоже кто-нибудь из общины?

— Возможно, — не стал отрицать он.

Горецкий возмущённо выпучил глаза.

— Выйди! — приказал он Линнелю.

Тот даже не шелохнулся, а сначала вопросительно взглянул на Мстислава и, только после его утвердительного кивка, вышел из кабинета. Эта сцена явно не понравилась Горецкому.

Он с грохотом захлопнул за Линнелем дверь, а затем уже более спокойно обратился к всё так же сидящему за столом Мстиславу:

— Я старался быть на твоей стороне, но твои ребята действительно стали забываться, а ты им в этом потакаешь.

Вяземский ничего на это не ответил.

— Я позволил твоей репортёрше поиграть в детектива, сочтя, что это будет забавной шуткой над немного занудным Чацким. Мой грех — не нужно было потакать этой слабости, — продолжил Горецкий, заложив руки за спину. — Но мне не нравится не то, что ты ей это позволил, а то, что ты подчеркнул своё недоверие к одному из членов общины. Не говоря уже о том, что ты протащил через всё село, на глазах у всех, его сына на допрос в участок, вместо того, чтобы узнать желаемое дома! Это неуважение, Мстислав, которые ты в первую очередь выказываешь Чацкому, а потом общине! — с неудовольствием подчеркнул Горецкий.

— Я занимаюсь расследованием, — спокойно ответил Мстислав. — И не вижу ничего страшного в том, что Пётр, чтобы ответить на мои вопросы, прибыл со мной в участок. Что-то вы не были против, когда та же участь постигла Александру.

Он лукавил, и об этом знал сам Мстислав, да и Горецкий. Одно дело — обычная женщина, другое — член общины. Это был вызов, пусть и неявный, но вызов, брошенный не только Чацкому, а всей общине.

Для Мстислава с недавних пор больше не было особой разницы.

— Да, ты занимаешься расследованием, — с сожалением повторил начальник участка. — И оно что-то помутило в твоём сознании. Зря мы позволили тебе им заниматься. Мне жаль, Мстислав.

Тот заинтересованно вздёрнул бровь, расслышав подтекст.

— О чём вы?

Горецкий начал нервно ходить вокруг табуретки, где десять минут назад сидел Пётр маленькими шагами, и объяснять:

— Ты должен нас понять. Твоё поведение в последнее время и так вызывало беспокойство, а теперь ещё и все эти фокусы… Я сам не хочу, но община настаивает.

Вяземский почуял искреннее сожаление Горецкого, его неуверенность вперемешку с беспокойством и уточнил:

— Настаивает на чём?

Начальник участка, не глядя на него, признался:

— Я ушёл вместе с Чацким. Мы обговорили творившееся с тобой, потом он отправился домой, а я к Борису Игнатьевичу за советом. Тот выслушал меня и сказал, что нужно созвать совет, чтобы принять решение. Но после того, что ты натворил ещё и с сыном Чацкого, оно уже, считай, что принято. Зачем же ты так, Мстислав? — с досадой вопросил Горецкий, бросив на него беглый взгляд.

— Вы так и не сказали, зачем вы с Борисом Игнатьевичем решили собрать совет, — напомнил ему Вяземский.

Тот чуть ли не сплюнул на пол, но сдержался и рявкнул:

— Ты и сам понял! На совете мы решим, достоин ли ты и дальше быть главой общины.

Мстислав широко улыбнулся этому заявлению и порадовался отсутствию ребят, ведь если бы они расслышали эту новость, то уже забежали бы внутрь, чтобы начать возмущаться. Но это было только его дело. Ему, вообще-то, уже давно следовало всё разъяснить.

— Я понимаю ваше желание, — начал он преувеличенно серьёзно, — Но дело в том, что эта тема не предмет обсуждения. Состоится совет или нет — это не важно. Я глава общины, и вы с этим ничего не поделаете.

— Борис Игнатьевич предвидел твоё нежелание подчиняться, — с искренней грустью произнёс Горецкий, глядя на него. — Поэтому совет пройдёт здесь и сейчас.