Барин-Шабарин 5

Глава 19

— Господин Мирский, вы арестованы, — неуверенно, пристально наблюдая за моей реакцией, произнёс Марницкий.

— Алексей Петрович, а что, собственно, происходит? — спросил Святополк. — Как вы вообще смеете! Вы не вправе меня…

— Происходит, Святополк Аполлинарьевич, то, что пока я не разберусь в ситуации и не пойму, какую роль в похищении моего сына играли вы, вы будете арестованы. Нужно ещё выяснить, что это за история с английскими шпионами, — сказал я, замечая, как у Святополка начал дёргаться глаз и тряслись руки.

Я никогда не был знатоком человеческих душ, а когда-то даже верил, что психология — это лженаука. Но было дело, в программе «Время героев» свои курсы нам читали психологи и психиатры. Так вот, если верить всему тому, что мне рассказывали в будущем, Святополк Аполлинарьевич Мирский — больной человек, причём в психиатрическом направлении.

— Господин губернский полицмейстер, в этом доме достаточно комнат. В одной из них, на третьем этаже, и заприте господина Мирского. Мои люди будут осуществлять надзор за ним, — приказывал я.

— Да, ваше превосходительство, — с вином обреченного на смерть человека отвечал Марницкий.

— Да как вы смеете! Вы сошли с ума! Ненавижу! Немедленно потрудитесь отменить свои распоряжения! — кричал Святополк.

А я смотрел на него и думал: в какой момент этот человек стал меняться настолько, что превратился вот в это? И ведь смотрит теперь на меня, будто я антихрист — словно это я похищаю детей. Впрочем, зачем лгать самому себе. Недосмотрел. Не увидел. Вовремя не обнаружил, что Мирский — далеко не тот человек, за кого я его принимал раньше. Наверное, при острой нехватке друзей равного мне сословия я хотел видеть в Святополке друга. А еще я был ему признателен за то, что четыре года назад он сыграл важную роль в моем становлении.

Поэтому Мирский и был при мне и даже замещал меня, когда приходилось отлучаться. Я даже старался не замечать, какой он деспот в своей семье. В этом мире и вовсе лезть в чужие отношения — еще тот моветон. Ещё далеко до периода товарищеских судов и «проработок» на собраниях. Так что я в нём ошибся, не разглядел злобное животное. Ничего, человеку свойственно ошибаться, главное — признать ошибку и постараться ее исправить.

— Алексей Петрович, за что вы так со мной? Будто я не поддерживал вас никогда? — как только двое урядников увели Мирского, чуть ли не со слезами на глазах, Фёдор Васильевич Марницкий решил поговорить о своих обидах.

Но я спокойно покачал головой.

— Фёдор Васильевич, я прямо вам скажу: вы — обленившийся чиновник, праздно проводящий свое рабочее время. Четыре года назад, когда мы с вами громили бандитский мир Екатеринославской губернии, вы казались мне решительным и деятельным. Но что же? После всех подвигов вы, будто тот медведь, ушли в спячку, — говорил я.

Я не повышал голоса и вполне спокойно, пусть и с некоторым разочарованием смотрел в сторону изрядно погрузневшего полицмейстера.

— Екатеринославское полицмейстерство работает куда как решительнее, нежели в других губерниях, — привёл аргумент в свою защиту Марницкий.

— Плохо, Фёдор Васильевич, что вы так и не поняли: в Екатеринославской губернии все службы должны работать значительно лучше, чем в иных провинциях. Но здесь и сейчас вы показали мне то, что я ценю больше всего: вы остались на моей стороне. Поверьте, нынче это самое правильное, — сказал я полицмейстеру и поспешил закончить разговор.

— Я попрошу вас, ваше превосходительство, оставаться таким же предусмотрительным, коим вы мне показались изначально, — сказал Марницкий, приходя в себя, отбрасывая обиды и эмоции. — Не проиграйте! Все мы тогда потеряем.

— Я знаю, что делать. Теперь же, срочно собирайте полк ландмилиции! По моим задумкам нам скоро предстоит большая охота, как бы и не по всей губернии, — сказал я.

У меня было ещё достаточно дел, которые нужно было завершить здесь, практически не вылезая из кабинета губернатора. Я принялся писать пьесу театра абсурда — и мне нужно было поспешить закончить её.

— Ну как ты, Пётр Алексеевич? — спросил я у сына, усаживая его на губернаторское кресло. — Будешь хорошо учиться и почитать своих родителей — будешь сидеть в таком кресле и творить благое, приумножая славу нашего Отечества и Государя Императора.

— Я учусь, папа. Стихи учу. Матрона Матвеевна счёту обучила. Буквы знаю… Гляди, скоро губернатором стану, — сообщил мне мой наследник.

Я усмехнулся и потрепал сына за его кудряшки. Смышлёный растёт, ситуацию понимает — сидел сейчас смирно, не мешая моим взрослым разговорам. Главное — не перегреть ребёнка науками и стремлением к познанию. Все хорошо в меру, и пихать в неокрепший ум теорию относительности Эйнштейна никак нельзя. Если получится не испортить ребенка, то Пётр Алексеевич ещё покажет этому миру, и где раки зимуют, и где кузькина мать проживает.

Отправив ребенка в столовую в сопровождении его няни Матроны Матвеевны, удивительной доброты и внимательности женщины, я принялся за работу.

— Срочно ко мне всех секретарей и писарей при управлении делами губернатора, — приказывал я своим помощникам.

— Господин Шабарин, объясните свои действия! — потребовал от меня жандармский офицер, которого прислал полковник Лопухин.

Он находился у моего — ну, пусть будет, губернаторского кабинета и, наверное, думал, что полностью контролирует ситуацию. Опять Лопухин привез с собой из Киева какого-то рьяного служителя. Местные же жандармы, скорее, мне сочувствуют. Ну а не будут сочувствовать… Пусть ведомственное жилье освобождают, которое было построено для полицейской и жандармской службы. Ну и надбавки губернские к окладу — это пока что для всех служащих, а можно ведь и сделать исключение. Вот и приходится Лопухину чаще необходимого проводить ротации среди жандармов.

— Что-либо вам объяснять я не намерен. Можете пожаловаться своему начальнику. Но вот вам мой совет — держитесь от Лопухина подальше. Кто знает, кому он на самом деле служит, — сказал я, выпроваживая жандармского офицера из своего кабинета.

— Но…

— Сударь, мне же проще даже применить силу, — сказал я, и двое моих охранников сразу же показали, что они готовы и что мундир жандарма — не препятствие. — Не мешайте мне работать. Я вам слово даю, что не выйду до утра из дома. Но тогда и вы перейдите во флигель, уйдите из дома. У меня много тайных дел, посвящать в которые нельзя никого — такова моя должность, голубчик. Ну и я распоряжусь, чтобы вам принесли достойный вас ужин.

Он попробовал сопротивляться, но моя настойчивость, а также решительные, готовые на всё взгляды моих бойцов сбили с него спесь. Да и как ему перечить мне — действительному статскому советнику? Я же, почитай, целый генерал-майор по Табели о рангах. Да и никакой Лопухин меня не сможет снять с назначения исполняющим обязанности губернатора Екатеринославской губернии, как и лишить должности вице-губернатора. Это он только так, перья передо мной распушить пытался.

Ну а обещанный ужин… он будет не только обильный, сытный, но и пьяный. Не устоит жандарм, выпьет. А там и поспит, так как легкое снотворное в вине, как и в других напитках, присутствовать будет. Ему без вреда, мне — спокойствие и простор для действий.

— Хорошо, господин Шабарин. Я перейду во флигель. Но и вы, помните, слово дали, — согласился офицер.

Как только он ушел, закипела работа.

— Итак, господа, работа предстоит сложная, работа предстоит долгая… Если у нас с вами получится сделать то, что мне нужно, каждый получит годовой оклад к своему жалованию, — сказал я и посмотрел на реакцию собравшихся людей. — А еще и повышения с казенным жильем, но это уже иное — за молчание.

Чиновники были полны энтузиазма. Жалование всякого рода коллежских асессоров столь мизерно, что едва ли хватало на пошив приличного мундира, не говоря уже о том, чтобы достойно содержать семью. В Екатеринославе большая часть мещан живёт лучше, чем мелкие чиновники.

При этом за последние два года я уже дважды, за счёт доходов губернии, увеличивал их жалование. Наверное, в России неискореним тот подход к чиновничьей работе, когда считается, что любой слуга государства на своём рабочем месте может иметь теневые доходы в таком объёме, что ему и не нужно платить достойное жалование. Задержки, как знают все, постоянно случаются в других губерниях, но никогда — в Екатеринославской.

Но за всё нужно платить. В борьбе с гидрой коррупции действуем мы куда как решительнее, чем службы в других регионах. Так что, несмотря даже на начало войны, я уже готовился к ещё одному резкому повышению заработной платы чиновничьего аппарата. Одновременно планировались и массовые аудиторские проверки, для чего я ещё в Петербурге обратился за поддержкой в ревизионную службу. Достойное вознаграждение за работу должны получать достойные люди. Необходимо проверить весь механизм работы в Екатеринославской губернии, чтобы поставить этот регион, по сути, на военные рельсы. Причём сделать это так, чтобы даже если воевать придётся только одной Екатеринославской губернии — война не была бы проиграна.

— Всем понятно задание? — спросил я через несколько минут, обводя глазами семерых клерков, в основном — очень молодых екатеринославских чиновников.

— Так точно, ваше превосходительство! — воскликнул коллежский асессор Дубинцев.

Я лишь снисходительно улыбнулся в его сторону. Был он изрядным подхалимом, во всём и всегда старался мне угодить, лишний раз попасться на глаза, выразить восхищение новым моим костюмом. У парня было своё представление о том, как нужно двигаться по карьерной лестнице. Вот и теперь он высказал готовность непременно первым и излишне рьяно.

И что поразительно — частично ведь он прав. Пока этот подхалим, словно девочка-фанатка, преследует своего кумира, не давая мне прохода, так и норовил высказать своё обожание, рвение по службе, указать, какой я гениальный и всё в этом духе — я волей-неволей обращаю на него внимание. Присматриваюсь, прикидываю. И оказалось, что кроме подхалимства есть ещё качества: парень действительно умеет работать, делает это самоотверженно, по службе проявляет рвение и решительность.

Выходец, скорее, из бедных мещан, Дубинцев, наверное, готов был лечь костьми, лишь бы выбиться в люди. Так что именно его я и прочу себе в личные помощники и начальником над всеми моими чиновниками секретариата. Но если он не изменит свою манеру общения — восхвалять меня, — то не посмотрю на преимущества и прогоню к чёртовой матери.

— Сразу создаём по три копии. Личные печати господина Мирского и господина Лопухина у вас будут в течение часа. Дословно переписывать то, что я вам даю для образца, не нужно, прошу уяснить. Проявляйте сообразительность. По готовности каждый документ приносить мне в кабинет, — продолжал я раздавать распоряжения.

Уверен, что собравшиеся мелкие клерки понимают, либо нутром чувствуют, что это их шанс для будущего. Уже не раз мне приходилось слышать, что самым большим благом для любого выпускника Харьковского университета является попасть на службу в Екатеринославскую губернию. Причём это касалось и докторов, и юристов, и различного рода почти что бесполезных философов, которых приходилось переучивать уже непосредственно на производствах и в администрациях.

Порой важнейшим критерием для отбора того или иного кандидата на должность является не его специализация, а желание учиться, работать, усидчивость и природная коммуникабельность, жёсткость характера.

Так что в Харьковском университете на постоянной основе, будучи по совместительству ещё и представителем торговой марки «Две Лизы», работал у меня кадровик, отбирающий наиболее способных молодых людей.

Руководство Харьковского университета ведёт себя со мной, подобно тому самому Дубинцеву: всячески норовят нарисовать у меня над головой нимб святого. Если четыре года назад университет испытывал недостаток студентов, существовали немалые проблемы с оплатой труда профессоров, то теперь в Харьков привлекаются новые преподаватели, штат расширяется по мере роста числа студентов.

Потому что губерния наша прославилась, а случилось бы это без моих нововведений? Здорово сомневаюсь.

— За работу, господа. У вас в запасе остаток сегодняшнего дня и ночь. Позволяю, если я прямо здесь, в кабинете, усну — будить меня всеми возможными способами. Дело — превыше всего! — сказал я, выпроваживая чиновников.

Они все будут работать здесь, на втором этаже, где хватает комнат, столов, чернильниц, перьев — и всего того, что нужно, чтобы подготовить уничтожающие компроматы.

Наверняка прямо сейчас Лопухин занят тем, что корпит над сочинением писем генерал-губернатору Андрею Яковлевичу Фабру, а также своему начальству. Уверен, что для него это не такой уж и лёгкий труд — подбирать нужные формулировки.

Так что сегодня до ночи у меня времени предостаточно, учитывая, что Лопухин будет точно спать. Рассчитываю я и на то, что арест — или, пока скорее, задержание — Святополка Аполлинарьевича Мирского не дойдёт до ушей жандармского полковника. Марницкому я разрешил сообщить жандарму о случившемся с Мирским — но только завтра в восемь утра.

Итак, у нас шестнадцать часов — чтобы грамотно составить все нужные бумаги. Более того, у меня ведь есть личные печати и Лопухина, и Мирского, да и Марницкого. Словом, всех, кто хоть что-то значит в губернии. Да, это не совсем честная игра. Когда-то эти печати были выужены у чиновников ловкими людьми, позже были сделаны слепки. И сейчас сами печати даже не у меня хранятся — они у купца Михельсона.

Того самого Михельсона, которого я когда-то поймал на обмане, после чего он стал одним из моих тайных агентов. Он нашёл людей, которые феноменально умело подделывали ключи, подписи, почерки, в том числе и печати. Мне это было нужно, чтобы по финансовой отчётности и на некоторых предприятиях занижать количество произведённой продукции. Да, это коррупция. Но, трижды ха-ха-ха, — государственно ориентированная. Ведь всё то, что отгружалось на тайные склады, прямо сейчас идёт в армию — или ждёт своего часа, когда англичане и французы начнут активные боевые действия.

И о том, что я этим занимался, не знает никто, кроме Михельсона. Ну и склады готовой неучтённой продукции также находятся в его ведении. Иудей прекрасно понимает: едва я что-то заподозрю, как только он начнет юлить или решит думать, что умнее меня, — он уже не сможет наслаждаться жизнью. Сытой, прошу заметить, жизнью.

Первый документ был предоставлен мне уже через сорок минут, когда мы с сыном собирали пазл. Матрона, помню, поражалась, как это мы картину разрезали, как она сказала, «на осколки». Кто же был этот торопыга, принёсший мне на проверку документ? Конечно, Дубинцев. Впрочем, я отправил его на доработку, но написанное Дубинцевым заявление от имени Лопухина, что тот якобы готов оказывать всяческую поддержку английской разведке, уже было неплохо состряпано.

Именно так — я собирался написать целую гору различных свидетельств о том, что Мирский и Лопухин находятся в сговоре с английской разведкой. Что им было выдано чёткое задание — остановить всякое производство в Екатеринославской губернии и сорвать помощь региона армии. Учитывая, что и на меня, по-видимому, составлены документы кустарным образом, или даже «на коленке», то я совершаю сопоставимую аферу. Пусть я бумаг Лопухина пока и не видел, но мы с полковником будем находиться в равных условиях. А если составлю грамотные доносы… Так и вовсе при обострении противостояния я смогу сыграть против Третьего Отделения в целом. Да в таком случае от Лопухина отмахнутся, как от назойливой мухи, и всё на него повесят.

Этого, конечно, не хотелось бы делать. Начинать межведомственные, внутриимперские разборки — последнее дело во время войны. Но если вынудят — я пойду и на это.

Ну а пока — я уже в предвкушении того, какой будет вид у полковника Лопухина, когда я предъявлю ему документы, по которым он — злостный английский шпион, действующий на британскую разведку, да при том систематически — уже не менее четырёх лет. Между прочим, у меня есть чем подтвердить это заявление, хоть и косвенно: имеются некоторые доказательства того, что жандармский полковник препятствовал моим попыткам развить производство в губернии. Да, делал он это, скорее, по личным мотивам, короче говоря, из злобы. Но это уже не имеет значения — своей несдержанностью он сам выкопал себе эту яму.

— Папа, ну куда ты ставишь эту мозаику? Это же уголок! — возмутился Петя, когда моя рука с кусочком печатного картона дёрнулась к середине картинки.

— Прости, Петя, задумался твой папа, — усмехнулся я.

Идея с настольными играми захватила меня уже давно. Вот только для того, чтобы реализовать и это направление в коммерческой деятельности, нужно было иметь предприятие по производству картона, а также увеличить мощности екатеринославских типографий. Пресс ещё нужно было придумать и соорудить, чтобы выдавливать пазлы.

Теперь всё это есть. И начать распространение настольных игр я собираюсь именно с пазлов. Рабочее название подобных изделий — «Тесьма». По крайней мере, мой сын назвал игрушку именно так. И мне понравилось, что мой малолетний наследник уже имеет представление о таком производственном процессе, как тиснение картона.

В разработке ещё карточная игра «Казаки», а также старая добрая «Монополия». Уверен, что даже в условиях войны, при дефиците развлечений, настольные игры быстро начнут покорять умы высшего света Российской империи — а потом и мещан. Но заходить с этими забавами на рынок мы будем только тогда, когда склады будут переполнены уже готовыми изделиями. А сейчас никто не мешает мне и моему сыну, прежде всего, апробировать новый товар. Пусть Пётр Алексеевич всесторонне развивается.

— Вот, совсем другое дело, — сказал я, когда Дубинцев принёс уже третий вариант расписки Лопухина о сотрудничестве с английскими шпионами.

— Благодарю, ваше превосходительство, что высоко оценили мою работу. Готов и дальше верой и правдой служить вам и нашему Отечеству! — резко подобравшись, выкрикивал Дубинцев.

Я поморщился, выслушивая эти крики.

— У меня с вами потом будет серьёзный разговор. Одно могу сказать: вот это ваше показное рвение мне меньше нравится, чем-то, как вы на самом деле работаете. Хвалебные оды мне не нужны. Что ж вы орёте, будто на плацу, Владимир? Мне нужна чёткая и выверенная работа. Соратник, который бы думал и предлагал, а не только лишь слепо восхищался моими идеями, — сказал я и направил Дубинцева дальше трудиться.

Примерно в два часа ночи, когда маленький Петя уже давно спал, а я успел дважды задремать в кресле губернатора, были полностью готовы те документы, которые могли бы сильно ударить по двум людям — полковнику Лопухину и статскому советнику Мирскому.

Я отпустил своих писарей поспать, предупредив, что могу поднять любого из них в любое время. Поэтому они могли спать хоть в мундирах, прямо здесь, в губернаторском доме. Я же заказал себе крепкого кофе и попытался отрешиться от мыслей, что тяготили меня весь вечер.

Через полчаса, стараясь посмотреть на документы свежим взглядом, я стал их изучать — как будто бы впервые. Мне нужно было составить собственное впечатление: как на подобные кляузы отреагируют люди в Петербурге. Если уж дойдёт до столицы, чтобы обелить своё имя…

В пять утра я закончил вычитку документов, внёс правки, вызвал троих писарей и направил их срочно переписывать бумаги с учётом моих исправлений.

— Вы решили играть против меня? — с улыбкой и в полный голос сказал я, откладывая в сторону последний документ.

Я не могу судить с точностью о компетенции заместителя главы Третьего отделения Дубельта, а именно ему и предстоит изучать свидетельства о Мирском и Лопухине. Но — будь я на его месте, я бы в это поверил.

И если мы войдём в клинч в своём противостоянии, то пусть знают: я найду способ, чтобы некоторые документы попали в руки, может быть, и самому Государю Императору. Поэтому в таких условиях Третьему Отделению придётся либо начать расследование даже против своего сотрудника, либо пойти на договор со мной. Ну а я знаю, что потребовать у тех, кто задумал меня атаковать.

От обилия выпитого кофе мне пришлось задуматься о посещении новомодного по нынешним временам ватерклозета — по-нашему, людей из будущего — туалета. Я встал, направился к двери…

Звон разбитого стекла заставил меня резко обернуться. А еле уловимое шипение я узнал сразу же, кажется, ещё до того, как повернул голову.

— Граната! — закричал я. — Ложись!