Барин-Шабарин 5

Глава 13

Известие об объявлении войны меня застигло в Александровске. Там я был с делегацией, инспектировал готовность города к началу военных действий. Я не помню, когда точно началась война в иной реальности, но кажется, что в октябре 1853 года. Сейчас же был еще сентябрь, двадцать первое число. А я все думал, что уже и не будет войны. Нет, даже раньше, чем в иной реальности началась.

Интересно, что именно повлияло на решение османов объявить Российской империи войну, именно турки объявили, а не мы. Может то, что стала развиваться Екатеринославская губерния? Или я своими разговорами, или действиями во время Венгерского похода русской армии, сдвинул сроки? Не столь важно. А вот то, что я могу влиять на глобальные события — это главное. И предстоит так выкрутить ситуацию, чтобы историю перевернуть. И почему-то, если у меня все получится, я жалею лишь о том, что группа Любэ лишиться своего хита. Не будет Расторгуев петь «Не валяй дурака, Америка… Отдавай-ка Алясочку взад». При величии России нет никакого смысла отдавать хоть пядь русской земли.

Что характерно, в городе я находился не по собственной воле, хотя и сам собирался туда поехать, а по распоряжению генерал-губернатора Андрея Яковлевича Фабра.

Мой начальник находился ещё в Петербурге, но уже оттуда слал приказы. Причём, эти распоряжения были деятельными, с решительными формулировками, не свойственными Андрею Яковлевичу, который даже в документообороте был человеком замкнутым.

Складывалось впечатление, что, либо Фабр резко преобразился и стал деятельным и работящим чиновником, либо он только писал бумаги под диктовку, и по указке их подписывал. Ну не видел я в последнее время у Андрея Яковлевича такой инициативы и работоспособности, которая у него появилась в Петербурге. Так что я был всё более убеждён, что Фабра использует кто-то другой. Даже можно предположить, кто именно. Учитывая болезненное состояние светлейшего князя Михаила Семёновича Воронцова, предполагая, что это он вызвал Фабра к себе, чтобы через Андрея Яковлевича из Санкт-Петербурга повлиять на процессы подготовки к войне.

Вполне грамотный и умный ход. С одной стороны, есть Фабр, исполнительный и уже имеющий определенный вес в политических кругах Российской империи. С другой стороны, есть я, инициативный, также исполнительный, но которому, по мнению светлейшего князя, не хватает опыта и нужен указующий перст сверху. Хотя, скорее всего, Воронцов хочет быть полезным, и чувствовать себя причастным. Старикам свойственна сентиментальность и особое желание доказать, что они еще ого-го.

— Господа, дамы! — я вошёл в зал заседаний, в который мы превратили самое большое помещение в новом, только построенном доме градоначальника Александровска.

При моём появлении все мужчины стали, а вот три женщины замялись. С одной стороны, они же дамы, поэтому вставать при появлении мужчины им никак нельзя. С другой стороны, они служащие, которые должны приветствовать своего начальника стоя. Но мне было не до соблюдения этикета.

— Госпожа Шабарина Елизавета Дмитриевна, прошу вас, доложитесь о готовности корпуса сестёр милосердия к военным действиям, — потребовал я от своей жены.

Ещё вчера я требовал от неё другого, исполнения супружеских обязанностей, сегодня уже обращаюсь, как к служащей. На совещании из женщин присутствовала не только моя жена, но Эльза Садовая, в первом замужестве Шварцберг. По сути, Эльза сейчас мой самый верный и надежный друг. Была тут еще и игуменья Марфа, настоятельница Свято-Елисаветинского монастыря, основанного не без моей поддержки два года назад под Александровском.

Мужчины были представлены двумя моими помощниками, губернским полицмейстером Марницким, главным архитектором губернии Садовым, и прибывшим по моему требованию градоначальником Ростова. А также здесь был командир моего полка, казачий подполковник Тарас Ефимович Судоплатов. Да, это был всё тот же Тарас. Вот только ему нельзя дальше легально жить и получать чины под своим старым именем. Так что фамилию Тарасу придумал я, посчитав, если Тарас сможет быть хотя бы частично таким, каким был легендарный советский разведчик Судоплатов, то нам удастся если не всё, то многое.

Лиза, облачённая в чёрное платье с белым фартуком и красным крестом, в униформу сестер милосердия, встала со своего стула и с предельно деловым видом раскрыла папку. И всё-таки муж и жена в одной организации не должны работать. Несмотря на то, что я входил заседание с целью качественно проработать многие моменты, сейчас мне хотелось рассмеяться. Ведь я, как никто другой, знал свою жену и понимал, насколько она сейчас, если не кривляется, то играет не свойственную себе роль.

Между тем, Лиза начала доклад.

— За четыре года существования общества сестёр милосердия и Красного Креста, были подготовлены сиделки и триста пятнадцать медицинских сестёр… — зачитывала физические данные Елизавета Дмитриевна Шабарина.

Как же мы с ней спорили, когда Лиза рвалась на фронт. Я объяснял, что и фронта, как такового, сейчас нет. И что её главная задача — это следить за работой курсов медицинских сестёр и медицинских сиделок. Но ни в какую. А мне спорить не хотелось. С другой стороны, именно моя жена с Эльзой и курировали подготовку младшего медицинского персонала. Они уже переложили свои обязанности по работе в текстильной отрасли Екатеринославской губернии на других людей, точно решив для себя, что отправятся на войну.

Конечно, я не позволю ни одной, ни другой женщинам приближаться к линии фронта. Они могут и должны находиться в том лазарете, который будет развёрнут за счёт Фонда Благочиния, но находиться не ближе чем в тридцати километрах от линии соприкосновения. Или, если говорить современными единицами измерения, в двадцати пяти верстах.

— В Екатеринослав, в Луганск, в Павлодар, где сейчас должны находиться наши выпускницы, уже отправлены люди, чтобы их призвали на службу. Сбор всех сотрудниц будет проходить в Свято-Елисаветинском монастыре, — заканчивала свой доклад Елизавета Дмитриевна.

— Матушка, — обратился я к игуменьи. — Готов ли монастырь принимать сестёр милосердия, а также раненых, ежели на то будет нужда? Мне было пока некогда посетить эту обитель, чтобы удостовериться лично. Каюсь.

— Всегда примем вас, благодетель. Что до остального, так я передала вашему помощнику, Алексей Петрович, тот список, чего не хватает нам для улучшения работы. Но у нас столь много нынче послушниц, что селиться самим негде. Не то, что новые склады загружать, — отвечала игуменья Марфа.

— Господин Садовой, что ответите на это? — адресовал я вопрос главному архитектору Екатеринославской губернии.

— Я понял задачу, ваше превосходительство. Сразу после совещания направлю человека в Луганск, там собраны кирпичи и цемент, перенаправлю в монастырь две артели каменщиков, привезем лес и поставим времянками деревянные строения, — отвечал Александр Садовой, записывая что-то себе в блокнот.

— Не тратьте время. Прямо сейчас и отправьте людей, куда следует, — сказал я и обратился к одному из своих помощников. — Петр Михайлович, посодействуйте. Сопроводительные письма вестовым напишите на моих бланках, чтобы на станциях пропускали без проволочек и быстро предоставляли свежих лошадей.

Садовой с моим помощником спешно покинули совещание.

Спасо-Елисаветинский монастырь я рассчитывал использовать, как своего рода медицинский хаб. Именно сюда будут приезжать сестры милосердия, тут они получат одежду, причем не только платья, приготовили мы и теплые дубленки, унты, меховые шапки. Все же вот-вот и зима. А она, пусть и не такая суровая на юге, как на севере империи, но так же может быть очень холодной.

В монастыре же собраны носилки, пластины с гипсом, многие лекарства, в том числе и эфир для наркоза. Подготовили мы и халаты, операционные столы, маски, палатки, мыло, котлы, бочки, к словом все, что только может пригодится в медицине, или даже немного больше.

Я знал, что Крымская война — это еще война медиков. Именно санитарные потери были для интервентов наиболее опасными и они чуть было не заставили французов и англичан убраться восвояси. В русской армии с медициной так же было сперва неважно. Но после прибыл Пирогов. И то гению не сразу удалось все наладить и была острая нехватка медицинских сестер.

— Пришли письма. Одно от ее высочества великой княгини Анны Павловны. Она согласилась быть шефом Русского Екатеринославского Общества сестер милосердия и Красного Креста. Настаивает только, чтобы мы убрали из названия «Екатеринославского», — сообщил я.

На самом деле, письмо пришло еще месяц назад. Я обратился, когда был на приеме у великой княгини, к Анне Павловне, чтобы она взяла на себя хотя бы номинальное шефство нашего общества. Однако, княгиня решила взяться за дело основательно.

Я знал, что Анна Павловна в ином варианте истории учредила похожую на нашу организацию, правда сделала это уже с началом Крымской войны. А делу, чтобы оно заработало, нужно было время. У нас же есть база, есть понимание, как и что делать, материально-техническая оснащение для обучения. Даже плакаты я заказывал у художников. Когда их увидел, будучи проездом с Кавказа, профессор Пирогов, то гений от медицины пришел в восторг.

А еще я думаю, что не за горами создание в Петербурге под эгидой той же деятельной Анны Павловны, и Фонда, проведение ею благотворительных приемов для побуждения богатеев внести свои вклады в дело. Это то, что умеет и делает великая княгиня. Ну и претендент есть, Екатеринославский Фонд, есть на что ориентироваться.

— Второе письмо от профессора Николая Ивановича Пирогова. Он сейчас заканчивает свою деятельность на Кавказе и едет к нам. Может быть неделя, дней десять и профессор приедет именно сюда, в Спасо-Елисаветинский монастырь. Примите его по достоинству, все покажите, подготовьте классы для обучения. Уверен, что господину Пирогову будет что рассказать, — сообщил я.

А сам еще подумал, что ему будет чем и восхититься. Во-первых, нам получилось сделать существенный запас эфира. Вещество было изобретено только пять лет назад, хотя и получило быстрое распространение. И Пирогов уже сделал свои первые полевые операции под наркозом. Но эфира в России было мало, явно не хватало для массового применения. Более того, три врача, выпускника Харьковского университета, были обучены использовать эфир и определять дозы обезболивания. Я своей волей приказал делать то, за что меня и самого на каторгу могли бы отправить. Взятые людьми полицмейстера Марницкого убийцы были подопытными, к которым применялся наркоз. Двоих мы так убили, но продвинулись в медицине. Не жалею о содеянном. Две смерти подонков, скорее всего, спасут десятки, как бы и не сотни, жизней русских солдат и офицеров.

Во-вторых, гипс. И его достаточно накопили. Ведь Пирогов для лечения переломов пока использует крахмал, уступающий по характеристикам гипсу. Можно говорить и про в-третьих и в-четвертых. Чего только стоит то, что мы имеем целую роту медицинских братьев. Задача у них героическая. Именно чаще они, а не женщины, как было в иной реальности, будут вытягивать с поля боя раненых и оказывать им первую медицинскую помощь. При этом готовы волокуши, тряпичные носилки, специальные сумки. Все то, к чему будут приходить медицинские службы мира кровавым опытным путем, мы предусматриваем.

— Господин губернский полицмейстер, как по вашей линии? Работа ведется? — спросил я. — Я не слышал доклада от вас уже как месяц. Все, нынче уже война началась и нужно более активно работать.

Марницкий встал со своего стула, одернул мундир. Толстеет главный полицмейстер. И ведь не заставишь его заниматься физическими нагрузками. Хотя в губернской полиции и введены нормативы по физической и строевой подготовке. По правильному, сменить бы его. После того, как очистили губернию от разной грязи четыре года назад, Марницкий, служит, словно все уже сделал и в губернии нет преступности. Не сомненно, ее мало, но есть.

— Следственные группы готовы, списки полка ландмилиции определены. Часть проходит обучение в военном городке под Екатеринославом, — отчитывался передо мной Марницкий.

Я предполагал все же создавать чуть ли не губернскую армию. Если с моим полком вышестоящие чиновники в столице еще смирились, то увеличение военного контингента вневедомственных вооруженных сил могли бы встретить ревностно, как бы и не враждебно.

Так что я поступил хитро. Потребовал организовать ландмилицию, по сути полк территориальной обороны. При этом милиционеры прибывали только на сборы на месяц-полтора. Правда стреляли они не десять патронов в год, как это было в русской современной армии, а как бы не по три сотни в месяц. И командовать будет этим полком Матвей Иванович Картамонов, мой крестный. По крайней мере, он командовал им раньше. Не знаю, как будет Картамонов воевать, с его-то ухудшающимся здоровьем.

И теперь полк должен быть уже сформирован на постоянной основе, вооружиться. И учиться, учиться, учиться. Кроме того, я уже знаю, какие трудности есть в оставшихся в Екатеринославской губернии военных поселениях. Это такое ублюдочное явление, когда крестьянин и не солдат, и солдат не военный. Живут в деревнях, как в концлагерях каких, все по режиму, даже отбой у крестьян.

Финансирования там почти что и нет, мол сами прокормятся с земли. Но, прокормиться они еще могут. У этих горе-вояк просто нет никакого оружия и бедных крестьян гоняют с палками, как в штыковую. Ни губернатору, ни мне, нельзя было лезть в дела военных поселений, которые в ведении военного министерства. Они уже исчезают, но отчего-то в южных губерниях все никак не исчезнут.

Но я не был бы собой, если бы не влез в дела военных поселений. Влез частью, и с выгодой для тех офицеров, что вынуждены служить в таких вот деревнях. Я договорился, что мне сдадут в аренду крестьян, чтобы распахать ряд пустошей, которые к моему удивлению в губернии были, ну а я скупал где только мог старые ружья и передавал администрации военных поселений. Теперь же я думаю по началу войны вооружить этих крестьян, одеть их, ну и использовать большей частью в обозах, лучших же собрать в отдельные охранные батальоны. Нужно же кому-то сопровождать медицинскую службу, обозы, охранять лазареты, пленных сопровождать. Такие батальоны помогут высвобождать солдат для фронта.

— Хотел, чтобы все услышали эти цифры… Более того все они будут в ближайшее время опубликованы в «Екатеринославских ведомостях» и даже в женском журнале, — сказал я и махнул рукой еще одному своему помощнику, Матвею Андреевичу Шкурко, который отвечал за статистику общих трат.

Шкурко говорил, а я ловил на себе женский то удивленный, то грозный взгляд, но все больше Лиза смотрела на меня с гордостью и любовью. Да, цифры были такие, что осознать их сложно. И я не говорил жене, что сколько что стоит и куда идут средства от продажи многих товаров и ресурсов, доля от которых принадлежала лично мне.

В целом получилось так, что за неполный год траты составили уже один миллион двадцать три тысячи рублей. Из этих денег только половина, причем даже меньшая — это Фонд. Чувствую, что вечером меня ожидает серьезный разговор с женой. Она даже не могла предполагать, какими суммами я ворочаю. Не знала Лиза и о том, сколько проектов финансировалось мной лично.

И как тут не удариться в махинации в Петербурге? Это еще всем повезло, что я презираю финансовые пирамиды. А то люди в этом мире не пуганные и свой «МММ» я бы создать мог, чтобы облапошить всех и каждого. Но, так или иначе, но хотя бы часть своих денег я хотел бы вернуть. Война только начинается, мне нужны свободные средства, чтобы быстро решать неминуемо возникающие проблемы.

Несмотря на то, что с развитием Екатеринославской губернии увеличивался и бюджет губернии, денег не хватало. Именно для того, чтобы я максимально подготовился к войне, задирались цены на многие ходовые товары. К примеру, цемент, производящийся на губернских заводах по стоимости относительно привозимого из Англии был в два раза дешевле, но сначала продавался ценой всего на тридцать пять процентов дешевле английского. А сейчас цемент и вовсе торгуется по цене заморского. Накрутка цены как раз-таки и помогала финансировать ландмилицию, мой собственный полк, осуществлять военное строительство, снабжать Севастополь и Николаев строительными материалами.

Мы еще обсудили частности, решили, кто и куда отправится в ближайшее время, после чего я закончил совещание, сам же отправился не в комнаты, в которых мы в этом же доме проживали с Лизой, а остался с подполковником Тарасом Судоплатовым. Хотела жена быть моей боевой подругой, значит, должна была понимать, что я не могу постоянно находиться рядом с ее юбкой. Вот для нее и будет испытание: если истерик не закатит, то позволю в ближайшее время оставаться за мной. Начнет же устраивать капризы, отправлю Лизу к ее дядюшке, Алексееву. Именно там сейчас в гостях наш сын Петр.

— Ты подал мне знак, чтобы поговорить. Что случилось? — спрашивал я Тараса, когда мы с ним остались наедине.

— Проследили. Только два часа назад пришли вести. Мирский залез в документы, два дня переписывал их, — сообщил Тарас Ефимович.

— У него что, писарей нет? Два дня… — усмехнулся я.

Я задумался. Именно Святополка Апполинариевича Мирского я собирался оставлять на хозяйстве в Екатеринославской губернии. Более того, я размышлял над тем, чтобы, когда стану губернатором, сделать все, чтобы Мирский был вице-губернатором. Мне было с ним вполне комфортно работать. Я даже долгое время считал своим другом. Я и сейчас, скорее, склоняюсь, что он мне более друг, чем кто-либо другой. Меня смущало то, как жестоко обращался Мирский со своей женой и детьми.

Он перевез семью в Екатеринослав лишь полтора года назад. И мне докладывали, что он даже поднимает на свою супругу руку. Она никуда не выходит, сидит, как в тюрьме. И повлиять на это нельзя. Общество осуждает, когда кто-то пробует лезть в чужие отношения. Вот и возникли сомнения, что Мирский со мной откровенен. Вспомнился и тот случай, когда он нанимал людей, чтобы заживо сжечь вдову Кулагину и ее любовника. Сейчас залез в мои бумаги, выискивая в них компромат.

— В остальном как он ведет себя? — спросил я.

— Закрутил роман с молодой женой градоначальника Павлодара, который уже две недели пребывал в Екатеринославе, — сообщил Тарас.

Я разочаровано вздохнул. Все-таки Мирский не тот человек, на которого можно полагаться. Обидно ошибаться в людях. Но то, что он начал после моего отъезда, и после того, как я своим распоряжением оставил его вместо себя, залазить в казну и вести аморальный образ жизни показывает теневую сторону этого человека.

— И еще, Алексей Петрович, — нерешительно говорил Тарас. — Он что-то замышляет. В городе были странные люди, не бандиты. Они были вооружены, с офицерской выправкой, но представлялись мещанами. Вели себя скрытно, хлебного вина не пили. С этими троими Мирский тайно встречался. О чем говорили, узнать не получилось, но встреча эта была.

Тарас для меня стал не просто командиром моего полка. Благодаря его связям с криминалом, с каждым мальчишкой с городе, с теми немногочисленными маргиналами, что есть в Екатеринославе, идет информация. Тарас не без моей подсказки создал обширную сеть информаторов. Если и раньше без его ведома в Екатеринославе не мог действовать ни один даже карточный шулер, теперь же отрабатывается любой приезжий в город человек. И эта деятельность Тараса даже приносила определенную прибыль.

— Направь своих лучших людей, чтобы они знали каждый шаг Мирского. Считай, что он условный враг. Но мой интерес к нему держи в секрете, — отдавал я приказы.

Мне еще не хватало войны с Мирским. На днях отправляюсь в Валахию, в расположение русских войск, а на душе тревожно, что будет в губернии. Конечно же, я не оставлял ни одного важного документа в зоне доступа будь кого угодно. А всякие незначительные бумаги были приманкой для проверки лояльности и честности Святополка Апполинариевича. И прокололся он на отношении к своей семье. Если бы не это, то я мог бы заблуждаться и полностью доверять Святополку.