Барин-Шабарин 5

Глава 20

Я сидел в столовой губернаторского дома, пока доктор перевязывал мне голову. Нет, я не получил в лоб осколком от взорвавшейся гранаты. Это всё от того, что я, уже поняв, что предотвратить взрыв или отбросить гранату обратно в окно не получится, нырнул рыбкой в приоткрытую дверь, протаранив её самым логичным орудием — лбом.

Взрыв гранаты не был особенно мощным — всё же в ней использовался простой дымный порох. Но ущерба почти не случилось, потому что я её заметил — а вот если бы я спал… или как раз перед этим не отошёл к двери…

— Господин Шабарин, ваши люди схватили мужика, что бросил гранату! Я требую, чтобы мне дали полную власть и право вести это расследование! — в столовую ворвался тот самый жандарм, которого ко мне приставил Лопухин.

Этого деятеля удалось на время изолировать во флигеле, но теперь он наверное, паразит такой, выспавшись, решил принять деятельное участие. Нет… Я вчера и рано утром пропустил удар, сегодня буду бить в ответ — сильно, и не факт, что аккуратно.

— Почему посторонние рядом со мной⁈ — взревел я. — Он пособник предателя Лопухина! Арестовать его! Опять допускаете прорехи в охране. Я сам буду решать, кого ко мне допускать!

Двое моих охранников рванули к офицеру, молниеносно опрокинули его лицом в пол и начали связывать руки. Тот, конечно, попытался воззвать к моим чести и достоинству, даже успел поугрожать, но один из охранников сунул кляп в рот этому деятелю.

Охрана сейчас была готова хоть кожу живьём сдирать с любого, лишь бы хоть как-то загладить вину за то, что допустили покушение на меня. Даже жандармский мундир им не указ.

— Марницкого ко мне приволоките. Лопухину сообщите о случившемся и убедительно попросите явиться лично. Пока к нему силу применять запрещаю, — отдал я распоряжение.

Я уже знал, кто метнул гранату в окно. Знал и некоторые обстоятельства, почему это произошло. Никодима, торговца дровами, уже с пристрастием допрашивали как исполнителя, и я с минуты на минуту ждал доклад о мотивах и заказчиках, что стояли за этим делом. Конечно же, бедный мещанин не мог сам организовать покушение, даже если б был на меня невесть как зол. Да и я не был ему ни врагом, ни даже должником — я только сегодня узнал о существовании этого человека.

А охрана… здесь было банальное головотяпство и пренебрежение своими обязанностями. Предрассветный час. Часть охраны при губернаторском доме спала, а те двое, что дежурили, не нашли причин останавливать мужика. Ему достаточно было сказать, что вот, мол, привёз дрова, и предъявить аккуратно выписанную бумагу, подтверждающую покупку — и его спокойно пропустили. Он, проезжая на телеге мимо моих окон, заметил, что я внутри. И ещё предстоит разобраться: неужели кто-то сообщил ему, что я в доме?

Этот самый Никодим действовал так: поджёг запал, бросил гранату, а сам упал на колени и начал молиться. Наверное, решил сразу замаливать грехи и приготовиться к смерти. Он был уверен, что его сразу же расстреляет моя охрана, так его убеждали. И человек пошел на смерть. Значит, мотивы, которые привели его к такому поступку, были серьезными. Но узнать их мы пока не могли.

И всё-таки мне не хватало Тараса, его команды, хотя бы даже Петро. Они уже не просто выполняют мои распоряжения, но и понимают, зачем и почему проводятся те или иные действия в деле охран меня и моего семейства. Впрочем, сейчас такое время, что в покушение, случившееся меньше часа назад, практически даже никто не поверит. Время бомбистов ещё не пришло. Какой-то мужик, работавший в губернаторском доме, сумел бы где-то раздобыть гранату, научиться ей пользоваться и решиться на такой грех?

Английские уши торчат в этом деле столь отчётливо, что я даже не рассматриваю иных версий.

— Мирон, — обратился я к понурившему голову начальнику охраны. — Гони в шею всех, кто проспал покушение. Ни их, ни их семей в Екатеринославской губернии быть не должно. Пусть пока с миром уезжают отсюда. В ином же случае отправлю их на каторгу уже завтра, — последовали новые приказы от меня.

По сути, то же самое я должен был сделать и с самим Мироном. Более того, первой мыслью как раз и было отправить начальника охраны на каторгу. За что? Придумал бы, документы состряпал бы. Да потому что на службе нечего мух считать! Но разум возобладал.

За всё время Мирон не допустил ни одной серьёзной оплошности. На тренировках тридцатидвухлетний боец показывал себя очень хорошо, был перспективен. Так что, если отринуть эмоции, то к чему лишать отряд хорошего бойца? Да, оштрафую его на два месячных оклада, временно понижу в должности — это станет ему уроком. А вот подчинённых, которые откровенно спали или не досмотрели мужика, накажу строго. Так, чтобы боялись иные. Чтобы в следующий раз рьяно относились к своим обязанностям. Ведь если я конфискую имущество, выгоню из губернии бойцов и их семьи — это почти приговор. Возможно, даже голодная смерть. Но без неприятных решений не обойдёшься. И так всё у нас построено на моём милосердии и щедрости.

— Доктор, вы закончили? — спросил я у Астафия Ивановича Казинцева, главного екатеринославского доктора, главврача городской больницы и директора школы медицинских братьев и сестер милосердия.

— Да, ваше превосходительство, — отвечал доктор. — Учитывая ваше головокружение, могу вынести диагноз: всё же мозг получил сотрясение. Я хотел бы попросить вас воздержаться от любых действий… Но понимаю: вы меня не послушаетесь.

— Не в этот раз, Астафий Иванович. Вы умный человек, понимаете, что обстоятельства нынче куда как серьезные. Так что мой настоятельный вам совет: всё, что вы здесь слышали, лучше забыть. И вовсе не говорить, что вы были у меня. Полагаю, денег с меня вы не возьмёте. Но я поступлю иначе: вам привезут тысячу рублей. Распорядитесь ими, как сочтёте нужным. Вникать в потребности у меня нынче нет времени. На больницу ли потратите, на свой дом или на лекарства, воля ваша. Так что распоряжайтесь сами, — сказал я.

После этих слов я резко поднялся. Действительно комната словно бы качнулась — а вернее, конечно, я сам пошатнулся от головокружения. Но я только постоял пару секунд, закрыв глаза, и всё же быстро направился в ту комнату, где шёл допрос преступника.

— Дубинцева ко мне! Срочно! — на ходу бросил я, не обращаясь ни к кому в сособенности, понимая, что сейчас рядом со мной столько охранников, что найдётся, кому исполнить приказ.

Раньше надо было думать. Теперь меня брали в «коробочку», шли по узким коридорам, двумя десятками охраняли. Но я не делал им замечаний. Разбор действий охраны будет произведён, причём тщательный, но позже.

Наверное, нормальный человек после покушения сидел бы безвылазно в бункере и заливал страхи крепким алкоголем. Если это — нормальное поведение, значит, я ненормальный. Потому что я уже вовсю думал, как ситуацию с покушением повернуть себе на пользу. И тут было множество вариантов. Уж если о пользе дела говорить… Такое покушение на себя я мог бы организовать и сам — уж больно оно было выгодное. Если, конечно, всё сделать как я — остаться в живых и не пострадать.

— Ваше превосходительство! По вашему приказанию прибыл! — отчеканил Дубинцев.

Коллежский асессор не успел и подойти, как его обступили мои охранники, уже беря под руки.

— Отпустить его! — приказал я, а потом, обращаясь к нему, добавил: — Проследуйте со мной в ближайшую комнату. Мне нужно сказать вам пару слов наедине.

Зайдя в ближайшую комнату по левую сторону коридора, я захлопнул дверь и, несмотря на начинающийся от всех решительных движений шум в голове, быстро и чётко отдал Дубинцеву распоряжения.

— Ваше превосходительство, может быть, признание преступника того, Никодима, написать дрянным почерком? Будто бы сам он это сделал, написал, стало быть? Ну а что там написать, вы мне подскажите, — проявил инициативу чиновник, которому всё ещё предстоит подрасти в чинах.

— Я не уверен, что он умеет читать и писать. Уже хорошо, если научился хотя бы расписываться. Так что пишите нормальным, разборчивым почерком, — ответил я и продолжил путь в дальнюю комнату в подвальном помещении, где и держали… кого?

А ведь Никодим, выходит, первый в России бомбист! Ещё, того и гляди, в историю войдёт. Впрочем, разгуляться такому веселью, при котором взрывают русских чиновников и власть имущих, включая и императора, я не дам. Если выживу, конечно.

— Говорить начал? — спросил я, как только вошёл в подсобное помещение, скорее, даже овощной склад.

— Так точно! — отчеканил один из охранников — казак, единственный кормилец в семье, не входивший в реестр, но пришедший ко мне на службу.

Помещение было просторным, но кругом стояли мешки с картошкой, капустой да луком. На крюках висели вяленые окорока. А на полу — кровь. Увидь такую картину моя любезная супруга, в жизни бы не стала обедать в этом доме.

— Кто тебя надоумил? Кто дал гранату? Кто научил, как ею пользоваться? — спрашивал я.

Мужик выглядел побитым, однако не слишком страшно — полежит да очухается. И не был он готов терпеть пытки, которым его в обязательном порядке подвергли бы, если б он стал молчать да запираться. Так что, вероятно, его припугнули требовательным тоном дознавателя да пару раз хорошо врезали для острастки.

Рассказ не занял много времени. Да, есть такая сила, которая не только действует против меня, но и гадит в других направлениях, чтобы ослабить Россию. В некотором роде мне даже было лестно: английский шпион уделяет внимание именно мне. Выходит, я и на их взгляд сила весомая.

Но, с другой стороны, ведь больше, чем я, армии никто не помогает. Число грузов, переданных армии, уже исчисляется тысячами. И англичане, наверняка, понимают, что это ещё не предел. Я сам для них по мощи — будто армейский корпус. Вот и выходит, что я — приоритетная цель. И ведь, сволочи, знают, что поставки и производство во многом держатся на мне лично. И что армия уже учитывает в планах всю ту помощь, которую я оказал и планирую оказать.

— А ты понимаешь, что твою семью вот прямо сейчас могут убить, как только узнают, что ты покушался на мою жизнь и выжил? — спросил я у Никодима.

— Барин, каюсь, грешен. Но выбора не было… Дочку мою снасиловали бы, жену распяли бы на кресте, как один из благородных грозил… — всхлипывая да трясясь, рассказывал преступник.

Что здесь главное? Первое: когда меня не было, английский шпион точно находился в Екатеринославе. Более того, скорее всего, он встречался с Мирским. Второе: враг использует самые грязные, немыслимые по нынешним временам методы. Третье: у тех, кто организовал это покушение, была уверенность, что Никодима убьют. Это значит, шпион просчитался. Он недооценил степень дисциплины в моей охране. Уже то, что покушение удалось провести — только лишь следствие стечения обстоятельств. На дежурство заступили новички, не до конца осознавшие, что такое служба. Дежурил бы десяток бойцов Мирона — уверен, любого остановили бы на подступах ко двору.

— Ты, Никодим, скажешь всё, что я тебе велю. Подписывать своё имя умеешь? — спросил я, когда мужик кивнул, потом добавил: — Вот и подпишешься под всеми бумагами, что тебе дадут. Я постараюсь спасти твою семью.

В последнем я соврал. Мне не было дела до семьи человека, который едва не стал моим убийцей. Но мне было дело до тех, кто должен удерживать его семью до нужного момента. Уверен, как только шпион узнает, что покушение провалилось, он зачистит заложников и рванёт в бега.

— Мирон, если получится сделать то, что я тебе сейчас прикажу, прощу тебе все грехи и ещё серебром не обижу ни тебя, ни хлопцев, — начал я озвучивать приказ. Мотивация у бойцов должна зашкаливать.

Я отправлял Мирона в местечко Каменское, на двадцать вёрст к северо-западу от Екатеринослава. Именно там, по нашим сведениям, держали в заложниках семью Никодима.

— Возьми мне его живым! — потребовал я.

Уже через четверть часа я стоял на крыльце губернаторского дома и наблюдал спектакль: жандармский полковник Лопухин, опустившись до самой простой мужицкой брани, костерил всех и по матери, и по отцу.

— Да что вы себе позволяете⁈ — увидев меня, полковник рванул к крыльцу.

Но… был остановлен. Вот так охрана и должна была работать всё время! А не только тогда, когда петух в задницу клюнет — или продавец дров гранату бросит.

— Прикажите своим бандитам не трогать меня руками! Я нынче же начну их отстреливать! — кричал Лопухин.

В стороне, взятые в коробочку моими людьми, стояли ещё трое жандармов и зло смотрели в мою сторону.

— У меня есть неопровержимые доказательства, что вы давно сотрудничаете с английской разведкой и шпионите в её пользу. Также есть свидетельства, что именно вы, находясь в сговоре со статским советником Святополком Мирским, подговорили мужика Никодима убить меня, заплатив ему серебряными английскими монетами. Монеты и все показания имеются и будут приложены к делу, — сказал я и пошёл в атаку.

— Да это вы — шпион! — выкрикнул Лопухин.

— Предъявите подтверждение ваших слов. За доказательствами же ваших преступлений вы можете проследовать в мой новый кабинет. Старый, как вы знаете, был разрушен по вашему приказу, — говорил я жёстко, хотя и пришлось держаться за одну из колонн крыльца: голова кружилась, и лучше было иметь опору, чем совсем рухнуть, да при Лопухине.

Нет уж, он такого не увидит.

— У меня нет с собой доказательств! — уже не так уверенно, почти растерянным голосом сказал полковник. — И я не мыслил убивать вас. Что за вздор!

Я не ответил полковнику, а подошел к охране и шепотом приказал:

— Перетряхните его дом! Так, чтобы всё, что может касаться меня, все бумаги — всё было изъято!

— Будет сделано, ваше превосходительство. С особым прилежанием! — сообщал Мирон.

Да, на него ложилось слишком много дел, но что ж теперь — пусть выкручивается, перепоручает кому угодно. Я пока не боец, и пяти шагов пройти не могу, не опершись. Да ещё и тошнота… Вот уж гадостная вещь — прямо нутро наружу просится. Но мысль важная — если удастся выкрасть у Лопухина те поддельные документы, те наветы, на которые он опирается, это будет моя полная и безоговорочная победа!

— Вы должны знать, господин Шабарин, что я слово даю: никоим образом не причастен к покушению на вашу жизнь, — уже шагая в кабинет, заявил мне полковник.

— Моему слову, что я не английский шпион, вы ведь не поверили. А у меня имеются действительные доказательства вашей причастности и к покушению, и к связям с английской разведкой. Господин Святополк Аполлинарьевич Мирский уже дал на вас показания. Более того, признался, что является английским шпионом, завербованным недавно, в моё отсутствие, когда я выполнял долг перед Отечеством в составе Южной армии, — продолжал я, не замедляя шага.

Пусть каждое слово станет гвоздём в крышку гроба репутации Лопухина.

— Этого просто не может быть… — прошептал полковник, явно ошарашенный моим напором и уверенностью.

— Вот и я вам то же самое буквально вчера говорил, — сказал я, пристально посмотрев ему в глаза.

Я намекал, что ситуацию можно откатить до нулевого варианта, когда ни он, ни я — никакие не шпионы, а, напротив, те, кто их уничтожает. А пока получается детский сад какой-то: «Ты дурак! Нет, ты дурак!». А можно было бы уйти от всей этой ерунды и, наконец, сосредоточиться на работе против настоящих английских агентов. Возможно, целых шпионских сетей.

Как бы неприятен мне ни был полкаша Вовчик Лопухин, у него есть власть и возможность не просто мне помочь, но и самому поймать шпиона, которого я теперь считал своим врагом номер один. Он может и должен это сделать. И пора бы нам уже примириться с Третьим Отделением. А Лопухину — работать, а не вынашивать глупые планы мести.

— Что ж, пожалуй, я покажу вам некоторые документы, — сказал я и отдал распоряжение одному из помощников принести сформированный не далее как четыре часа назад пакет.

Там были: расписка о получении английских фунтов, записка о согласии сотрудничать с английским агентом (имя настоящего шпиона я уже знал — сам Лопухин опрометчиво выдал его), документы о поджоге моей мастерской, о диверсии на Луганском заводе. Также бумаги, свидетельствующие о том, что Лопухин передавал англичанам важнейшую информацию, в том числе военного характера, и намеревался сообщить сведения о перемещении русских войск.

— Но это же абсурд, небылица… — повторял Лопухин, читая.

— Обратите внимание: некоторые документы в крови. Моим людям пришлось застрелить того из английских шпионов, что перевозил этот архив. Пострадали и мои люди. У меня двое убитых, раненые, — говорил я с самым серьёзным выражением.

Лопухин побледнел. Вот простак… Кровь была свиная. Отличить её от человеческой сложно. Но она была свежая. Однако, глядя на выражение лица Лопухина, я понял, что ураган мыслей и страхов в голове мешает ему мыслить чётко.

— Вы понимаете, что эти документы могут оказаться у самого государя Императора? Через вас, если мне это потребуется, я могу нанести такой удар по Третьему Отделению, что мне зааплодируют и Чернышёв, и прочие вельможи, — начал я подводить его к главному.

Надо было договариваться и начинать действовать, а не выяснять между собой отношения, пока враг спокойно разгуливает по Екатеринославской губернии.

— Да. Понимаю… Что вы предлагаете? — после добрых десяти минут молчания спросил полковник.

— Для начала объявим английским шпионом Святополка Аполлинарьевича Мирского, — начал я излагать план. — У нас уже есть признание Никодима, документы, монеты, показания Мирского. Мы сможем устроить публичное дело. Мирского подержим в заточении неделю, максимум — две. Потом… внезапная смерть, самоубийство, болезнь — решим. Главное, чтобы он не попал в руки Третьего Отделения и не начал петь совсем не те песни.

Лопухин молчал, напряжённо изучая бумаги, что я ему показывал. На лице — смесь ужаса и попытки сообразить, где же именно он просчитался.

— Далее, — продолжал я, — вы получаете из Петербурга письмо от Мирского, в котором тот просит помощи, жалуется, рассказывает всё, что знает. Якобы он раскаялся, хочет всё раскрыть… А вы, как честный служака, передаёте письмо в Петербург. Вот и будет заслуга для вас — разоблачение шпионской ячейки.

— А… потом? — спросил полковник, голосом, в котором уже не было ни высокомерия, ни былой дерзости.

— Потом мы с вами начинаем действовать сообща. Делаем вид, что расследуем дело Мирского и Никодима. Рассылаем приказы, поднимаем архивы. При этом настоящего шпиона ищем по моей наводке. А когда поймаем — слава ваша, а оперативные действия — мои.

— И всё? — Лопухин уже почти поверил в мою искренность.

— Не всё, — сказал я. — Отныне вы не вмешиваетесь в работу губернатора. Не чините мне препятствий. Я вас не трогаю, вы не мешаете мне работать на благо Отечества. В случае угрозы — предупреждаете. А главное, если у вас появятся настоящие улики против кого-либо, не уничтожаете, а приносите мне. Я решаю, как использовать.

Полковник вздохнул. Плечи его поникли. Он понимал, что выбора у него уже нет. Либо сотрудничать, либо исчезнуть. Без следа. Без славы. И без погребения.

— Я согласен, — выдохнул он. — Но только при одном условии.

— Слушаю, — сказал я.

И действительно готов был выслушать. Лопухин, снова, не без внутренних усилий, приосанившись, произнёс:

— Никогда больше не упоминайте в моём присутствии, что я мог быть английским шпионом. Никогда. Это… это слишком.

Я кивнул.

— Согласен. Мы оба кое-что потеряли. И кое-что поняли.

Он кивнул в ответ. Помолчали секунд тридцать.

— Мирон! — крикнул я. — Подготовить бумаги для официального запроса в Петербург. Будем разыгрывать спектакль. И приготовь рапорт от имени Лопухина.

— Есть! — отозвался тот из коридора.

— А вы, полковник, отправляйтесь пока в гостиницу. Там безопаснее. Через два часа прибудут бумаги, и начнётся спектакль.

— Да. Спасибо, — тихо сказал он и, тяжело ступая, вышел из комнаты.

Я остался один. Вновь налил себе кофе, подошёл к окну, посмотрел на улицу.

Город спал, не зная, что этой ночью Екатеринослав чуть не лишился своего губернатора. Город не знал, что государственная машина провернулась и сменила вектор.

Но я знал. И чувствовал, впереди ещё много таких ночей. Только теперь я готов.