Бремя власти I

Глава 13

«Человек я простой. Ром, свиная грудинка, яичница — вот и всё, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны корабли, проходящие по морю… Как меня называть? Ну что же, зовите меня капитаном…»

Стивенсон

Петербургский рассвет только начинал красить небо грязновато-розовыми мазками, когда я тенью просочился обратно в свои роскошные «тюремные» покои. Стрелки на часах стояли на четверке. Это было то время, когда даже самые бдительные стражники уже начинали поклевывать носами. Запах воска, дорогих духов и чего-то затхлого ударил в нос после вонючей свободы улиц. На кровати сидел… я. Вернее, Николай. Мой доппельгангер. Он встретил меня взглядом, в котором смешались сонливость, тревога и жгучее любопытство.

— Ну⁈ — выпалил он, вскакивая. Его голос звучал хрипло, как у меня после крика. — Где пропадал? Чем занимался? Я тут чуть с ума не сошел! Каждую минуту ждал, что ворвутся и увидят, что я — фальшивка! Какая ирония! А этот Рыльский… он ни с того ни с сего решил под дверью у меня походить. Словно сторожевая псина!

Я махнул рукой, сбрасывая пропитанный гарью и кровью кожаный броник.

— Работал, Ник. Просто работал. Разгребал некоторые проблемы, усиливал влияние, создавал репутацию… — Мой голос был глухим от усталости. Тело ныло, но приятно — как после хорошей тренировки, а не после бойни в Запределье и поедания демонического деликатеса. Источник, наполненный до краев, тихо гудел внутри, как довольный кот.

— Некоторые проблемы? Репутация? — Николай фыркнул, его взгляд скользнул по моей груди и замер. — И это что? Охотником заделался? — Он ткнул пальцем в медную пулю, тускло поблескивающую поверх ночной рубашки, в которую я уже переоделся. — И где ты был с такими пушками и клинками⁈ Как ты это… это все прятать собрался⁈ — Он обвел рукой разложенное на кровати «добро»: кольты, клинки, кожаную кирасу и коробки с патронами.

— Утром отбываем в Крым, принц, — ответил я, подходя к огромному, оббитому дорогим деревом чемодану, который уже ждал меня открытым. — А значит, всё пойдет с нами. Аккуратно сложится на самое дно. Под белье и прочую императорскую мишуру. — Я начал укладывать оружие и броню с почти ритуальной тщательностью. Каждый кольт в чехол, каждый клинок в ножны, броник — аккуратно сверху. Патроны — в специальные отделения по бокам. Это было подобно собиранию мозаики. Почти творческий процесс. — Это будет наш личный арсенал. На всякий пожарный. Крым, говорят, место южное. А демоны любят курорты.

Николай молча наблюдал за мной, его лицо выражало смесь недоверия и смутного восхищения перед наглостью простецкого плана. Когда чемодан щелкнул замком, я почувствовал, как последнее напряжение спало. Быстро смыл остатки ночных приключений в душе, развоплотил двойника, облачился в шелковую пижаму и рухнул на постель. Ткнулся лицом в подушку. Мгновение — и я уже проваливался в черную, бездонную яму сна.

А вот утро встретило нас суетой и ледяным взглядом Рыльского. Капитан императорской гвардии выглядел так, будто всю ночь не спал из-за кошмаров. Его шрам багровел на мертвенно-бледном лице, а глаза буравили меня ненавистью, приправленной специями в виде презрения к «пьяному дебоширу». Гвардейцы, выстроившиеся в коридоре, держали каменные лица, но по их аурам чувствовалось: новость о вчерашнем «позоре» императора уже облетела всех.

— Ваше величество, — скривился Рыльский, делая вид вежливости, от которой тошнило. — Дирижабль ждет. Если вы готовы покинуть… постель.

Я зевнул во весь рот, изобразив сонную негу, с удовольствием потянулся.

— Готов, Лев Павлович, готов. Везите, куда скажете. Лишь бы подальше от вашей кислой мины.

Он дернулся, как от пощечины, но промолчал. Меня это позабавило.

А дальше начались усиленные сборы: слуги метались по коридорам, кухне и складам собирая все самое необходимое, гвардейцы проверяли оружие, фрейлины расчехляли вееры и украдкой стреляли в мою сторону хитрыми глазками.

Что до Меньшиковой, то она лично пришла проводить меня и наставить на путь истинный.

— Много не пейте, ваше высочество, не бросайте тень на свою великую фамилию и ни в коем случае не смейте обижать мою девочку, иначе, видит Бог, я вас уничтожу… — тихо прошептала она мне на ухо в окружении других знатных господ. При этом регентша так отлично играла грусть из-за моего отъезда, что мне захотелось признать ее актрисой года. Ее носовой платок можно было выжимать от слез. Несколько дворян подыграли ей и с сочувствием опустили головы.

Далее я в сопровождении бравых орлов направился в город. Когда мы прибыли на место, питерская станция дирижаблей гудела, как растревоженный улей. Запах горячего масла, озона от магических двигателей и угольной пыли витал в холодном воздухе. И среди этой металлической стаи парил он — «Летучий Голландец». Махина. Роскошный, как дворец, и защищенный, как крепость. Сигарообразный корпус из темного дуба и полированной стали, три массивных баллонета фонили руническими узорами магических щитов. Императорская игрушка с огромными пушками. Это был мой дом на ближайшие дни. Я почувствовал себя мальчишкой!

Меня проводили в каюту. Хотя нет… Это была не каюта, а целые апартаменты в воздухе. Ковры, дубовые панели, хрустальные светильники, огромная кровать и даже камин. Слуги засуетились, раскладывая мои вещи. Но чемодан — тот самый чемодан — я взял из их рук с вежливой, но не допускающей возражений улыбкой.

— Это личные безделушки. Сам размещу. Спасибо.

Они покорно отступили. Я сунул тяжелый кейс вглубь огромного резного шкафа, прикрыв его дорогими, но безвкусными халатами Николая. Щелчок замка прозвучал, как первый аккорд в новой песне.

— Ну что, Ник? — мысленно обратился я к призраку, пока слуги накрывали стол для завтрака. — Море, солнце, крымское вино… и невеста. Не жизнь, а сказка! Верно?

— Сказка с подвохом, как обычно, — парировал Николай. — Анна Меньшикова… Я ее в детстве видел. Глаза, как у матери. Холодные. И умная слишком для своих лет. Будет как с Софией. Только хуже. Помяни мое слово.

— Ваше величество, — в каюту вошел старший слуга. — Завтрак подается. Омлет с трюфелями, ветчина, свежие булочки, кофе.

— Отлично, — я плюхнулся в кресло, развернув свежий номер «Петербургских ведомостей», который лежал на столе. Пока я уничтожал омлет с волчьим аппетитом, взгляд скользнул по заголовкам. И зацепился за маленькую заметку внизу третьей страницы:

«ГОЛОС СВОБОДЫ»: ЛОЯЛИСТЫ АКТИВИЗИРУЮТСЯ!

В столице и ряде губерний участились случаи распространения подпольных листовок, призывающих к свержению монархии и установлению республиканского строя. Анонимная группа, именующая себя «Либералами Истинной России» (Л. И. Р.), обвиняет регентский совет в коррупции и неспособности защитить империю от демонической угрозы, а саму монархию — в изжитости. Тайная полиция ведет розыск…'

Я фыркнул, отхлебывая крепчайший кофе из фарфоровой кружки.

— Смешно… Республика… Толпа, кричащая об иллюзорной свободе, пока не придет первый волк. Или демон. А потом они спешно начинают искать пастуха с крепкой палкой. Если ему удастся спасти пастбище, его смешают с дерьмом, чтобы не возвысился. А если потерпит неудачу, то на него понавешают всех козлов… Политическая конкуренция в этом случае — обоюдоострый клинок. Демократия служит прогрессу, не буду спорить… Но в случае больших вызовов — это неповоротливая машина. Монархия, Ник, конечно, тоже не идеал. Но это система. Иерархия. Порядок. Устойчивость… Если не косячить с наследниками. В хаосе республик сильные пожирают слабых. При царях то же самое, только честнее… — Я доел последний кусочек ветчины. — Им нужен враг? Пусть будет монархия. Главное, чтобы настоящего врага. Скверну. Они разглядели до того, как она их сожрет.

— Остапа понесло… — съязвил Николай и материализовался в соседнем кресле в виде призрака. Он явно хотел со мной подискутировать.

Но усталость, накопленная за последние безумные ночи, накрыла меня тяжелой волной. Газета выпала из рук. Я допил кофе, повалился на невероятно мягкую постель и провалился в сон почти мгновенно. Воздух под нами гудел, «Голландец» плавно несся на юг. Мир и политика могли немного подождать.

Однако, насладиться долгим сном мне не дали. Через какое-то время меня вырвало из объятий Морфея. Резкий, неприятный щелчок дверной ручки иглой оцарапал слух. Я вскочил на кровати, рука инстинктивно потянулась туда, где обычно, в прошлых жизнях, висел клинок — к стене над кроватью… Но сейчас там просто висел второй комплект пижамы.

В дверях, залитый светом палубы, стоял Рыльский. Его лицо было каменным, но в глазах плескалось все то же старое презрение, приправленное сейчас каким-то… вымученным сожалением.

— Ваше величество, — его голос зазвучал натянуто вежливо. — Тысячу раз простите, что побеспокоил ваш сон. Но… возникла необходимость.

Я зевнул, протирая глаза и изображая сонного простачка.

— Лев Павлович? Что опять? Дирижабль падает? Демоны напали? Или вы просто спать мне не даете? Забавы ради?

Он шагнул в каюту, плотно прикрыв дверь за собой. Запах дорогого табака и мужского одеколона от него стал резче в замкнутом пространстве.

— Речь об Анне Александровне, государь. О вашей… будущей супруге. — Он выговорил это слово, будто глотнул уксуса.

— А-а-а, — я сладко потянулся. — Аннушка! Прелесть! Глазки, говорят, как у маменьки! И умница!

— Не «говорят», ваше величество, — Рыльский впился в меня взглядом, пытаясь прочесть хоть что-то на моем лице. — Анна Александровна — образец благородства, ума и красоты. Воспитанница лучших европейских пансионов. Говорит на пяти языках. Разбирается в политике, экономике, даже в основах магии лучше иных арканистов. — Он делал паузы, будто заставляя себя произносить каждый комплимент. — Ее сердце… чистое. Преданное. Империи. И… своей семье.

Я смотрел на него, изображая глуповатый восторг, а сам ловил каждую нотку в его голосе. Ревность. Жгучую, бессильную ревность. Он не просто охранял Анну по долгу службы. Он боготворил ее, как дочь своей возлюбленной. Уверен, он не раз представлял себя в роли ее отчима. И, наверняка, мысль о том, что она достанется «пьяному идиоту» Николаю, терзала его не хуже всяких демонов.

— Она… она вас ждет, государь, — продолжал Рыльский, сжав кулаки так, что костяшки побелели. — С трепетом. С надеждой. Пожалуйста… — Он сделал шаг ко мне, и в его глазах мелькнуло что-то почти молящее, дикое. — Пожалуйста, не обижайте ее. Не разочаровывайте. Она заслуживает… лучшего.

«Лучшего, чем я? Или лучшего, чем вы с Меньшиковой можете ей дать, капитан?» — промелькнула в моего голове мысль.

Я вскочил с кровати, изобразив порыв.

— Лев Павлович! Да как я могу⁈ Она же… она же ангел! Я буду ее беречь! Лелеять! Цветы дарить! Стихи писать! Я, правда, не умею, но научусь! — Я схватил его за рукав мундира. — Вы ведь верите мне? Да? Я изменюсь! Ради нее! Все женщины ждут этого от своих мужчин. Глядишь, я стану первым, кому это удастся.

Он посмотрел на мою руку на своем рукаве, потом на мое сияющее лицо дурачка, поймавшего золотую рыбку. Отвращение и какая-то жалкая надежда боролись в его глазах. Он медленно, будто с огромным усилием, высвободил рукав.

— Верю, ваше величество, — проскрипел он. — Думаю… что верю.

И как раз на этих его словах небо решило взорваться. Буквально.

Пронзительный, ледяной вой сирены рассек гул двигателей. Одновременно дирижабль качнуло так, что я едва удержался на ногах, а Рыльского швырнуло в стену. За дверью каюты раздались крики, топот бегущих ног. Голос капитана судна, усиленный магией, грохнул по всему корпусу:

— БОЕВАЯ ТРЕВОГА! ВСЕМ ПО МЕСТАМ! ВОЗДУШНЫЕ ПИРАТЫ! ТРИ КОРАБЛЯ НА КУРСЕ! ГОТОВИТЬСЯ К ОТРАЖЕНИЮ АТАКИ!

Рыльский вскочил, его лицо исказила ярость уже другого рода. Боевая. Он выхватил клинок, который всегда носил при себе.

— К черту! — рявкнул он, уже не обращая внимания на титулы. — Сиди тут! Не высовывайся! — Он выскочил в коридор, захлопнул дверь, и я услышал щелчок мощного замка. «Для моей же безопасности». Как мило.

Я ринулся к иллюминатору. Сердце бешено заколотилось, но не от страха, а от липкой досады. Участвовать! Рубить! Жечь! Адреналин бил в виски кузнечным молотом. За стеклом разворачивалось адское зрелище. На фоне полуденного неба, как стервятники, шли три уродливых, обшитых ржавым железом дирижабля.

Знаки пиратов во всех мирах были одинаковыми. Черепа, скрещенные кости тускло блестели на боках летящих посудин. С них уже лились очереди из скорострельных пулеметов. Пули со звоном и снопами искр разбивались о магические щиты «Голландца», заставляя рунические узоры на баллонетах вспыхивать ярким светом.

С пиратских кораблей полетели огненные шары и сгустки льда: работали их бортовые маги. Наши арканисты отвечали им взаимностью: щиты держались, атакующие заклинания впивались в броню враждебных посудин…

А через минуту уже заговорили наши пушки. То была речь гулких, тяжелых ударов эфирных зарядов. Один пиратский корабль дернуло, из него повалил черный дым, и он пошел на снижение.

Я бегал от окна к окну, с жадностью ловил крупицы боя.

Потом со стороны флибустьеров выстрелили абордажные гарпуны на толстых цепях. С противным скрежетом металла они впились в корпус «Голландца» ниже моей каюты. Дирижабль содрогнулся. Авантюристы пошли на абордаж.

Еще через минуту шум боя за дверью каюты стал оглушительным. Звон стали, крики, вопли боли, взрывы заклинаний, треск карабинов где-то вблизи — все это перемешалось в единую симфонию битвы. Каждый нерв моего тела требовал ворваться туда. Вмешаться. Разорвать этих налетчиков в клочья. Но… Рыльский и гвардия останавливали меня… Раскрываться сейчас было самоубийством. Я стиснул зубы до хруста, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Держись, Соломон. Играй свою роль до конца.

Я глубоко вдохнул, пытаясь взять под контроль свои эмоции. Отвернулся от иллюминатора. Подошел к магическому самовару, налил воды, включил его. Потребность в действии была невыносимой. Кофе. Нужен был кофе. И время подумать. Эти «пираты»… казались слишком организованными. Слишком… целеустремленными.

Напасть на императорский дирижабль с такой эскадрой? Это не грабеж. Это устранение. Заказ. Те самые «лоялисты» из газеты? Или кто-то из «друзей» при дворе решил ускорить мой путь в небытие, пока я в пути? Юсупов? Верейские? Игра становилась все интереснее и смертоноснее.

Чайник закипел, пронзительно засвистев. Как раз в тот момент, когда дверь моей каюты… перестала существовать. Не открылась. Не была взломана. Ее просто вырвало с корнем мощным ударом снаружи. Обломки дуба и стали разлетелись по каюте. На пороге, окутанный пороховым дымом, появился типичный джентльмен удачи. Грязный камзол, повязка на одном глазу, сабля на поясе — картина маслом… И в каждой руке — по метательному топорику. Его здоровый глаз сверкнул дикой радостью, когда он увидел меня — «перепуганного» императора в шелковой пижаме. Я с трудом сдержался, чтобы не заржать, и натянул на лицо маску страха.

— А вот и ты, юный упырь! — он зарычал хриплым голосом, мерзко ухмыляясь, обнажив редкие желтые зубы. — Пришел твой конец! Скажи привет батюшке-царю в аду!

Он занес руку с топором для броска. У меня не было оружия под рукой. Но был кипящий чайник. И телекинез уровня Арканиста.

Я не думал. Действовал. Легкий, почти незаметный жест пальцем. Магическая хватка схватила свистящий чайник и швырнула его в пирата с силой катапульты. Не в грудь. Прямо в мерзкую, ухмыляющуюся рожу.

— ААААРРРГХХ! — Вопль пирата слился с шипением обжигаемой кожи. Кипяток ошпарил ему лицо, шею, грудь. Он завыл, выпустил топорики, схватился руками за обожженную морду, ослепленный болью и паром.

В этот момент за его спиной, как призрак возмездия, возник Рыльский. Его клинок сверкнул в полумраке каюты, опоясанной дымом. Быстрый, точный, молниеносный удар. И голова пирата с застывшей на лице маской невероятной боли и удивления отделилась от плеч и с глухим стуком покатилась по ковру. Тело рухнуло, фонтанируя кровью на шелк моей пижамы и дубовый паркет.

Я вскрикнул и рухнул на колени, закрыв лицо руками, изображая истерику.

— Кровь! О боже! Кровь! Он хотел… хотел убить меня! Спасибо! Спасибо! Лев Павлович! Вовек не забуду! — Я задрожал в мнимой панике, глядя исподлобья на Рыльского.

Он стоял над телом, тяжело дыша, его клинок сочился кровью. Он посмотрел на меня, на мое «перепуганное», залитое кровью лицо, на дрожащие руки. В его взгляде было что-то новое: не неприязнь, а… глубочайшее презрение, помноженное на тысячу. Слабость. Трусость. Он видел то, что хотел видеть.

— Успокойтесь, государь, и, пожалуйста, не говорите о моем промахе Меньшиковой. — его голос был ледяным. — Все кончено. Пираты отбиты. Удирают. — Он вытер клинок о камзол мертвеца и вложил его в ножны. Шум боя затихал. Слышались только стоны раненых и крики команд.

Когда дирижабль был очищен от всех нападавших, мне позволили выйти на свежий воздух.

Одного пирата, тяжело раненного, но живого, нашли в коридоре. Его вытащили на верхнюю палубу. Он был молод, с перекошенным от боли и злобы лицом. Рыльский подошел к нему, смотря сверху вниз, как на грязь.

— Кто нанял? — спросил он просто, без эмоций. — Чей заказ? Говори, и умрешь быстро. Будешь молчать — будем веселиться.

Пират плюнул кровавой слюной почти в сапог Рыльскому. Его взгляд, полный ненависти, метнулся в мою сторону, потом обратно уперся в капитана.

— Никто нас не нанимал, ублюдки! — прохрипел он. — Мы вольные люди! Идите в задн… — Он не договорил. Его челюсть резко сжалась. Раздался тихий хруст, похожий на раздавливание ореха. Изо рта пирата потекла струйка пены с кровью. Глаза закатились. Он дернулся раз, другой и затих.

Рыльский резко наклонился, грубо разжал пирату челюсти. Внутри, на щеке, зиял разорванный мешочек с остатками какого-то вязкого яда.

— Капсула. Была вшита. — он выпрямился, его лицо потемнело от нехороших мыслей. — Точно не пираты. Наемники. Фанатики или профессионалы. Но кто-то серьезный стоит за ними. Те, кому смерть императора… выгодна. Или удобна прямо сейчас.

Я отвернулся и подошел к краю палубы, отстраняясь от кровавой лужи и трупа. Вдали мелькали пиратские дирижабли, они дымили и тщетно пытались набрать высоту в попытках скрыться за серыми облаками. «Голландец» шел дальше, слегка поцарапанный, но целый. Внизу проплывали бескрайние леса и поля Центральной России. Крым был еще далеко.

Я смотрел вдаль, но видел не пейзажи. Я видел новую фигуру на своей шахматной доске. Фигуру с лицом фанатика и ядом в щеке. Либералы Истинной России. Л. И. Р. Республиканцы стали очередными игроками, вышедшими из тени. Кто стоял за ними? Кто платил? Кому так спешно понадобилась моя смерть до Крыма?

Холодная ярость и азарт смешались внутри. Игра усложнялась. Но Соломон Мудрый любил сложные задачки. Особенно когда ему пытались объявить мат раньше времени.