Зов чёрного лебедя

Глава 25. Изменения

Мирослава проводила взглядом торопливо шествующих мужчин на задание и улыбнулась про себя их преисполненному и серьёзному виду. Могла ли она когда-то представить, что её первыми настоящими друзьями станут мужчины-оборотни? Она даже не знала, что из их характеристики хуже — принадлежность к мужскому полу или оборотничество. Наверное, всё-таки первое. В приюте ей велели остерегаться свободных мужчин, не предавать сестёр и веру и иметь близость только после свадьбы. Раньше ей казалось, что она справилась с двумя из трёх заветов — с женщинами дружить она так и не научилась. Теперь у неё появилась Ингрид, и ей вновь удалось справиться с двумя заветами, но теперь она нарушила первый и самый главный.

Но у Мирославы было стойкое ощущение, что у неё и выбора-то не было с самого начала. Сейчас она не могла понять, как так получилось, что она попала в самую гущу событий этой общины. Её привело к этому моменту любопытству, но было ли дело только в нём? Не связано ли ещё её тщательно скрытое от самой себя одиночество? Что она искала долгие десять лет — ответы, своё место или принятие? И почему этот выбор состоял только из отношения людей к ней, а не её собственного отношения к себе? Ответы на те ли вопросы она вообще искала?

— Ты собираешься работать?

Мирослава перевела расфокусированный взгляд на уже сидящего со знакомой кипой бумаг Эрно. Он требовательно смотрел на неё в ожидании ответа.

— Конечно, — рассеянно ответила она, а затем встряхнулась и постаралась настроиться на рабочий лад.

Она взяла табуретку и присела напротив Эрно, стараясь не упираться в него коленями. Взяла первый листок и заметила, что он продолжает таращиться.

— Что такое? — спросила она.

Эрно поправил очки и сдержанно полюбопытствовал:

— С тобой всё в порядке?

Её бровь сама по себе взмыла вверх.

— А есть сомнения?

— Ты не можешь нормально ответить? — процедил он, всеми силами показывая, что ему не по нраву настаивать.

Мирослава глубоко вздохнула.

— Со мной всё будет в порядке, когда мы разберёмся с вашими загадочными убийствами.

Эрно кивнул, принимая этот ответ, но не выдержал и пяти минут и снова заговорил:

— Ты же понимаешь, как странно то, что ты отреагировала настолько нормально, увидев Мстислава в качестве огромного медведя? Твоя реакция настолько нормальная, что это ненормально, — подчеркнул он.

— Из Мстислава получился очаровательный медведь — намного более сговорчивый и приятный, нежели чем он в человеческом обличье, — с толикой насмешки улыбнулась Мирослава, но потом немного подумала и призналась. — Ладно, только сговорчивее.

Эрно несколько мгновений разглядывал её, прежде чем выпрямиться, снова поправить очки и убедительно заговорить:

— Наш вожак — непростой человек, но это не отменяет того, что и у него есть чувства…

— Только не это! — чересчур громко перебила его Мирослава и стала махать руками и головой, чтобы остановить поток нравоучений, но сама не смогла сдержаться и из неё стал вырываться неконтролируемый смех.

— … что, впрочем, довольно очевидно. Я просто хотел сказать ещё одну очевидную вещь. Если ты его обидишь, то тебе придётся иметь дело не только со мной. — Он сделал ударение на последней фразе. — Мы все будем недовольны.

Мирослава сквозь смех и против воли продолжала слышать абсурд, который решил ей донести Эрно. Ей с трудом удалось успокоиться. Она обдумывала его слова, пока делала несколько успокаивающих вдохов, чтобы понять, что именно её царапнуло.

Наконец, ей удалось сообразить, и она недоверчиво переспросила:

— Ты предупреждаешь меня? Ты боишься, что я причиню вред Мстиславу, который старше меня, опытнее и, в конце концов, мужчина?

Она почувствовала, как после вопроса внутри натянулась не тонкая струна, нет, там возникло острое и тонкое лезвие, нацеленное на сердце.

— А при чем здесь то, что он мужчина? — не понял Эрно. — Сам вожак учил нас тому, насколько женщины сильнее, чем мы — не физически, а морально.

— Но при этом он сам противоречит тому, чему вас учил, — с неприкрытым теплом и облегчением проворчала Мирослава, вспомнив то, что он совсем недавно сказал ей.

— На это у него свои причины, — неловко протянул Эрно, затем прокашлялся. — Вряд ли он поделится этим с тобой, поэтому я скажу. Не потому, что охотно делюсь личной информацией, а потому что тебе полезно будет знать, чтобы понять его. Мать вожака была настолько сильной, что стояла рука об руку со своим мужем — Виктором, главой общины, отцом Мстислава. Поначалу всё шло неплохо, несмотря на протесты общины, но в одном из сёл произошёл несчастный случай — обвалился потолок в пещере, где оборотни и обычные мужики добывали кварц. Виктория — так её звали, по стечению обстоятельств находилась внутри. Она контролировала работу, мужскую работу. — Эрно выделил предпоследнее слово особой интонацией, а затем грустно покачал головой. — Если бы отец Мстислава был против, то она бы там не оказалась, потому что женщинам нечего делать в таких местах, но… В общем, когда Виктор достал её оттуда, сделать уже ничего было нельзя, жить ей оставалось считаные дни. Тогда и вызвали Мстислава из Петрозаводска. Не стану объяснять тебе, в каком он находился состоянии, а вот его отец держался стойко, и за это Мстислав возненавидел его ещё сильнее. Только вот сразу после того, как угасла Виктория, отец позвал его, чтобы поговорить, и нам даже показалось, что у них всё наладится… Только на следующее утро Виктор был уже мёртв. Он заснул и ушёл следом за любимой женой, оставив Мстиславу нас, общину и пост главы.

Мирослава видела, какую боль причиняют эти воспоминания Эрно, и посочувствовала ему. Но рассказ давался ему легко, словно он уже давно готовился к тому, чтобы поведать его.

Она представила, через какие страдания пришлось пройти Мстиславу, и сожалела о своих поспешных выводах о нём. Может, он и не признавался в этом сам себе, но он боялся того, что если дать ещё одной женщине такую же свободу, какая была у его матери, то исход будет таким же. Он беспокоился о незнакомой девушки, не желал ей такой участи и при возможности старался не позволить ей влезать в то, что было опасным. Это беспокойство делало из него человека даже лучше того, которого она уже успела узнать.

— Я бы хотела с ней познакомиться, — нежно улыбнулась Мирослава, невольно чувствуя трепет и уважение к женщине, которой удалось решительно изменить жизнь вокруг себя в то время, когда об этом только начинали шептаться.

— Вы бы понравились друг другу, — хмыкнул Эрно. — Она тоже была порой невыносима.

Мирослава тихо засмеялась, почему-то ощутив гордость. Она вглядывалась в уставшие и тоскливые черты лица Эрно, который очень переживал за своего вожака и не мог сопротивляться этому чувству при всём желании.

— Поэтому ты предупреждаешь меня? Потому что женщине уже удавалось разбить ему сердце?

Он скривился до того сильно, что его лицо стало напоминать карикатурную картину, но всё же согласно кивнул.

— Ты с самого начала обещала быть неприятностью, но предполагалось, что для общины. Теперь ясно, что не только.

Мирослава не специально и не нарочно, может, даже против своих желаний, но всё же чувствовала гордость оттого, что именно её считают опасностью для кого-то. Что не она в этот раз хрупкое звено, о котором нужно переживать. Наоборот — её предупреждали о том, чтобы она не натворила дел.

— Ничего с твоим вожаком не случится, — легко пообещала она. — Я не планирую причинять ему боль.

— Так уж вышло, что не только этого чувства я побаиваюсь, — негромко признался Эрно, отводя взгляд в сторону.

Мирослава наклонила голову набок, пытаясь понять, что он имеет в виду. Из привычно закрытого — чтобы не запускать разгорячённый воздух внутрь — окна кабинета внезапно послышались громкие голоса и даже женское поражённое восклицание, вынудившие сосредоточенную Мирославу подпрыгнуть и ударить коленкой Эрно.

Тот поморщился.

— У тебя там сплошные кости, что ли? — уничижительным тоном вопросил он, поднимаясь, чтобы открыть окно.

В ответ она лишь скорчила рожицу его спине и осталась сидеть, прислушиваясь к тому, что творилось на улице. До этого Мирослава даже умудрилась позабыть о том, где находится, и поэтому на неё с новой силой навалились звуки и запахи сельской жизни, когда Эрно распахнул окно.

Спустя пару секунд он выругался и стремительно выбежал из кабинета, ничего не объяснив. Испугавшись, Мирослава тут же оказалась возле окна, ожидая увидеть страшные картины, но ничего, кроме людского столпотворения, от которого исходил громкий предвкушающий шёпот, слившийся в некрасивую какофонию звуков, она не увидела. Они все уставились на что-то посреди дороги, но для Мирославы обзор был закрыт. Поэтому она, недолго думая, бросилась следом за Эрно.

На улице было ещё светло, несмотря на близость вечера, а погода словно становилась терпимее с каждым днём. Солнце уже не припекало так нещадно, оставляя после себя обжигающие поцелуи, сейчас оно словно заключало в свои тёплые объятия, обволакивая тело со всех сторон. Ветер трепал волосы собравшихся на улице, и со стороны могло показаться, — если бросить взгляд ненароком — что одетые в белые льняные одеяния люди с развивающими волосами в разные стороны и вкрадчивым шёпотом, которым они говорили друг с другом, собрались здесь для какого-то древнего обряда.

Внезапно послышались звуки, похожие на бряцанье какого-то музыкального инструмента, к нему вскоре присоединился тихий барабанный марш, набирающий обороты. Среди этих звуком Мирослава, наконец, разобрала трескучее переваливание по неровной дороге повозки и лошадиный стук копыт.

Она пролезла через толпу, чтобы увидеть, как к участку неспешно едет повозка с очень старым, наверное, возраста Бориса Игнатьевича, а то и больше, мужчиной в свободной рубахе и штанах и сосредоточенной женщиной в платье на пуговицах, в которой угадывалось семейное сходство с пожилым мужчиной. Серое лицо старика было исписано многочисленными морщинами, цвет глаз потускнел, да и он сам казался придавленным к земле неподъёмным и невидимым грузом. Но на его губах плясала улыбка, которая отражалась в звучавшей музыке или, наоборот — она появлялась из-за неё.

Мирослава удивлённо рассматривала группу музыкантов, сопровождающую повозку. Она предположила, что это был местный хор — одну девушку она видела возле ручья, но никак не могла взять в толк, для чего он собрался вокруг повозки.

Среди группы была старушка, возглавляющая их шествие — её наряд отличался цветностью, даже её косынка была ярко-красного оттенка, а уж многочисленные бусы и колокольчики, которые звякали так, словно создавали отдельную песню, которая очень органично звучала в такт основным мотивом, пестрили самым смелым разнообразием форм и цветов. За широко улыбающейся старушкой, поющей грудным голосом на неизвестном Мирославе языке — он звучал одновременно и грубо, и нежно, словно шелест листьев на деревьях, но и как журчание воды, шла молодая девушка, выглядевшая куда скромнее своей наставницы — на ней и вовсе не было украшений, а одеяние было белым. Единственное, что сверкало на солнце — золотистые нити, которым было обшито её платье. Она двигалась плавно, словно плыла и подпевала мелодичным тихим голосом тогда, когда голос старушки начинал затихать. Остальными членами группы были мужчины, одежда которых отличалось почти вызывающей красотой на фоне женщин — на головах у них были шапочки с жемчугом, которые при попадании на них солнечных лучей почти ослепляли, фартуки поверх рубах, украшенные золотыми нитями, а на ногах — узкие суконные брюки с разрезом. Именно они держали музыкальные инструменты, которые не мешали им во время движения танцевать и двигать корпусом в разные стороны. Звуки сменялись с торжественных до робких. Мелодия то волновала сердце, сжимая в тисках, то расслабляла настолько, что хотелось прилечь на зелёную и мягкую травку и наблюдать за пушистыми облаками. Но когда повозка добралась до участка и возница успокоил лошадей, воцарилась тишина. Звучавшая только что мелодия оборвалась, а приехавшие гости, как предположила Мирослава, не шевелились, словно чего-то ждали.

Наконец, возобновилось бренчание канделы — струнного щипкового инструмента, на котором играли приёмом бряцания и который Мирослава узнала вблизи. Следом за ним послышалось глухое взволнованное дыхание барабанов, становящиеся громче и яростнее с каждым ударом. Женщины подхватили мотив, но в противовес ему запели на одной высокой ноте. Несочетающие звуки вводили в беспокойный транс, из которого было невозможно выбраться своими силами. Мирослава поймала себя на том, что борется одновременно с желанием куда-то бежать и остаться стоять на месте. В итоге она не могла пошевелиться, вслушиваясь в неутихающую странную песню без слов.

Женские голоса стали опускаться, а игра музыкальных инструментов набирать оборота — это был медленный процесс, и он продолжался до тех пор, пока их тональность не встретилась и своей общей силой и страстностью не взмыла до небес, а затем не прекратилась.

Оглушённая Мирослава почувствовала себя брошенной и одинокой. Все вокруг, начиная с прибывшего старика с женщиной, начали аплодировать, и она тут же присоединилась к ним. Но она всё ещё чувствовала себя так, словно внутри что-то оборвалось. Несмотря на тяжесть, которая возникла в теле, в груди Мирослава почувствовала облегчение и свободу. Она прикоснулась к глазам, которые были немного влажными, и рассмеялась. Своим странным облегчённым смехом она не привлекла внимание, потому что каждый в толпе, как и она, продолжал приходить в себя.

После естественно возникшей паузы в моменте, когда отзвучали аплодисменты, а местный хор раскланялся и присоединился к остальной группе людей, старик с помощью сопровождающей его женщины поднялся на ноги и объявил, дребезжащим от сухости, но всё ещё уверенным голосом:

— Сегодня я прибыл к вам, братья и сестры, чтобы сделать объявление. Я извиняюсь перед главой, где бы он ни был, за то, что приехал без предупреждения, но ждать больше было нельзя — я и так затянул с этим. — Старик прервался и закашлялся. Он продолжил только после того, как восстановил дыхание. — Дело в том, что я стар и знахарство, духи и лечение больных больше мне недоступно. В юности ко мне пришёл вещий сон — в нём я видел, когда умру и что я должен перед этим сделать. Поэтому сегодня я здесь и говорю вам эти слова. Но прибыл я не только ради того, чтобы сообщить, что очередной старик скоро покинет этот мир. Есть и другие две новости. — Он снова сделал глубокий и тяжёлый вздох, прежде чем сказать. — Первая — мир меняется. Настало время перемен, которых мы так боялись.

Он замолчал, ожидая реакции. Люди безмолвствовали — при желании можно было расслышать жужжание мух, которые с завидным рвением продолжали кружить вокруг Мирославы.

Колдун продолжил, не выглядя расстроенным такой холодной публикой.

— Он меняется так, как не готовы принять некоторые члены общины. Как не готов даже я, но мне повезло больше — смерть поджидает меня за поворотом. — На его губах возникла искренняя улыбка. — У вас есть ещё время примириться с переменами до тех пор, пока они не пришли прямо к вашему порогу, но его всё равно мало. Но вы можете также попытаться противостоять этим переменам, но не стоит забывать, что чем сильнее сопротивляться им, тем скорее они наступят и тем сильнее подкосят. Что это за перемены? Городские давно заглядывались на наши края, они слышали отголоски сплетен об особенных людях, но они не лезли, ибо были слишком заняты своими дрязгами, ленью и баловством. Это время закончилось. Сегодня, завтра или через месяцы они придут и будут знать, кого и что искать.

Толпа зашумела сначала неуверенно — она полнилась уточняющими вопросами друг к другу о том, что правильно расслышала. Потом люди отреагировали более эмоционально — послышалось возмущение, перемешанное с недоверчивыми восклицаниями.

Вскоре люди окончательно превратились в обычную толпу — шумную и бессознательную.