Барин-Шабарин 5

Глава 10

Мы были в маленькой комнате, где и помещались только стол, два кресла, да трюмо. Странное помещение. Впрочем, если нужно лишь провести переговоры, то большего и не нужно.

— Алексей Петрович, почему по прибытию в Петербург, вы не нанесли мне визит? — начал разговор с претензий Воронцов.

— Ваша светлость, — я обозначил поклон, войдя в отдельную комнату, где мы были с Воронцовым наедине. — Фельдъегерь Его Императорского Величества меня подгонял.

— Допускаю, что это было именно так. Но, Алексей Петрович, разве же я не принял бы вас в своём доме? Я был уверен, что за последние четыре года нас с вами связывают добрые отношения, — смягчив тон, говорил Михаил Семёнович Воронцов. — Вы сейчас, конечно же, скажете о том, что не хотели меня стеснять или отвлекать от важных дел. Не утруждайтесь. А поведайте мне, Алексей Петрович, как прошла ваша аудиенция у его величества.

Мне утаивать особо нечего было, поэтому рассказал всё и в подробностях.

— Удивительный вы человек, господин Шабарин, и ведь не княжеского рода, и чинопочитания у вас нет. Многое можно было бы списать на молодость, но я уже имел удовольствие с вами разговаривать, считаю вас, словно своим… племянником, — сказал Воронцов, задумавшись.

— Для меня великая честь слышать такие слова от вас, ваша светлость, — сказал я, и после пригласительного жеста Воронцова, присел на кресло рядом с ним.

— Итак, Алексей Петрович, поведайте-ка мне ещё о том, зачем вам столь большие деньги? Со мной связался управляющий банком, коему по службе положено знать о наших с вами отношениях. Знают они и о том, что все активы, которые вы предлагаете в виде залога, это заводы и мануфактуры, в которых и я имею свою долю. Так что не сочтите за труд, объясните! — требовательно сказал Воронцов.

Кратко, без подробностей, которые я не хотел рассказывать князю, обрисовал ситуацию. Все просто: я собирался скупить ряд товаров, тем самым создать дефицит, чтобы после продать все, но дороже. Сейчас такое время, когда общество еще особо не определилось с тем, как относится к спекуляции, или к вот таким, по сути, схемам мошенничества. Меня не осудят, просто потому, что оценить степень противозаконно не смогут.

— И не знаю, как относится к подобному, — развел руками Воронцов. — С чего вы решились на такой шаг? От ответа на этот вопрос я и смогу составить свое отношение к вашим играм на товарной бирже.

— Шесть тысяч пятьсот штуцеров, каждый купленный мной по двойной цене… И все это отдаю армии. Я разорен, — честно признался я в своих мотивах осуществить сделку.

— Но вы же рискуете, если не всем, то половиной вашего имущества! — сказал Воронцов.

— Нет, ваша светлость, ничем не рискую. Война будет и я верну свои деньги, чтобы направить их сразу же на помощь армии.

— Вы опять за своё! — воскликнул Воронцов.

Если бы у него не были больные ноги, то, наверняка, даже вскочил бы со своего кресла. Князь раньше уже говорил о том, мысли о войны России с Англией — глупая фантазия, недостойная здравомыслящего человека. Правда раньше так эмоционально князь не реагировал, все более снисходительно объяснял несостоятельность моих выводом.

— Ваша светлость, позвольте спросить вас, как человека знающего, — дождавшись кивка, я продолжил: — Сейчас время наибольшей навигации с Англией. Но сколько кораблей пришло из этой страны? Сколько товаров из Англии, что я могу взять ссуду в банке на полмиллиона рублей и скупить почти все.

Вопрос был риторическим. В Петербурге обсуждали тот факт, что англичане крайне скудно торгуют в этом году с Российской империей, при этом, своих товаров не везут, но скупают максимальное количество зерна. Если искать причины, то они, конечно же, найдутся, сами англичане накидают таких причин под сотню, но истинную ситуацию знал только я.

— Мало кораблей пришло из Англии. В этом вы правы. Продолжайте!

— Войне быть! Князь Меньшиков потерпит поражение на дипломатическом поприще и вопрос с Палестиной не решиться. Османская империя отступать не намерена. Османы пойдут на обострение лишь потому, что их поддерживает Англия и Франция. В таком случае товары английского производства, как и французского, или других европейских стран, поднимутся в цене в разы! — сказал я под молчание светлейшего князя.

— Ещё месяц назад я бы счел вас полным глупцом. Но нынче и сам вижу, что войне быть. И как же мне горько это осознавать, так как люблю Англию, лишь только меньше чем Россию, — сказал Воронцов и потупил взор.

Мы посидели в тишине, я не мог продолжать разговор после такого признания. Ждал.

— И вы пообещали передать армии шесть с половиной тысяч новых бельгийских штуцеров? — спросил Воронцов.

Вопрос прозвучал таким тоном, будто бы меня обвинили в сущий глупости.

— Ваша светлость, разве бы вы не поступили на моём месте также? — спросил я светлейшего князя, улыбнувшись, припоминая кое-какие эпизоды из биографии князя.

— Алексей Петрович, вы еще сомневаетесь? Неужели вы не наслышаны о моих поступках, кои говорят, что я поступал туда как расточительные, во имя чести и достоинства нашего Отечества, — сказала Воронцов.

Он усмехнулся, какой-то ностальгической усмешкой. Верное, что вспоминает, как заплатил все долги, и карточные, и ресторанные, что наделала русская армия в Париже в 1814 году. Наверное, уже не будет людей, что готовы таким образом спасать честь и достоинство русского офицера, наделавшего долги в побежденном городе. Даже мне не понять Михаила Семёновича. Как это? Победители не только не разоряли Париж и другие французские города, но ещё даже платили за себя в ресторанах и оплачивали карточные долги. Как было не спросить за сожженную Москву?

— Могу ли я, ваша светлость, спросить откуда у вас такой интерес к моей передаче штуцеров армии? — спросил я.

— Мне нужно две тысячи штуцеров, — сказал Воронцов. — И я могу заплатить за них хорошую цену, а не брать без уплаты… Вы понимаете, что даже с армии нужно было спрашивать оплату? Ну да слово свое вы уже сказали. Скажите слово и мне: вы продадите мне штуцеры?

— А разве через тех же людей, которых вы мне советовали, подобную сделку уже не провести? — поинтересовался я.

Интерес был не праздный. Я думал о том, чтобы помочь государству купить в Бельгии еще штуцеры, если темные, коррупционные схемы будут работать, а официально бельгийцы начнут отказывать России.

— Увы, сейчас каждый произведённый в Европе штуцер на особом учёте. Бельгийцы теперь работают только с англичанами и французами. Франция сильно негодовала, когда узнала, что тридцать семь с половиной тысяч штуцеров были проданы в Россию, — отвечал Воронцов.

— Самой Бельгии не было бы, если бы Россия двадцать лет назад не пришла ей на помощь… Почему у нас такие неблагодарные союзники? В будущей войне австрийцы даже могут выступить против нас… — сокрушался я.

— Ну вы уже лишку дали… Австрийцы против нас?

Нам пришлось ненадолго прервать свой разговор, так как в кабинет вошёл лакей и предложил нам что-нибудь выпить, или перекусить. Предполагался либо чай либо кофе. Со своим болезненным состоянием, Воронцову даже кофе нельзя пить, не то что алкоголь, я же просто не употреблял, если только чуть пригубить вина. А вот от хорошего кофе я не отказался. И кофе был действительно хорош.

— Признавайтесь, господин Шабарин, сколько в ваших магазинах храниться штуцеров, как бельгийских, так и английских с французскими и прусскими. Но более всего меня интересуют Луганские, — с усмешкой спрашивал Воронцов. — Вы же скупали все оружие, до которого только могли дотянуться. Признаюсь, что это должен был делать и я. Но теперь, делитесь, и возвращайте часть потраченных средств.

— Тысячу пятьсот штуцеров могу вам продать. Это всё, что я могу, ваша светлость. И не намерен обогащаться на этой сделке, а продам по той цене, по которой сам покупал. Вот только…– сказал я и сделал паузу, ожидая ответа.

— Вам не почину интриговать светлейшего князя, — в шутливой манере сказал князь Воронцов. — Я уже вас знаю. Что хотите взамен?

— Я хотел бы вас все покорнейшие просить, чтобы мой усиленный полк был в составе той дивизии, которую вы оснащаете и готовите к войне, — сказал я, вызывая удивление на лице светлейшего князя.

— Удивительный вы всё-таки человек, Алексей Петрович. Я ещё государю не докладывал о том что готовлю полностью оснащённою новейшими образцами вооружения дивизию, а вы о ней уже знаете.

— Поверьте, ваша светлость, об этом в вашем достойнейшем поступке знают уже многие. Вы, видимо, забыли, что мы с вами пайщики. А часть вооружения вы заказывали на знакомых мне заводах. Две сотни револьверов, которые отгрузили вам из их мастерских… — усмехнулся я. — Вы делали покупки и не сложно догадаться, зачем. Особенно, когда вы оценили мой поступок с оснащением полка.

— Да, признаться, чувствую себя всё хуже и хуже. Вот, может быть и напоследок, хотел сделать доброе дело для своего Отечества. Подсмотрел сие у вас. Думаю, если статский советник Шабарин Отечеству помогает целым полком, то от чего же мне, светлейшему князю не подарить армии дивизию. С офицерами повозиться пришлось, много молодых взял, ну да это в прошлом, — сказал Воронцов, отпивая чай из фарфоровой белой чашки с императорским вензелем.

Если начало разговора показалось мне натянутым, то сейчас я чувствовал, будто бы разговариваю со старым приятелем. Конечно же, мне не стоит забывать о субординации, но бояться гнева Воронцова точно не приходится. Вроде бы Воронцов в иной реальности пережил Крымскую войну и даже на полгода государя Николая Павловича. Так что пусть сильно не прибедняется, старичок.

— Позвольте я вам дам совет, Алексей Петрович, — нахмурив брови, сказал Воронцов.

Я уже приготовился слышать что-то серьёзное, отповедь за мои не правильные действия, критику. Однако услышал и вовсе неожиданное.

— Не пойте больше хорошие песни. Песни великолепны, в отличие от вашего грубого голоса, — сказал Воронцов и стал смеяться.

— Ха-ха-ха! — я не сдержался и рассмеялся.

— Ну всё, идите, веселитесь, являйте высшему свету себя в полной мере. Пригодится. А завтра жду у себя поутру, не позднее десяти часов. Обсудим все сделки, которые вы намереваетесь сделать в связи с будущей войной, — сказал Воронцов, и будто потерял ко мне интерес.

Я заметил, как он, когда мы смеялись начал немного кривится от боли. Потому и просит уйти, чтобы я не видел его слабым. Вряд ли я могу что-нибудь сделать для светлейшего князя, хотя хотелось бы, чтобы он прожил ещё хотя бы десяток лет. Вот как жить с тем, что я знаю, что человек умрет меньше чем через четыре года? Живу как-то.

Как и заведовал мне старший товарищ, я пошёл веселиться. Когда ещё представится возможность побывать в самом элитарном салоне в Петербурге! Гульну перед войной! Где там-то дамочка, что руки мне на колени клала? Может быть пора посетить темный сад, что раскинулся у дома? Там много укромных местечек.

* * *

Александр Сергеевич Меньшиков прибыл в Константинополь настолько быстро, насколько это было возможно. По принятым дипломатическим правилам он должен был сообщить о своём приезде султану незамедлительно. Однако Чрезвычайный и Полномочный посол Российской империи в Османской империи посчитал, что султан Абдул-Меджид и так будет знать о его приезде.

Уже на следующий день Александр Сергеевич устроил приём в русском посольстве. При этом никто из османов на мероприятие приглашён не был. Лишь только некоторые представители европейских государств. Между тем, русское посольство сделало всё, чтобы о приёме знал не только султан, но и высшие чиновники Османской империи.

И теперь, еще сравнительно молодой, чуть старше тридцати лет, правитель ранее великой империи, готовился к разговору с русским послом Меньшиковым. Абдул-Меджид уже понимал, что будет унижен, и что разговор с русским послом может иметь очень большие последствия. Потому и волновался, пусть и старался не показывать вида.

— Великий это будет большим унижением для русского посла. Он заслужил этого, — сказал визирь Мустафа Наили-Паша.

Уже пожилой албанец, ставший визирем, пытался льстить султану и задержаться в своей должности визиря хоть бы год, что уже вдвое больше, чем пять его предшественников.

Падишах презрительно посмотрел на своего главного чиновника, но ничего ему не сказал. Теперь отступать было некуда. Русский посол проявил крайнюю степень неуважения к султану, а Абдул Меджид повелел сделать так, чтобы посланник русского императора обязательно поклонился падишаху и султану.

— Достаточно ли высок русский посол, чтобы согнуть спину при входе? — спросил султан, прикидывая высоту дверной арки.

— Он достаточно высок, Великий… Скорее длинный, — отвечал визирь.

До падишаха доходили слухи о том, что русский посол в беседе со своим английским коллегой заявлял, что не будет такого, чтобы представитель русского императора поклонился османскому султану.

По наущению французов, Абдул-Меджид и решил повелеть заложить дверь, ведущую в зал приёмов нового дворца султана таким образом, чтобы всякий входящий должен был согнуться.

Скоро в приёмном зале дворца собрались послы ведущих европейских государств, первые чиновники Османской империи, даже английские и французские журналисты были. Всех пригласили, чтобы увидеть, как русский посланник Александр Сергеевич Меньшиков нарушит данное обещание и поклониться султану. Он же не сможет войти в зал, чтобы не согнуться. Публика была в предвкушении спектакля.

— Чрезвычайный Полномочный посол Российской империи князь Александр Сергеевич Меньшиков! — громогласно объявил, на европейский манер, один из придворных евнухов.

Вот уже должен войти высокий Меньшиков, он должен согнуть свою голову, у репортёров готовы заранее статьи, в которых они обличают Меньшикова во лжи и в покорности. Но что-то Меньшиков не шёл. Его тень находилась за дверьми. И тут…

— Ах! — послышались возгласы удивления и возмущения.

Да, Меньшиков поклонился, но вопрос то как именно он это сделал. По всем правилам первая часть тела русского посла, которая должна была оказаться в приёмном зале османского Султана, — это голова. Склонённая в покорности голова! А появилась… То место, на котором обычно русский посол сидит. Приглашённые репортёры уже предвкушали, как они будут мучиться с формулировками, описывая происходящее. «Седалищем вперед?», «Русский посол показал, свое отношение к проблеме?» «Русский посол показал истинное лицо?»

— Султан, у вас очень низкие двери. Неужели в Османской империи так стало плохо с едой, что люди не растут? — вальяжно, унизительно как для султана, так и для всех османов, говорил Меньшиков.

Абдул-Меджед явно растерялся. Сперва он посматривал в сторону янычара, который схватился за эфес своего ятагана и ждал только приказа от правителя, чтобы отрубить ненавистному наглому русскому голову. После падишах посмотрел на французского посланника, который делал вид, будто бы ничего не произошло.

Вряд ли в истории Османской империи был хоть один случай, чтобы так унизили султана, поэтому даже европейские послы не могли посоветовать правителю Османской империи как поступить. Рубить в таком случае голову князю Меньшикову было точно нельзя. Вот если бы его отравить…

— Правитель спасенной Россией державы, я прибыл в Константинополь, называемый моими предками Царьград, чтобы сообщить вам, что действия Османской империи по передаче ключей от святых Храмов в Палестине могут привести к войне, — надменно говорил Меньщиков.

— Османская империя никогда не боялась войны Ни когда янычары султана были в сожжённой Москве, ни когда ваш царь Пётр выбрался из окружения на реке Прут только благодаря предательству визиря, польстившегося на украшения царской содержанки, — после долгой паузы говорил визирь.

— Сто лет мы бьем вас, — усмехнулся Меньшиков.

Султану говорить в таких условиях, после того, как он был унижен, нельзя. Потому и оставалось послу озвучить требования и уйти. Может еще что-то сказал бы русский посол, но присутствующие иностранные послы явно не одобряли устроенную перепалку.

— Два дня она размышление, после русское посольство покидает в пределы Османской империи и сворачивает любые дипломатические отношения, — произнес Меньшиков, щёлкнул каблуками. — Честь имею!

Русский посол не сделал положенных шагов спиной вперёд, а сразу же повернулся. Меньшиков подошёл к дверному проёму, согнулся, вновь являя всем собравшимся неприглядную часть своего тела.

Султан, как только русский ушел, встал и направился в другую сторону, в свой кабинет, лишь только бросил одному из слуг:

— Француза ко мне!

Уже через пять минут посол Франции в Османской империи Шарль ла Валетт стоял перед султаном. Французу с трудом удавалось сдерживать улыбку. Русский посол сработал так, будто бы Франция ему специально заплатила денег за подобное поведение. Буквально немного учтивости, несколько уступок, и Османская империя могла выйти из-под контроля Франции, частично Англии, и пойти на переговоры с Россией. И среди турок были те, кто мог бы повлиять на ситуацию и договориться с русскими. Устали османы от поражений от России, уже слабо верили в свою победу.

Теперь же султану нужно сохранять лицо после того, как ему показали зад.

— Через два дня начнётся война. Османская империя не готова. Готовы ли к войне Франция? — к решительным голосом спрашивал султан.

Правитель Османов был настолько раздражён поведением русского посла, что ему с трудом удавалось сохранять остатки благоразумия. Он чуть было прямо приёмном зале не объявил войну России. И теперь вся эта решительность была направлена на французского посла.

— Немедленно отвечайте! По вашему наущению, я затеял всю эту игру. Где очередная партия обещанного оружия? — уже не говорил, а кричал султан.

Посол Франции выдержал паузу, подождал, когда Абдул-Меджид немного остынет, только после сказал:

— Отдайте русским ключи от этих храмов.

— Как? Я был унижен русскими, теперь меня хочет унизить Франция? — уже чуть ли не впадал в истерику султан. — Вчера ключи забрать, сегодня отдать ключи. Мне проще отказаться от вашей поддержки и пойти русским на встречу.

— Не проще, они не успокоятся, пока вы не лишитесь Балканского полуострова, — спокойно сказал Валетт.

Французский посол стоял, но заложил ногу за ногу, опёрся правой рукой на трость, тем самым являя позу, за которую в не столь давние времена при встрече с османским султаном даже без приказа падишаха уже отрубили бы голову послу. Ну как показал русский посол, при разговоре с османским правителем можно вести себя ещё более грубее и нахальнее.

— Два месяца. Нам нужно всего два месяца, чтобы загрузить свои корабли и пароходы и они доставят все оставшееся оружие. Три месяца нам понадобится для того чтобы мы сформировали дивизии, и доставили сюда войска, — французский посол ухмельнулся. — Вы продержитесь два месяца? Уже с нашим оружием, с нашими специалистами с нашими бомбами?

— Мы выдержим и больше! — выкрикнул султан. — Но если мы проиграем, проиграет и Франция.

— Если вы проиграете, проиграет весь мир. Ну чего так переживать? Вы же читали анализ состояния дел в русской армии? Вам же показывали новые образцы нашего вооружения, которым сейчас мы оснащаем все свои войска? А ваш флот… Он же почти не уступает русскому. Когда в Чёрное море войдут французские и английские корабли…

— Английские? Вы в этом Уверены? — перебил французского посла султан. — Они приняли окончательное решение?

— Прошу простите меня, Ваше Величество, что, возможно, сболтнул немножечко лишнего, — физиономия французского посла говорила о том, что ла Валетт нисколько не сожалеет о сказанном.

Напротив, французский посол специально сказал о том что Англия, наконец-таки, приняла окончательное решение, что будет участвовать в войне. Пока об этом знают сами англичане, французы, Ну и надо было бы турков предупредить, чтобы они действовали более решительно.

И после Англии и Франция становится союзниками, политическая игра между ними никогда не прекратится, поэтому французский посол и старается быть первым другом османскому султану, пододвигая в этом отношении англичан.

— У России нет шансов… Мы будем ставить ее на место, — усмехнулся француз.